И все-таки нельзя хотя бы мельком не обратить еще раз внимания на тех, кто вместе с Петром творил «преобразования» и в чьих руках оказалась страна после Петра. Их принято с почти нежной гордостью именовать «птенцами гнезда Петрова». Но существует и другое определение, данное известным историком XIX столетия М. Семевским и гораздо точнее, чем пушкинское, характеризующее этих людей — «исчадия преобразовательной эпохи»{93}.
Ранее уже приводились описания сподвижников Петра, стоявших вместе с ним у начала преобразований. Эти портреты, сделанные современником, князем Б. Куракиным, не могут не поражать своей отталкивающей реалистичностью — образы пьяниц и палачей, людей, совершенно оторванных от всякой национальной традиции, этаких «сорви-голов» и «перекати-поле» в одних лицах. Более чем за 30 лет правления Петра состав его окружения неизбежно менялся, уходили по разным причинам некоторые из прежних «товарищей и сынов», являлись новые. Вот как описывает ближний круг Петра к моменту конца его царствования историк В.О. Ключевский: «Ближайшие к Петру люди были не деятели реформы, а его личные дворовые слуги… Князь Меншиков, герцог Ижорской земли, отважный мастер брать, красть и подчас лгать, не умевший очистить себя даже от репутации фальшивомонетчика; граф Толстой, тонкий ум, самим Петром признанная умная голова, умевшая все обладить, всякое дело выворотить лицом наизнанку и изнанкой на лицо; граф Апраксин, сват Петра, самый сухопутный генерал-адмирал, ничего не смысливший в делах и незнакомый с первыми началами мореходства, но радушный хлебосол, из дома которого трудно было уйти трезвым… барон, а потом граф Остерман… великий дипломат с лакейскими ухватками… робкая и предательски каверзная душа; наконец, неистовый Ягужинский, всегда буйный и зачастую навеселе… годившийся в первые трагики странствующей драматической труппы и угодивший в первые генерал-прокуроры Сената: вот наиболее влиятельные люди, в руках которых очутились судьбы России…»{94}
Этих «влиятельных людей» могло быть еще больше, если бы некоторых из них не успел повесить сам Петр, как, например, взяточника обер-фискала Нестерова и сибирского губернатора князя Гагарина, в воровстве государственных средств, пожалуй, и превзошедшего даже отчаянного Меншикова.
Другим лицом, также имевшим немалое, а после занятия престола — и главное влияние на дела в государстве, по крайней мере формально, была супруга Петра, Екатерина. Это женщина столь скромного происхождения, что официальные историографы дореволюционного времени оказывались в непростом положении, касаясь истории жизни первой российской императрицы. Попросту говоря, она была крепостной крестьянкой лифляндского помещика, но не в этом заключалась главная проблема ее биографии. Ее старшая сестра, по-видимому, зарабатывала на жизнь проституцией в Ревеле{95}, а сама Марта, как звали будущую императрицу, являлась определенное время наложницей, или содержанкой, нескольких человек, прежде чем стала любовницей Петра. Причем император относился поначалу к ней так же, как к временному увлечению, хотя уже имел от нее ребенка — дочь Анну. Еще в 1708 году, в разгар Северной войны, он дал распоряжение относительно нее на случай своей внезапной гибели: «тогда три тысячи рублев… отдать Катерине Василевской[30] и с девочкою…»
Впрочем, в отношениях с Екатериной Петр Первый продемонстрировал необыкновенное постоянство. Она действительно оказалась привязанностью всей его жизни, что не исключало, конечно, регулярных измен. Эта женщина сумела стать родным и незаменимым человеком для императора, обладая психологической властью над тем, кто был порой страшен для окружающих. В моменты обострения душевного расстройства, припадков необузданной ярости или тревоги, часто внезапно случавшихся с Петром, только у нее на коленях он успокаивался и мгновенно засыпал — к большому облегчению всех придворных.
