Савва шумно вздохнул и слегка перекосился телом, наваливаясь локтем на столешницу. Пододвинул к себе свою и дядкину стопки, опять наполнил, и все так же молча вернул увесистую бутыль на место.
— За что его так, он сказал?
— А то! Ну выпил чутка, пошумел малость — с кем не бывает? Твои же обломы ему все нутро отбили, еще и вдвоем на одного! Не по-божески это, Савва, ой не по-божески!
— Обломы эти такие же мои, как и твои. И обиходили они его за дело. Ванька что, не говорил, что его мало что не с девки сняли, пьяного да бесштанного? А на чьи денежки он водку хлестал, тоже не говорил?
Для родича такое заявление оказалось неожиданным, однако он твердо стоял на своем:
— За водку, коль так, вычти, а остальное — наговоры! Девка та, небось, такая же невинная, как наша Авдотья. А ты, из-за какой-то там лахудры его, как нашкодившего щенка?!.. У него вот детки малые — как им теперь, когда кормилец лежит да охает?
— Что-то когда он между ног сироты безответной пристраивался, про детей своих не вспоминал!..
Глава семьи неожиданно даже для себя поперхнулся, вспомнив, что кроме него и дядьки, в доме есть еще дочь и жена. Причем последняя наверняка все прекрасно слышит, а первая, очень даже вероятно, подслушивает. Тяжелое молчание разбавилось резким звяканьем — Осип, не добившийся ни малейшего понимания от племяша, резко отодвинул пустую стопку. Встал, еще раз перекрестился на иконы, завершая тем самым свой визит, и перешагнул лавку.
— Дядка, да подожди ты!
Савватей не поленился сделать два шага и ухватить родственника за плечо, понуждая остановиться.
— Ты ж мне вместо отца.
Такое заявление сработало лучше любого тормоза, и дальше хозяин дома говорил без спешки, все больше и больше понижая голос.
— А говорим, прямо как чужие. Вот давай я тебе все сейчас обскажу, как есть, а ты меня с этим Ванькой и рассудишь. И вот тебе крест — как скажешь, так и сделаю.
Через минуту уровень настойки в очередной раз понизился, а вот картошку оба родственника дружно проигнорировали.
— Значит так. Ванька твой подрядился возить в школу муку и прочие съестные припасы. В городском лабазе взял, в лабаз при школе сдал, все просто. Дальше смотрим. Остатние пять разов он приезжал сильно навеселе…
— Так может он на свои кровные? А? По зимнему времени как не погреться в пути. Обычное дело!
Малость захмелевший Савва медленно, со значением покачал пальцем из стороны в сторону и продолжил, как будто его и не перебивали:
— И хлебушка была недостача. Малая. Как раз на четвертинку казенки. А? Молчишь? Ну тогда опять дальше смотрим. Кто девкам в школе проходу не дает, за задницы их щипает, похабень всякую говорит? А когда его по-хорошему предупредили, чтобы не дурковал — кто еще и сказал, что у меня в сродственниках ходит, и я им всем там покажу? Ванька сказал.
Дядка сидел, нахохлившись, и внимательно слушал. Не так ему все описывали, совсем не так!
— Раз предупредили, два предупредили… А за третий раз пусть благодарит, что в живых остался. Сторожа при школе мне никак не подчиняются, над ними мой бывший унтер начальствует. Ему что человека прибить, что чихнуть — невелика разница. Выше него же только благодетель наш, Александр Яковлевич. А как он за своих стоит, я тебе как-то уже рассказывал.
— И что, дурнушка эта малахольная, тоже — его?
— Как договор подписала — его, со всеми потрохами. И не такая уж и дурнушка, нормальная девка, на язык только бойкая слишком — через то и пострадала.
Осип посидел, угрюмо осмысливая рассказ, и вздохнул, признавая правоту племянника.
— Твоя правда, Саввушка. Это… Ваньке совсем ничего не полагается? Нет, ну понятно, что надо наказать — так вычел бы, что полагается, а остатнее ему. Как?
— Вычел?.. Хм! А что, это можно. Только давай-ка вместе посчитаем, а то вдруг что упущу.
Хозяин ненадолго покинул гостя — только для того, чтобы вернуться за стол с помятым листком бумаги в руках, и новенькими счетами, еще не успевшими потемнеть от частного использования.
— За месяц ему положено двенадцать рублев, да трешка на корм для лошади.
Щелк, щелк!
— Итого, значит, пятнадцать рубликов вынь да положь. Правильно, дядя? А вот и нет, неправильно! Меня за такого работничка взяли и оштрафовали, да на двести рублей! Вот и письмецо, с этой радостной вестью — возьми, ты ведь грамотен?
Щелк, щелк, щелк!
— Сто восемьдесят пять целковых с меня, как с гуся вода. Как?
Поздний гость опять вздохнул, и промолчал — такой довод крыть было нечем.
