что это мои деньги, а не его! И за моими расходами действительно следит тетя Матильда, а не тетя Джейн. Тетя Джейн занята моим моральным воспитанием. Вот и получается, что я могу купить алмазное ожерелье за тысячу фунтов и в то же время не в силах послать тебе даже соверена. В сущности, чтобы отправить эту малую сумму, я была вынуждена купить несколько ярдов кружев, которые мне абсолютно не нужны, — и слегка увеличить цену в моем отчете, чтобы не навлечь подозрений.
Тетя Джейн перестала красить волосы и заявила, что из-за твоего постыдного поведения они внезапно поседели. Тетя Матильда же продолжает носить букли. Кстати, именно она считает необходимым советовать, как мне одеваться, хотя ее суждения о нарядах для герцогинь, мягко говоря, не соответствуют времени.
И все же тетя Матильда более снисходительна.
Однажды она сказала:
— Бедное дитя! Интересно, что она поделывает?
— Не упоминай ее имени, Матильда, — откликнулась тетя Джейн.
— А разве я упоминала ее имя? Впрочем, ты знаешь, о ком я говорю. Между прочим, церковь советует прощать грехи, если грешница искренне раскаивается.
— Милая Матильда, — сказала тетя Джейн, — ты говоришь как католичка. Есть некоторые вопросы...
Тут красноречие ее подвело, и она, позвонив в колокольчик, велела принести нам чаю. Не правда ли, прелестное описание?
Бедное мое дитя, я все о себе и о себе. Напиши же в подробностях, как ты живешь.
Да, забыла сказать, — на прошлой неделе я ужасно перепугалась. Герцог предложил сходить в Оперу. К счастью, мне удалось сослаться на головную боль. Бог ты мой! Что произошло бы, если бы он увидел тебя! Хоть тетя Джейн и выдрессировала его как следует, его старые боевые инстинкты еще живы. Представляю, какое коленце мог бы он выкинуть!..
Я рада за нас обеих, что ты уезжаешь из Англии. Ужасно мило со стороны Кальяри взять тебя с собой в Неаполь! Судя по твоему описанию, она приятная женщина. Я даже завидую твоей независимой жизни. Наверное, балериной быть гораздо веселее, чем герцогиней. Хотя я сама виновата, что согласилась на брак с герцогом: думаю, теперь мне надо отвечать за последствия. Теперь прощай, дорогая.
Остаюсь
твоя почтенная и уважаемая тетушка
Вирджиния.
P.S. Кстати, вечно забываю написать о главном, а именно — свои письма шли, как обычно, по адресу Виго-Стрит, дом 2: но не на имя «Фифина», а «Корали». Так уж получилось, что Фифина тоже ведет тайную переписку: и хотя ей должен быть известен твой почерк, она все равно вскрывает все письма, а мне говорит, что ошиблась, поскольку на конверте стояло ее имя. Я, конечно, не верю, что она шпионит на тетю Джейн, — да и тетя Джейн при всех ее недостатках не пошла бы на такую низость, — просто обычное любопытство служанки. Однако если ты будешь слать письма Корали, она уже не сможет притворяться, что спутала их со своими».
Это письмо без адреса, даты и подписи не давало никакого ключа к тому, где можно было искать родственников Жирандолы. Из него можно было сделать лишь один вывод: что она была из аристократической семьи: и что ее родственники-аристократы не были бы особенно обрадованы, свяжись я с ними.
Конечно, я мог получить какие-то сведения от герцогини де Морлей. И все же я воздерживался от обращения к ней: и Ковач согласился с тем, что без крайней нужды нам лучше этого не делать. Легко было заметить, что каким бы ни было ее знакомство с Жирандолой, она не желала придавать его огласке.
Таким образом, дело приобретало затруднительный поворот, и я приступил к дальнейшему изучению бумаг.
С помощью нескольких писем и особенно дневника я, в конце концов, воссоздал всю историю. Начало дневника искрится озорным весельем непослушного ребенка, растущего под присмотром двух строгих тетушек.
Дневник начинается такими словами: «Сегодня тетя Матильда подарила мне вот это. Мне исполнилось 16, зрелый возраст. Тетя Джейн заметила:
— Я не одобряю того, чтобы девушкам дарили дневники: они развивают у них сентиментальность.
— Ну что ты, дорогая Джейн, — возразила тетя Матильда, — Этель совершенно не сентиментальна. Наоборот, ведение дневника разовьет у нее методичность.
— Вот если бы, — сказала тетя Джейн, — ты купила ей дневник с листами для ежедневных отчетов, то это был бы хороший подарок: я и сама подумывала о том, чтобы подарить ей такой дневник: но после того, как ты сказала, что хочешь подарить ей дневник, я решила купить ей корзину для рукоделия. Такую большую тетрадь, как эта, девушки называют альбомом и записывают в нее всякую чепуху: а затем перечитывают ее снова и снова. Остается только надеяться, что Этель не поддастся этому соблазну.
— Право, — дерзко сказала тетя Матильда, — я всегда находила большим утешением вести такой дневник: о том, какие книги я читала, и что чувствовала, и все такое.
— Моя дорогая Матильда, — сказала тетя Джейн, — боюсь, ты всегда была склонна к сентиментальности — а этого я не одобряю. Помнится, в то время ты зачитывалась этими глупыми романами вроде «Клариссы Харлоу»[66].
Натуральным образом, мисс Этель идет и перерывает весь замок в поисках «Клариссы Харлоу», так занимавшей в юности тетю Матильду. Однако книга не произвела на нее большого впечатления, поскольку мы находим такую запись:
«Нет, больше ни строчки! Если в те дни подобные романы считались занимательными, то какими тогда были скучные книги?»
По первым же страницам легко догадаться, что Этель приходилась племянницей герцогу и осталась сиротой в очень раннем возрасте, будучи отдана под опеку своей тете Джейн. Сам герцог был младшим в семье и считался слишком юным и легкомысленным, чтобы осуществлять заботу о девочке.
После смерти своей первой жены, умершей вскоре после их брака, он, сломленный горем, попросил своих старших сестер, леди Джейн и леди Матильду, вести его хозяйство. Постепенно он подпал под их влияние — особенно под влияние здравомыслящей леди Джейн, которая была значительно старше него. (Хотя в ту пору, когда Этель начинала вести дневник, герцог был не так уж и молод).
Далее следовали заметки о повседневной жизни в доме. Возможно, излишне сатирические: однообразные семейные молитвы, во время которых тетя Матильда иногда играла на арфе, — «изысканное достоинство, приобретенное в давно прошедшие времена», как замечала Этель.
В дневнике были и детские воспоминания. «Однажды я услышала, — пишет она, — как епископ сказал в беседе с приходским священником, что
