И вот уже Ту-16 стремительно нагоняет караван: три грузовых судна, то появляясь, то пропадая в пене, идут в кильватер, выдерживая дистанцию примерно в милю-полторы. Интересно, заметили уже моряки нагоняющий их самолет?
С этой высоты отчетливо видно, как замедленно, будто в кино, перед судном поднимается широченный вал пены и брызг, неспешно накрывает судно целиком, и какие-то длинные секунды из клубящейся, радужно переливающейся под ветреным солнцем тучи торчат лишь две толстые мачты; но вот тучу относит ветром и из-под нее показывается взбирающийся на волну, на мятущийся водяной бугор, сверкающий серо-зеленым бутылочным стеклом грузовой корабль; за ним, вихрясь пеной на ветру, тянется длинный расплескивающийся след; видно, как с палубы бело-грязными потоками льется вода, все вокруг суденышка будто кипит; и вот оно вновь ощутимо даже отсюда, с высоты, ухает вниз, во взорвавшуюся каскадом брызг воду. И все сначала.
Прекрасное и жутковатое зрелище!
И как же там, внизу, воет ветер, если здесь тяжелый бомбардировщик, тяжко проваливаясь, кажется, крякает под ударами воздуха! Кучеров, как может, пытается рулями смягчать эти удары. «Еще чуть-чуть, — шепчет он своему верному «ту», — потерпи, родной мой, маленько потерпи...»
Ближе, ближе... Ну, вот они, вот!
Замыкающий колонну «грузовик», широко раскачиваясь, стремительно проносится, будто пятясь, назад, под фюзеляж.
— Ракету! Штурман, любую ракету! — кричит Кучеров.
Негромкий хлопок — и в небе за летящим бомбардировщиком вспыхивает, салютно сияя и сыпля искры на ветру, изумрудная ракета.
И тут же внизу с мателота[14] медленно-медленно, летя по ветру боком, всплыла такая же зеленая ракета и полетела дугой. И Кучеров не удержался и захохотал и, глядя вниз за борт на вновь окутавшееся пеной судно, медленно накренил штурвал.
Кучеров знал, как они сейчас выглядят: огромный, широко распластавший крылья бомбардировщик, победно сияя огромными же горячо-алыми звездами на оттянутых назад крыльях-ножах, несется в реве ветра, в торжествующем громе турбин над океаном, — и знал, какие сейчас лица у моряков, запрокинувших к нему головы, слышал их счастливую, восхищенную ругань, удары ладоней по плечам: «Наши! Братцы, на-а-аши!!» Еще бы... Кто из нас не помнит свои счастливые детские слезы, когда в последнюю минуту вылетал из засады Чапай! И пусть времена не те, и пусть никто не стреляет из белых цепей, но попробуйте-ка пройти у тех берегов, час за часом ожидая «гостей», и попробуйте-ка вот так, посреди чужого, штормового, злого океана, вдруг увидеть алые звезды над головой. И тогда вы поймете, чем и зачем рисковал Сашка Кучеров!
Так думал он в эти гремящие победой секунды и знал — он прав! Он и все сотоварищи его — правы!
И когда он старательно, помня о ранах машины, переложил ее в противоположный крен, качая медленно крыльями, он знал, как провожают его глаза там, внизу, на зыбких, качающихся палубах, исхлестанных ледяной водой и ветром. Он выровнял машину и услышал медлительный бас Агеева:
— Какие ж мы молодцы, мужики, право, молодцы — не зря живем...
Кучеров осторожно потянул штурвал на себя и, выведя правый двигатель на полные обороты, поставил корабль в едва ощутимый, в три-четыре градуса, набор; послушный, надежный умница Ту-16, подрагивая под толчками ветра, потянулся вверх, в свою стихию, хотя и был ранен, и хромал; но он шел, солдат и работяга, он уверенно шел и шел вверх.
— Экипаж! Будем сопровождать караван двадцать минут. Пусть кто-нибудь попробует сюда сунуться, елку им в воротник... Штурман! Просчитай потом поворот и уход домой по кратчайшей. Ну, сам понимаешь...
Стрелка высотомера ползла вверх — медленно, очень медленно. Кучеров держал корабль в широченной дуге, на видимости каравана. И победа пела в его душе — высокая победа!
А подраненный самолет набирал высоту.
VIII
РЕШЕНИЯ
В воздухе и на земле. 1 сентябряСамолет набирал высоту. Ева сидела, всунувшись пушистой головкой в льдисто-прозрачную округлость иллюминатора, и, кажется, не дышала от упоительного восторга, глядя, как улетает вниз земля: игрушечно-расчерченные поля, тонкие ленточки дорог, пятна лесов, косо освещенные рассветным солнцем.
Вот все сразу замутилось в замелькавших обрывках облаков и пропало. Короткие частые толчки, сумрак в салоне, по стеклам поползли, змеясь, дрожащие капли — самолет пробивал облачность.
Татьяна сидела, откинувшись на скользко-капроновый подголовник кресла, и вспоминала, как совсем недавно она улетала от него. А теперь вот летит к нему — чтоб остаться навсегда, чтоб уже не улетать. «Господи, — ужаснулась она, — а ведь в какой-то миг сегодня я хотела остаться! Неужели мало всего, что потеряно?..»
— Ма-а-ам! — громко прошептала Ева. — Слушай, мам, а можно у этой красивой тети еще конфету попросить?
— Нельзя! — тоже шепотом ответила Татьяна.
— Почему?
— Потому что, когда угощают, жадничать нельзя.
— А когда можно жадничать? — хитро прищурилась Ева.
Татьяна засмеялась и спросила:
— Тебе не страшно?
— Страшно? Зачем? — удивилась Ева.
— Не зачем, а чего.
— Да нет! Зачем!
Тот самый моряк, оказавшийся их соседом справа, подмигнул Еве:
— Правильно, мышка-малышка! Чего ж тут страшного? Красиво — да.
Татьяна оглянулась на него, постаралась улыбнуться, но тут же спохватилась: а вдруг они вместе с Саней служат? Саня носит такую же форму — черную. Так сразу и пойдет слушок — не успела к новому мужу прилететь, а уж улыбается направо-налево. И тут ей стало действительно смешно. И, почувствовав долгожданное летящее ощущение новизны, радости, подарка нового дня, она повернулась к моряку и, зная, что она хороша собой, что улыбка ее мила по-настоящему, без всякой пошлости в слове «мила», открыто улыбнулась ему и спросила:
— Вы служите там?
— Где — там? — охотно откликнулся он.
— Н-ну... в... — Она назвала городок.
— Нет. Там «мокрая» авиация, а я — чистый честный флот.
— Как это — «мокрая»?
— А которая живет на суше, а летает над морем. А мы и живем в море, и... Ну, и все остальное. Слушайте, вас встретят в аэропорту?
— Нет.
— А как же дальше?
— Да вот... Поездом?
— Можно и так. Что ж он не встречает? Хотя понимаю... Хотел бы знать, смогу ли сам встречать свою жену, когда она будет вот так ко мне лететь. Вы, значит, туда впервые.
— Почему?
— Да потому, что в погонах не разбираетесь, не знаете, кто где стоит. Как жены в базах у нас говорят? «Мы служим», «мы капитана получили», «нам корабль дали», а не «муж», «мужу». Так-то. Я, конечно, маленько в сторону, но из аэропорта до же-дэ-вокзала подвезу.
