— Выслушай меня. Пожалуйста, очень прошу. Последний, самый распоследний раз послушай меня.
И она почувствовала страшную усталость. Ведь всю ночь она ждала этого утра, Ева измучилась на жестких, неудобных креслах («Да когда ж в наших аэропортах умные дяди догадаются ставить кресла не для интерьера, а для людей?!»), сама Татьяна уже устала думать, как они будут добираться дальше, если Саня их не встретит — а получается, что явно не встретит. И теперь еще вот это и «этот». Откуда у него столько жестокого упорства? Кого он больше мучает — себя или ее? Хоть бы дочь пожалел, что ли...
— Послушай ты меня, — утомленно, охрипнув, сказала она. — Я молчала — теперь ты помолчи. Неужели ты не можешь понять, что фразы ничего не меняют? Как можно словами изменить то, что ты делал — делал годы? Пойми, ради всего святого, что у тебя осталось, если осталось, — пойми, ты все сделал сам. Не я ездила в отпуска — ты заставлял меня. И все остальное — все ты. Ты даже не понимаешь, что порой я чувствую благодарность к тебе — ну, вот, я же говорила, не поймешь... А насчет его — насчет его ты не понял самого главного. У Евы наконец-то будет отец. Настоящий отец — по настоящему мужскому праву. А у меня — муж. Моя надежда и опора. Тоже по праву. Понял? По праву, а не по паспорту...
— Пассажиров, вылетающих рейсом... — перекатами раздалось из селектора.
— Вот и все, Саша. — И тут до нее дошел дикий, какой-то циничный комизм ситуации. Ведь ее бывшего мужа тоже зовут Александром, и, значит, Еве даже не придется привыкать к новому имени. И Татьяна, испугавшись немыслимого сейчас своего смешка, выдернула локоть из его влажных, но цепких пальцев, нащупала горячую, сухую ладошку Евы и, уже не думая, не желая думать, что́ оставляет здесь, не желая видеть непривычно белое лицо мужа, — да бывшего же мужа! — неторопливо пошла, послушно следуя указанию монотонно-насморочного голоса из-под свода зала, «к выходу номер два для посадки в самолет».
Конечно, она не знала, какой сейчас шторм летит над Атлантикой, и не могла знать, как выглядят атакующие «Хорнеты». И очень хорошо, что нет никакой телепатии, потому что тогда она бы услышала:
— Командир! Они пошли!..
Ломтадзе размеренно «рубил» дистанцию; «восемнадцатые» шли на перехват, выполняя классический маневр истребительной атаки парой. Кучеров их пока видеть не мог, но по голосу стрелка, по подчеркнуто размеренному ритму его интонаций ощущал всей кожей, спиной, локтями — противник рядом, настоящий, беспощадный противник. И вдруг успел подумать, как это замечательно, что он, Кучеров, и его товарищи, экипаж советского боевого самолета, тут. Не зря такой долгой была их дорога...
— А ведь я б их срубил, — неожиданно задумчиво сказал в СПУ Агеев. — Ей-ей, в реальной обстановке...
— Проходят сверху! — выкрикнул КОУ.
Сане показалось, что он услышал пронзительный свист и оглушающий рев, когда пара пронеслась над его головой, черкнув по небосводу тенью, растянутой скоростью, и одновременно, идя крыло в крыло (Кучеров профессионально восхитился такой слетанностью), они слаженно повалились в разворот, выходя из атаки.
Кучеров оглянулся влево назад — ведущий пошел свечой вверх, ведомый круче и круче завинчивал угол, сжимая вираж. Это что-то новенькое...
Ведущий пропал в синеве, ведомый уже подстраивался слева, оживленно жестикулируя. Ближе, ближе...
— Он чего, голодный? — осведомился стрелок.
Летчик в кабине тыкал пальцем влево, запрещающе махал рукой. Он явно чего-то требовал.
— По-моему, ему не нравится наш курс, — негромко сказал Машков.
— На здоровье! — резко ответил Кучеров. — А мне не нравится его нос, но я не предъявляю претензий его маме! Держи управление, Савченко!
Пилот показал вниз.
— Командир, второй, то есть первый, опять заходит, идет в корму, быстро нагоняет, — доложил Ломтадзе. — Выходит выше... Внимание... Проход!
И опять — длинная сверкающая тень над головой.
— Ах ты с-с-сволочь! — едва успел выдохнуть Кучеров, рванув штурвал: истребитель, едва обогнав Ту-16, резко провалился, будто упал на советскую машину, а точнее, почти подставил себя под удар. «А-ап!» — выдохнул кто-то в наушниках, когда тяжелый бомбардировщик, повинуясь рукам Кучерова, рухнул наискось, уворачиваясь, а «Хорнет» рывком пошел в левый разворот, сверкнув прозрачным плексом каплевидного фонаря.
Ясно... «Следуйте за мной!» — расшифровывается международным сводом сигналов этот маневр, только не так хулигански выполняемый.
— Ну, наглецы! — И Агеев неожиданно коротко выругался.
— Куда-то не пускает, бан-дит! — включился Щербак.
— «Куда-то»... — проворчал Агеев. — Не знаешь куда?
— Командир, — предупредил Машков, — начинай снижение с разворотом вправо десять. Выходим на караван.
— На подходе еще пара, — почти равнодушно доложил Агеев.
Экраны четко фиксировали стремительное приближение истребителей. Они заходили настолько издалека и на таких скоростях, что начало атаки визуально не определялось, только чуткие радары видели их.
Два истребителя шли теперь снизу, выходя напересечку с нижней, не просматриваемой летчиками полусферы. Пилоты «Хорнетов» хорошо знали и понимали, что невидимая угроза кажется всегда больше.
Кучеров, быстро оглядывая горизонт, увидел ту, первую, пару. «Скайхоуки», чуть дымя, уносились, как борзые, в далекую дымку. Он усмехнулся: «Ничего, ребята, поглядим, как вы на малых высотах порезвитесь — там шторм, там не так просто».
— Командир, пора, — напомнил штурман.
Кучеров мягко двинул вперед штурвал и повел корабль по широкой дуге вниз. И едва он успел подумать о второй атакующей паре истребителей, как увидел их — и даже не успел отреагировать; размазанными тенями они метнулись наискось перед ним и, отвернув на дальней — в сравнении с предыдущими — дистанции, вздыбились и вертикально ринулись в синеву, сверкнув «животами».
— Ух, гнездо разворошили! — зло хохотнул Кучеров. — Как, помощник, не страшновато?
— Командир, внимание, пара с задней верхней полусферы! — доложила корма.
Нет, подумал Кучеров, не будет он сворачивать. Хоть до упаду пусть циркачат — не для того он летел сюда, чтоб теперь сворачивать.
Ту-16, свистя, шел по длинному невидимому пологому склону вниз, к бушующему океану, фантастически высвеченному солнцем, а его нагоняли два хищномордых истребителя. Кучеров сосредоточенно вел корабль — не рыскать, не дергать машину!
И — вот они!
Одновременно две сверкающие, мгновенно угловатые, но при этом поражающие глаз стремительностью обтекаемого рисунка огромные машины вырвались сзади, из-за крыльев корабля, на какую-то длинную, грозную секунду будто зависли у бортов советской машины и, дымя копотью из широченных сопел, ушли вперед — и тут же, лихо сойдясь крыло в крыло, одновременно отвалили влево.