Будучи хорошей женой, Екатерина стала очень плохой императрицей, однако ее трудно винить за это. Она оказалась облечена верховной властью не по своей воле — каприз Петра, стечение обстоятельств, случай или судьба вознесли ее из «портомой» на российский трон. Трагедия для страны заключалась в том, что «в лице Екатерины I на престоле явился фетиш власти», и стоявшие за ее спиной сподвижники Петра «принялись торговать Россией, как своей добычей»{96}. Это удивительно верное и вместе с тем страшное по своему смыслу заявление, принадлежащее В.О. Ключевскому. Оно кажется тем примечательнее, что перекликается со словами объективного исследователя периода российской истории XVIII—XIX веков М. Семевского, отозвавшегося о правлении самого Петра Первого и его преемников — как о «повой татарщине» для России{97}.
В этих признаниях заключен приговор целой эпохе, ставшей ключевой для дальнейшего развития государства. Россия была завоевана собственным правительством и высшим сословием, совершившими государственный переворот, разрушившими прежние нормы социальных отношений и превратившими страну в свою военную добычу.
Только один Меншиков, кроме огромных земельных владений, добытых им отчасти благодаря милости Петра, отчасти благодаря злоупотреблениям властью, кроме роскошных дворцов, золота и драгоценностей, перевел в заграничные банки «на черный день» порядка 5 миллионов рублей, что превышало половину годового бюджета России к концу правления Петра Первого. Иначе говоря, только части наворованных богатств императорского денщика Алексашки Меншикова хватило бы на то, чтобы купить у шведов Лифляндию с Карелией и не ставить страну на край гибели и разорения в Северной войне.
Но эта черта — относиться к государственной казне как к своему собственному кошельку, оказалась свойственна всем преемникам Петра Первого, а также их многочисленным фаворитам и временщикам. Причем, подобно Меншикову, все эти люди смотрели на Россию, как на случайный источник богатства, действительно как на военную добычу, которая вот-вот ускользнет, и спешили набрать побольше. Императрица Елизавета, по замечанию В.О. Ключевского, «лично для себя копила деньги, как бы собираясь бежать из России, и забирала текущие казенные доходы…»{98}.
«Новая татарщина»! Но и во время выплаты дани ханам Золотой орды страна не знала такого разорения. В каждое новое правление появлялось несколько лиц, которые фактически присваивали себе большую часть бюджета государства, распоряжаясь в России, как в своей усадьбе. При Екатерине это был Меншиков, при Анне — Бирон и его семья, при Елизавете — Воронцовы, Шуваловы, Разумовские; при Екатерине Второй, правившей дольше всех, — временщиков и казнокрадов было еще больше, но и население страны несколько увеличилось к тому времени, так что «кормов» хватало всем фаворитам с избытком.
Кроме этого, яркой чертой новой государственности, с самого начала ее возникновения при Петре, было присутствие большого числа иноземцев на всех ступенях бюрократической иерархии, в армии, непосредственно вокруг трона и среди ближайших родственников правителей. Но главное — в условиях законодательного запрещения русских национальных обычаев и традиций — подражание «немцам», переодевание в «немцев», рабски слепое преклонение перед иностранной культурой стало обязательным для императорского двора и всего высшего сословия.
Иноземцы занимали офицерские должности в армии, руководящие места в администрации, задавали тон в моде и писали русскую историю. Достаточно красноречив состав российской Академии наук: первым президентом был Блюментрост, его последовательно сменяли на председательском посту Кайзерлииг, Корф, Бреверн… Членами Академии были — Герман, Бернульи, Бильфингер, Делиль, Байер, Юнкер, Вейтбрехт…
Считается, что засилье иноземцев достигло своего апогея в период правления императрицы Анны Иоанновны. Это, действительно, было тяжелое время для русского народа, национального достоинства и культуры. Так называемая «бироновщина» была сравнима просто с настоящей оккупацией страны, но не легче оказалось и после падения Бирона. Например, Анна Леопольдовна, правительница России при малолетнем сыне — императоре Иоанне V, отзывалась о коренном населении империи предельно кратко: «русские свиньи»!
Исторические факты свидетельствуют, что действия правительства в России начиная с царствования Петра и далее носили столь откровенно антинациональный характер, что, объективно говоря, их затруднительно сравнить даже с «татарщиной». Ордынские владыки редко вмешивались во внутренние дела страны, никогда не навязывали Руси свою культуру, не покушались на народные обычаи, уважали православную веру. Здесь же в новой столице утвердилась власть, превратившая Россию в завоеванную колонию.
