— Кто это? — спросил он у своих. Ему объяснили, как могли, полномочия Бессера.
— Хорошо. Пусть приведет мне девку[44]…
…множество подобных случаев не оставляют ни малейшего сомнения в том, каково было общее производимое Петром впечатление» [16, с. 79].
Однако он являл собой не только блудливое животное, но животное кровожадное и жестокое, что не могли не отметить даже инородцы, столь изощренные в методах борьбы с перенаселением своих варварских стран:
«Иногда у него являлись странные желания; он непременно хотел, напр., присутствовать при колесовании; он думал разнообразить уголовный процесс своей родины введением этой пытки. Пред ним извинились: временно не было присужденных к этой казни. Петр удивился: сколькими способами можно убить человека?! Почему не взять кого-нибудь из его свиты»[45] [16, с. 81].
Хорошо бы представить в тот момент состояние лиц его свиты — их хозяин-собутыльник был готов любого из них, с кем только еще вчера допивался до невменяемости, исключительно из любознательности в области анатомии, «немножечко почетвертовать»…
Исключительно подобного рода новшества он и коллекционировал. То есть собирал:
«…с Европы дань просвещения, чтобы обогатить ею свое государство» [56, с. 29].
В плане увеличения разнообразия пыточно-палаческого искусства: безусловного повышения квалификации «отечественных» катов в плане нивелирования выверенности их тонкой «ручной заплечных дел работы» под всемирно признанный общеевропейский стандарт. И это все для того:
«…чтобы сзывать в свое отечество богатства и просвещение Европы…» [56, с. 6].
А разнообразие в изуверском искусстве у этой самой Европы было и действительно — богатое. И как можно покуситься без элементарнейшего познания в величайшем из искусств — искусстве четвертования живых людей — хотя бы пытаться урегулировать узаконение смертоубийства половины мужского населения «своего» отечества?
Да никак. Ведь четыре тысячи смертных приговоров царя Иоанна, за таковые «кошмарики» прозванного Грозным, который совершил эти казни в течение долгих пятидесяти лет, разве ж можно просвещающемуся у Запада монарху ввести за норму?
Его наипервейшая задача ухайдакивать эти четыре тысячи русских людей не в полвека, но в полнедели! Именно таковая «плотность» убийств и была впоследствии принята царем-антихристом за норму. Петр устрашающе прилежно учился этой людоедской профессии, столь серьезно обнадеживающей извечно враждебный нам Запад. В его «славных дел» планы входило тотальное уничтожение этого упрямого и неподкупного народа, все так и не желающего отклоняться от Православия, некогда воспринятого им не за какую-то экзотическую религию Востока, но за норму поведения.
Так что именно палаческое искусство, способное это вероисповедание вырубить просто с корнем, лишь одно и могло серьезно заинтересовать Петра. В своих личных владениях он первым делом, еще со времен своего вьюношеского возраста, учредил пыточные застенки Преображенского, а уж потом все остальное. Мучить и убивать ему просто нравилось. Какая там еще иная наука могла его серьезно заинтересовать?
А потому все его какие-то там сказочные обучения сводились примерно к следующим результатам:
«…он работал под руководством артиллериста Стернфельда и в несколько недель получил диплом канонира. Об этом напрасно говорят серьезно. Через три года два монарха, одинаково влюбленные в оригинальность, Петр и польский король, встретились в Ливонии, в замке Бирзе и развлекались стрельбой в цели из пушки; Август попал два раза, Петр ни одного»[46] [16, с. 80].
Такова цена этому диплому, купленному Петром на деньги русских налогоплательщиков. И отнюдь не следует даже надеяться, что все им полученные там же и прочие многочисленные дипломы не являются такого же поля ягодами. К разряду все той же фикции относятся и все его карнавальные переодевания в обноски рабочего судостроительной верфи:
«Переодевание, конечно, никого не обманывало. Родственник одного из рабочих, работавших в России, давно уже прислал описание наружности царя: «Он высокого роста, голова трясется, правая рука в постоянном движении. На лице бородавка»» [16, с. 87].
И действительно: «…голова царя постоянно тряслась, и все его тело было подвержено конвульсивным движениям» [51, с. 631].
Но уродство его было куда как и еще более разящим. Это был: «…долговязый царь с крохотной головой, меньше собственного кулака, и безумными глазами маньяка» [14, с. 341].