— Вот так-то, дядя. А вы там, поди думаете — не жизнь у меня, а малина. Эх!
Бутылка опять оказалась в руках у хозяина, наполняя стопки почти до краев. Стопки опустели, мужчины помолчали.
— Говорят, ты в город собрался переезжать?
— Подумываю. Сам знаешь, сколько мне ездить приходится, бывает, и по неделе своих не вижу. А Марыся у меня — поди знаешь?
— А как же! Бабы уже всем в селе донесли, что она на сносях. Помогло, значит, паломничество по святым местам?
Гость и хозяин дружно перекрестились, причем один вспоминал, сколько денег пришлось отвалить врачам да на лекарства, а второй молча завидовал. Ему побывать в Троице-Сергиевской лавре можно было только в мечтах — а как хотелось!
— Ладно, пойду я.
— Обожди еще немного, дядя. Вот.
Савватей порылся в кармане и отсчитал из мятого вороха ассигнаций засаленную десятку и пятерку вполне приличного вида.
— Видеть его больше не хочу, так и передай.
— Спаси тя бог, Саввушка.
Оставшись в одиночестве, сельский богатей и меценат бездумно покатал в руке стопку, затем посмотрел на ополовиненную бутыль и равнодушно отвернулся. Подошел к белеющему в сумраке избы конверту, и тут же встрепенулся, заметив приметный вензель. Не успел он с хрустом вскрыть толстенную обертку, подкрутить фитиль в "керосинке" и вчитаться, как неслышной тенью подошла Марыся, тут же положив узкую и прохладную ладонь на лоб. Легонько улыбнулась, наблюдая за тем, как неслышно шевелятся губы мужа, дождалась, пока письмо будет отложено в сторону и вопросительно уставилась в глаза благоверного. Встревожилась непонятно от чего, и нерешительно спросила:
— Что-то плохое?
— А? Нет. Уля спит?
— Только легла.
Савватей помолчал, поглядел в темень за окошком, наткнулся на тоскливые глаза кота Васьки, навечно отлученного от теплого дома и мисок со сметаной (зато оставшегося в живых, а мышей в подполе всегда хватало), и едва удержался от того, чтобы не запустить в наглую морду чем-нибудь увесистым. Ишь, на жалость давит, нечисть хвостатая! Вздохнул, положил руку на письмо и тихо сказал.
— Александр Яковлевич пишет, что договорился о хорошем пансионе для нее. Через год. А пока надобно ее к поступлению готовить, науки всякие преподать, рисование, танцы. Жить будет у него в Сестрорецке, обучаться на дому, вместе с дочками его управляющих — привыкать, значит, к господскому обхождению и обществу. Вот так, жена. Будет наша Ульянка настоящей барышней…
***
Мужчина положил ладонь на стенку лабиринта и замер, прикрыв глаза. Шершаво-занозистое дерево под рукой, тихий свист ветра, неутомимо протискивающегося сквозь немногочисленные щели в бесконечных рядах трехметровых сосновых плах, липкая слякоть грязи под ногами — и тишина. Вот он потянулся, словно бы нехотя сдвинулся в сторону…
Банг!
А там, где только что располагалась его голова, разлетелись горячие капельки и крошки оранжевого воска.
Дуф-банг!
Дуф-шлеп!
— Черт!
Под целую канонаду ответных выстрелов Александр резко сорвался с места, оттолкнулся от стены ногой, подлетая вверх, и зацепившись рукой за верхний срез плахи, в три секунды опустошил барабан за изгиб стены. Короткое стакатто приглушенных хлопков, закончилось шумным шлепком чего-то тяжелого о мягкую глинистую почву, а еще — вылетевшим прямо на князя экспедитором. Последним, кто "выжил" из своего звена. И мало того что выжил, так еще и умудрился единым махом выбить револьвер из княжеской руки. Тут же потерял свой, но не растерялся, а от всей души (и дури) саданул любимого командира под сердце. Не попал, но расстраиваться не стал.
— Хха!
— Хэк!
И первый, и второй пинок прилетели в равнодушную к таким грубостям стенку, а в третий раз колено экспедитора наткнулось на услужливо подставленную ногу. Вернее даже — на твердый каблук княжеского сапога. Отвратительно твердый!
Данн!
Толстая сосновая доска все с тем же равнодушием пережила встречу и с защитной маской на голове человека — а тот, кто организовал такое знакомство, быстрым перекатом дотянулся до отлетевшего револьвера и тут же нажал на спуск.
Клац-клац! Клац.
Почти без паузы щелкнул нож, с легким стуком втыкаясь в сухое дерево чуть поверх маски, а победитель спокойно выпрямился, огляделся, и на мгновение замер, прислушиваясь. Откинул барабан на чужом револьвере. Коротко хмыкнул, поглядел на "убитых" и поинтересовался, одновременно выщелкивая патроны и пополняя ими уже свой боекомплект:
