Миллер покачал головой:
— В Военно-медицинскую академию мне не пробиться. Я никогда не служил, даже на сборы не ездил. У меня было освобождение, как у единственного кормильца.
Тут подал голос телефон.
Рентгенолог орал так, что Дмитрию Дмитриевичу пришлось держать трубку на отлете.
— Да, я разберусь. И накажу. Обязательно накажу, — пообещал он и повернулся к ординатору. — Послушайте, хоть вы и Чесноков, но горе вы мое луковое! Сколько можно издеваться над дедушкой русского рентгена? Человеку скоро девяносто лет, а он сидит тут по ночам, описывает снимки за смешную зарплату. Для таких, между прочим, обормотов, как вы. Я-то и без него рентгенограммы читать умею, а вы? Вот обидится старик, уйдет на пенсию, останетесь без дежурного рентгенолога. И как бы будете диагнозы ставить?
Чесноков хихикнул и неубедительно пробормотал, что он ничего не делал.
Криворучко заливисто расхохотался:
— Ничего не делал, как же! А кто гонялся за медсестрой Степанковой и опрокинул на голову Моисея Ароновича горшок с традесканцией?
— Я не нарочно!
— Ну да! А консилиум с медсестрой Степанковой вы тоже не нарочно устроили над телом? Представляешь, Дим, сидит бедный Аронович, потирает шишку от традесканции и слышит следующее: «Стас, а вдруг он теперь останется идиотом?» А Стас авторитетно отвечает: «Не волнуйся, дорогая, он тридцать лет в армии служил. Хуже его голове уже не станет».
— Чесноков, да как вам не стыдно!
— Ничего, Дима, Аронович тоже недаром жизнь прожил. Как он тебе отомстил, Стас, расскажи!
— Известное дело, — смущенно засмеялся Чесноков. — Сели мы чай пить, и стал Аронович на горькую судьбу жаловаться. Мол, как пошел в рентгенологи, так все! Будто отрезало! Якобы он с двадцати трех лет полный импотент. Я со страху чуть не помер, каждый день же в рентген-кабинете тусовался, снимки разглядывал.
— А я-то думаю, что это вы последнее время к рентген-кабинету на пушечный выстрел не подходите! — расхохотался Миллер. — Но, Стас, все-таки не стоило говорить новому диспетчеру приемного отделения, что наш рентгенолог настоящий аристократ и у него двойная фамилия. Она поверила.
— Не может быть! — воскликнул Криворучко. — Никто не может поверить, что фамилия Бляхер — двойная.
— Тем не менее девушка во всех сводках написала ее через дефис.
— Не ожидал, — буркнул Чесноков. — Я просто поржать хотел.
— Как видите, не все способны оценить ваш тонкий юмор.
Криворучко горделиво оглядел врачей:
— Да, хорошую я смену вырастил. Орлы! То есть, я хотел сказать, буревестники. Один начальство лупит почем зря, другой цветочными горшками в отставных полковников кидается. Есть чем гордиться.
В дверь постучали, все трое хором крикнули: «Войдите», и на пороге появилась Милка. Дмитрий Дмитриевич успел уже забыть, что собирается на ней жениться и сегодня у них свидание. «Хорошо, что я еще домой не ушел!»
Он поднялся и провел Милу к «царскому» месту во главе письменного стола.
Сегодня она выглядела особенно прелестно. С распущенными волосами, в светлом нарядном платье, она обворожительно улыбалась мужчинам, и Миллер расстроился от того, что совсем не влюблен в эту красивую и милую девушку.
— Валериан Павлович, Стас, это дочь моего друга, Мила. Прошу любить и жаловать.
— И без ваших просьб, Дмитрий Дмитриевич… — Похоже, Чесноков совершенно выпал из реальности. Как примагниченный, он устроился за спинкой Милкиного кресла и, спрашивая, не хочет ли она чаю, наклонялся к самому ее уху.
Она нерешительно поглядывала на Миллера. Как-никак он сделал ей предложение, и ухаживания Чеснокова не должны были ему понравиться. Но Миллер ясно видел, что Милке гораздо больше хочется флиртовать со Стасом, чем идти на скучное, окрашенное лишь теплой давней привязанностью свидание с ним самим.
Он распахнул форточку:
— Все, больше в кабинете не курим. У Милы, во-первых, от дыма болит голова, а во-вторых, у нее очень строгий папа. Не дай Бог, унюхает запах табака. Тебе не дует, Мила?
Она покачала головой и послала Чеснокову лукавый взгляд.
— Стас, пойдем покурим. — Миллер взял молодого доктора за рукав халата. — Значит, так, — приказным тоном произнес он, когда они вышли на лестницу, — я сейчас устрою, будто меня срочно вызывают на операцию. Криворучко, думаю, быстренько уедет домой, поэтому час безоблачного флирта я могу вам обещать. Но имейте в виду, Чесноков… Эта девушка росла на моих глазах, и я люблю ее как младшую сестру.
Он поставил будильник в сотовом телефоне и, когда тот затрезвонил, сделал вид, будто это вызов из оперблока.
Извинившись перед Милой, он как неприкаянный пошел бродить по клинике, заглядывая в самые дальние закоулки. Еще немного, и это здание, за пятнадцать лет изученное до последнего кирпича, перестанет быть его вторым домом.
Он спустился по черной лестнице. На этой площадке он помогал Тане везти тележку с растворами…
Таня… Наверное, завтра она уже выйдет на работу. И Миллер вдруг отчетливо понял, что не сможет видеть ее. Не сможет стоять с ней бок о бок на операции, зная, что несколько часов назад она лежала в объятиях Максимова.
И самого Максимова он тоже, пожалуй, не сможет видеть. После инцидента они избегали друг друга, но рано или поздно начальнику с подчиненным придется встретиться.
Видеть его, говорить с ним, зная, что он может целовать Таню и заниматься с ней любовью, когда ему захочется, — нет, только не это!
С ужасом он понял, что его любовь к Тане, оскверненная Максимовым, никуда не делась… Просто она стала мучительнее.
— Я ее забуду, — процедил он сквозь стиснутые зубы, благо на лестнице никого не было. — И чем скорее начну забывать, тем лучше. Я мужчина и не должен распускать сопли. Тем более сейчас, когда впереди — трудные времена. А жениться на Милке — это, конечно, глупость.
…Милка с Чесноковым, оба с блестящими глазами, оживленно болтали. Миллер безжалостно разлучил парочку и отправил девушку домой, соврав ей, что освободится еще не скоро.
Когда он доехал до дома, она позвонила ему на мобильный.
— Ты что, пошутил насчет женитьбы?
— Да, — признался он, — пошутил.
— Я так и подумала, — грустно сказала Милка и отключилась.
На следующий день он приехал в клинику к восьми утра, оставил у секретаря заявление об уходе и отправился в Военно-медицинскую академию — советоваться с Колдуновым насчет нового трудоустройства.
У того, как всегда, царила суматоха. Колдунов постоянно или говорил по телефону, или бежал смотреть больного в перевязочную, или давал разъяснения молодым врачам. Миллеру, который сидел в углу кабинета и пил кофе чашку за чашкой, стало неловко за свою праздность.