В дополнение к этому кошмарному портретцу необходимо прибавить и еще несколько деталей, обрисовывающих наружность этого ходячего чучела. Ступни ног у него были очень маленькие. Потому, чтобы скрыть эту несоразмерность с его чрезмерно длинными ногами, ему, в сапоги большого размера, вставляли специальный вкладыш. Руки у него были очень короткими — так же слишком несоразмерно с необычайно длинным туловищем. Потому Петру шили очень длинные рукава, чтобы казалось, что руки находятся под ними. Плеч у него не было вообще, что можно наблюдать на его многочисленных восковых фигурах, например, в Эрмитаже. Здесь, правда, в недавние времена, чтобы спрятать этот кошмар от людских глаз, на его восковую фигуру стали одевать специально сшитый камзол, заполненные наполнителем вставки которого скрывают от людских глаз это уродство. Но при желании, например в Ростовском музее восковых фигур (Ростов-на-Дону), экскурсовод может милостиво приоткрыть край камзола и показать фрагмент этой уродливой фигуры. Причем, полностью снять ни камзол, ни сапоги, не преступив при этом буквы российского законодательства, возможности не имеется — они запечатаны!
Восковая персона. Долговязый царь с крохотной головой, меньше собственного кулака, и безумными глазами маньяка. Ступни ног у него были очень маленькие. Руки — очень короткими, так же слишком несоразмерно с необычайно длинным туловищем. Плеч у него не было вообще, что можно наблюдать на его многочисленных восковых фигурах, например, в Эрмитаже. Здесь, правда, в недавние времена, чтобы спрятать этот кошмар от людских глаз, на его восковую фигуру стали одевать специально сшитый камзол, заполненный наполнителем, вставки которого скрывают от людских глаз это уродство.
Но почему ж, в таком случае, это чудовище выполнено точно по формам некогда усопшего тела?
Так ведь по ночам в восковые фигуры вселяются их души. А точнее бесы, некогда находящиеся еще при жизни их владельцев! Потому уродство Петра, в данном случае на службе у бесов стоящим властям, не спрятать никак. Именно для вселений в восковые тела их бывших инфернальных владельцев и создаются все музеи подобного рода. Эти бесы, по замыслам организаторов, судя по всему, и способствуют поддержанию в нашей стране порядков, живущих во всех этих мертвых телах инфернальных личностей (все сказанное в первую очередь относится к мумии Ленина).
Но вот нашли половинчатое средство — изготовили камзол. И теперь многие действительно верят в то, что страну нашу создал тот исполин, который красуется на всех статуях и «героико-патриотических» картинах.
А представьте себе, что это чучело еще и трясется в конвульсивных судорогах, подергивая рукой и головой с безумными глазами маньяка?
Потому и шарахались местные жители, еще издали завидя это заморское чудище, прибывшее к ним «инкогнито». Его вид психически явно ненормального человека полностью соответствовал и внутреннему содержанию этого припадочного тела. А потому:
«Дети, с которыми он дрался, бросали в него камнями; он сердился и, забывая о своем инкогнито, объявлял во всеуслышание о своем звании» [16, с. 87].
А что здесь удивляться? Уже в наших психиатрических клиниках каждый второй из больных норовит провозгласить себя Бонапартом. И хотя сам Наполеон к тому времени еще не родился, но искушение поиздеваться над личностью со всеми признаками болезни пляски св. Витта, которая, следуя по улице в заляпанной вонючей одежде плотника, вдруг посреди дороги объявляет себя императором какой-то заморской весьма экзотической территории и требует к себе почтительного верноподданнического уважения, было слишком непреодолимо. А потому — дети безвинны. Выряженный сумасшедший в любой стране мира ну просто никак не сможет не стать предметом их насмешек и улюлюканий. А царь Петр, судя по описанию его внешности, не стать предметом насмешек просто не мог.
Однако же это еще не все впечатления, которые он о себе оставил жителям провинциального городка Голландии:
«Царь пробыл в Саардаме 8 дней; он катался там на лодке и дал 50 дукатов служанке, за которой ухаживал» [16, с. 87].
Этот фрагмент из жизни любвеобильного монарха запечатлел на своем полотне художник Гореман.
