Некрупные землевладельцы стали заключать с крупными следующие сделки: отписывали свои наделы землевладельцам крупным, а те незамедлительно, можно сказать, в тот же миг сдавали эту землю в аренду бывшим ее владельцам. Поскольку земля теперь по документам принадлежала крупным землевладельцам, то и налогов с нее отныне взымалось меньше прежнего. Конечно, арендаторы платили арендную плату новому хозяину земли, но эти выплаты были многократно меньше налоговых.
Крупными землевладельцами являлись, как правило, сильные, знатные самурайские дома. А также крупные монастыри. Посему последним точно так же мелкие землевладельцы отписывали земли и точно так же эти земли потом получали от монастырей в аренду.
Подобные сделки получили название кисин. И была у них одна особенность, благодаря которой и сложился тот самый самурайский кодекс чести — эти сделки держались на честном слове. Образно говоря, закрепляющим раствором этих сделок было честное слово, слово самурайское — с одной и с другой стороны. Ну в самом деле, что мешало крупному землевладельцу обмануть мелкого и сдать землю в аренду не ему, а другому? Или вовсе продать ту землю, а бывшего ее владельца послать куда подальше. Или же после отказать законным наследникам арендатора в праве на аренду некогда отцовской земли. Правда, нарушь знатный самурай договор, и другие мелкие землевладельцы уже десять раз подумали бы, а идти ли к нему заключать сделки кисин. Или, быть может, податься к соседнему монастырю или к другому знатному самураю?
Ну, а мелкий землевладелец, в свою очередь, вынужден был быть преданным, потому что над ним отныне постоянно висела угроза непродления аренды или незаключения арендного договора с его наследниками. «М-да, выходит, не на одном слове, и даже вовсе не на слове все это держалось, а на здравом смысле обеих заинтересованных сторон», — поправил сам себя Артем.
И вот теперь, разрушь эту практику, что же будет? Прежде всего, непонятно, как Годайго собирается поступить с крупными монастырями, которые, по его словам, готовы его поддержать в борьбе против Ходзё. Отмена кисин больно ударит по ним и совсем-совсем не понравится столь влиятельной силе, как крупные монастыри…
Впрочем, всегда есть возможность льготных послаблений. Скажем, тиснуть указ, мол, величайшим соизволением за монастырем на горе Хиэй сохраняется право на сделки кисин. Или что-нибудь в этом роде…
Они поднялись на очередной пригорок. Тропа, как сквозь ворота, вела между двумя развесистыми сакурами и вывела на поляну, окаймленную дико растущими абрикосовыми деревьями. Тени от невысоких деревьев лежали на траве четкими контурами и казались ненастоящими, вырезанными из черной бумаги. Ага, а вдали сквозь просвет были видны какие-то дома, скорее всего, городок Никацура…
Йох…
Все произошло столь молниеносно, что Артем опомнился лишь тогда, когда и поделать было уже ничего нельзя. Впрочем, опомнись он секундой раньше, тоже ничего не смог бы поделать.
Давешние носильщики слаженно кинули фонари в траву и брызнули в разные стороны. Эдакая слаженность могла быть объяснима только тем, что один носильщик другому подал заранее обговоренный знак, а Артем, циркач хренов, этот знак проворонил, расслабился, наблюдая вдали какие-то строения и думая думы об актуальнейшей из проблем — Великой земельной реформе семьсот какого-то года.
Артем выхватил длинный меч, завертел головой.
И было на что посмотреть. Вернее, на кого…
Со всех сторон, выскользнув из-под деревьев, к нему мчались по залитой лунным светом траве, по черным теням абрикосовых деревьев, сами таща за собой длинные черные тени, вооруженные люди. Их обнаженные клинки красиво блестели на бегу, отражая лунный свет.
Да и катана самого Артема тоже блестела что надо. С этим-то был полный порядок…
Видя, что застигнутый врасплох даймё Ямомото не пытается сбежать (потому что все пути отхода были перекрыты), нападавшие перешли с бега на шаг и теперь уже неторопливо обступали Артема, сжимали кольцо.
Артем вытащил второй, короткий меч. Чего уж тут мечи беречь… Хотя все равно не поможет, вот автомат бы помог, да где его взять в древней Японии, да еще на ночь глядя…
«Восемь», — сосчитал врагов Артем. Трое — явно самураи, остальные, не иначе, монахи-сохэй, сборная команда. И констатировал очевидное: «Это звиздец». Семеро из них были напрочь незнакомы Артему, а один знаком и даже очень. Тот самый аскетического вида самурай с нервным тиком на правый глаз, который так долго уговаривал Артема подняться с пола и проследовать к мистеру Годайго на прием.
Впрочем, объявись тут личности сплошь незнакомые, никаких сомнений, кто их послал, у Артема бы не возникло. Приходится признать — когда слишком много узнаешь о государственных переворотах, так просто все же не отпускают.
Твою душу дьяволу да в пасть! Он уже пропитался тлетворным японским духом, потому что на ум вдруг пришла мысль о том, что смерть выйдет красивой: в лунному свете, в причудливом переплетении теней на серебристой поляне, в полной ночной тишине, где будет слышен только звон мечей. Один против толпы. Если когда-нибудь его будущему ребенку, будь то мальчик или девочка, расскажут о том, как умер отец, он или она станут гордиться такой смертью своего родителя.
Незнакомцы нападать отчего-то не спешили, и, воспользовавшись паузой, Артем стал прикидывать шансы. Не могло такого быть, чтобы шансов не имелось вовсе.
Ну один шанс — это затянуть время разговорами (а чем еще?), глядишь, кто-то появится, спугнет. Ведь самураи Артема должны разыскивать своего невесть куда подевавшегося господина (по крайней мере хотелось в это верить) и могли неожиданно примчаться сюда на выручку.
Второй шанс — прорвать окружение и, врубив весь данный богом и цирковыми тренировками форсаж, спастись позорным бегством. И плевать на то, как это будет выглядеть в глазах взыскательных японцев…
Ночную тишину и течение мыслей Артема нарушил голос самурая с нервным тиком:
— Меня послал император Годайго. Господин Годайго велел передать тебе, что он сдержал свое слово…
— Да я вижу! — вырвалось у Артема. — Мало кто так умеет держать слово!
— Не перебивай, — мягко укорил его самурай. — Дослушай. Господин Годайго дал тебе слово, что отпустит живым. И он отпустил тебя живым. Но он не обещал тебе всегда и везде оставлять тебя живым.
«Не ждал я от императора-монаха подобной иезуитской хитрости. Сволочь, однако… Блеф, — вот еще о чем подумал Артем. — Блеф — это еще один шанс».
— Тут вот какое дело, — заговорил Артем, глядя на самурая. — Пока я шел от вашего дома, я напряженно размышлял не о чем-нибудь постороннем, не о какой-нибудь ерунде, а о разговоре с бывшим императором Годайго. И пришел к выводу, что я не прав. Скороспел я оказался в решениях. По молодости лет чересчур горяч и порывист. Вот что: пошли кого-нибудь из своих самураев к Годайго, пусть скажет ему, что я согласен. Что я готов присоединиться к нему в его борьбе.
— Я не знаю, о чем ты говоришь, Ямомото-сан, — сказал самурай. — У меня приказ господина Годайго, и я не могу его нарушить. Скажи мне, Ямомото-сан, как ты хочешь умереть? В бою? Или предпочитаешь сеппуку? Я помогу тебе сделать сеппуку. Если ты сомневаешься в знатности моего рода, я назову себя, и ты решишь, достоин ли я оказать тебе помощь. Для меня же будет большой честью помочь Белому Дракону.
«Знакомые мотивы. Сеппука, честь…» А блеф явно не проходил. У Артема не осталось никаких сомнений, что чертов самурай от полученного приказа не отступит. Значит, надо использовать другие шансы. Затянуть время уж в любом случае не помешает…
— Назовись, — сказал Артем. — Даже если я выберу смерть в бою, я хочу знать, от кого я ее приму.
Артем надеялся, что по всегдашнему обыкновению самурай начнет долго и нудно перечислять многочисленных самурайских предков и их выдающиеся подвиги. Может быть, за это время кто-нибудь появится. Однако поганец как назло уложился в несколько фраз:
— Я — Гонгоро Токимаса, чей дед во Вторую Трехлетнюю войну[44] на подступах к крепости Канадзава первым заметил кружащую над лесом стаю диких гусей и догадался, что там поджидает засада. Могу поклясться тебе, Ямомото-сан, что я, Гонгоро Токимаса, прекрасно владею ударом «последней нити».
Последние слова он произнес с явной гордостью.
Артем знал, что имеет в виду самурай под «последней нитью». Это был высший самурайский шик для того, кто помогает совершить сеппуку, — не просто отрубить голову, но сделать это так, чтобы она не покатилась по траве колобком, а повисла на тонком лоскуте кожи. Будь Артем до мозга костей самураем, его должно было бы обрадовать, что он повстречал на жизненном пути такого искусного мастера.
— Что ты выбираешь, Ямомото-сан? — все еще вежливо, но уже с явными нотками нетерпения в голосе спросил аскетического вида самурай.
