Мчусь и реву. Ору во всю глотку.
Это ведь убьет. Убьет, на хрен, нас обоих!
Отшатывается, когда вхожу в ее комнату.
Чувствую, вижу, под кожей ощущаю, как дрожит всем телом.
— Тебе надо поесть, Мари, — мрачно бросаю, окидывая ее озверелым, до боли в костях изголодавшимся взглядом, выкладывая еду на стол.
Прячется. Прячет от меня то, что принадлежит мне!
В простыню закуталась вся с ног до головы!
Неееет! Там мое! Все мое! Каждая клеточка ее тела! И нутро! Оно тоже мое! Пусть и о другом смеет думать! Каждая ее мысль все равно! Моя! Вся она! Вся она мне принадлежит! Каждой каплей своей крови!
— Перестань закутываться, — резко дергаю простыю вниз.
Обхватывает себя обеими руками, а меня раздирает. Мозги взрывает на части.
— Ты передо мной не закрывалась, Мари. С каких пор вдруг решила начать?
А сам отступаю.
Боюсь. Сам себя сейчас боюсь. Страшно прикоснуться!
Ведь могу не остановиться! Могу….
Твою мать!
Лучше даже и не думать! Не представлять!
— А с ним? С ним, Мари?
Скрещиваю руки на груди. Изо всех сил их сжимаю. Чтобы сами не вырвались. На горло снова не легли.
— С ним ты тоже? Вот так? Прикрывалась? Или встречала его, сбрасывая с себя на ходу тряпки? И так и неслась к нему навстречу?
— Зачем ты принес мне еду? Зачем, Бадрид?
Заламывает руки. И мне самому больно. Когда в глазах ее целый омут боли вдруг всколыхнулся.
— Зачем держишь здесь и тянешь эту пытку? Зачем? Ты ведь не веришь. Ни одному моему слову не веришь! Если решил убить, то убивай! Зачем тянуть? К чему? Или хочешь поиграться? Загнать меня, как кот мышку? И смотреть, как она будет корчится от страха и от боли?
— Убью, если решу, — не выдерживаю.
Обхватываю горло рукой.
Но второй в волосы зарываюсь.
Дергаю на себя и внутри все выть и стонать от боли начинает.
Рядом. До мяса. Почти без кожи.
А так далеко! Так далеко. Что рвет на части!
— Ешь, Мари.
Отталкиваю от себя, а сам на пределе.
— Пока я решил. Что тебе нужно есть и жить, будешь жива.
__________________________
36 глава 36
* * *
Мари.
— Поднимайся, Мари.
С удивлением замечаю, что за окном уже ярко светит солнце.
Ну, как за окном.
За небольшим узким окошком под самым потолком.
И то. Даже на этих узеньких просветах решетки!
Этот подвал совсем не такой, как тот, в который меня забросила Наина вместе с Динаром.
По сути, здесь все, как в обыкновенной комнате. Даже очень хорошей комнате.
Огромная и довольно мягкая кровать. Глубокие кресла. Небольшой столик и абсолютно полноценная ванная комната.
И все же я здесь пленница. Пусть эта тюрьма намного чище, лучше и светлее, чем прежняя!
Шок.
Первый момент, когда увидела.
Когда его глаза сверкнули привычной чернотой.
Когда поняла. Я не ошиблась!
Он!
Это был он, в том разрушенном замке-призраке, в той пустыне, на том ринге! Он!
И внутри все заорало от счастья!
От бешеной дикой потребности броситься к нему на шею.
Вести руками по его телу. Прижать обе ладони. К лицу. К груди. Слушать его дыхание. Чувствовать, как бьется его сердце под руками.
Понимать сквозь всю пелену прожитого горя и отчаяния, что он жив! Жив!
Но его ярость полоснула хуже самого острого ножа.
Бадрид. Ему и говорить ничего не надо. Не нужно произносить всех своих жестоких слов. Дергать за волосы и сдавливать шею.
Все. Все в его глазах. Огромных. Бездонных. Полных яростной пучины.
И я боюсь дышать рядом с ним. Боюсь сказать лишнее слово. Не так шевельнуться!
Потому что вижу. Вижу. Чувствую. И пробирает до мурашек.
Один неверный жест, и этот вулкан сорвется. Нас накроет расплавленной лавой. Испепелит так, что даже ошметок не останется!
И я чувствую. Я знаю. Его ярость, его ненависть — одна сплошная боль.
Он же не меня. Он нас обоих уничтожит, если сорвется!
И ничего. Ничего уже нельзя будет исправить! Ничего не изменить!
Если Бадрид сейчас НАС раскурочит, то ничего не останется. Ничего уже мы больше не сложим. Ничего не соберем.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
И его боль я чувствую так явно, будто мне в сердце засадили множество острых ножей. А они заставляют кровоточить. Они колют снова и снова, вонзаясь все глубже. И проворачиваются миллионы раз!
Это не больно.
Это будто сдирает кожу с самой души. Оглушает дикой болью так, что дышать невозможно!
И я понимаю.
Понимаю его. Все то, что он видел…
Он не услышит сейчас ни единого моего слова!
Лучше молчать. Не пытаться. Не срывать то, что и так сдерживается диким усилием его воли.
Впервые я понимаю, что нужно быть мудрой.
Просто замереть рядом с ним. Просто переждать.
Только когда он успокоится. Когда эта дикая лава бурлить перестанет.
Только тогда будет шанс. Единственный шанс на то, что он что-то услышит!
Я ведь знаю. Я помню, как это было. Что я чувствовала, когда видела его с другой. Когда он другую вел под венец. Прекрасно помню, как меня раздирало на куски, на рваные части.
А он?
Что чувствует он, когда видел меня с Динаром?
Это стократно хуже. Ведь выглядит все именно так, что я его предала!
Поэтому только молчу.
Улыбаюсь, но лишь внутри.
Радуюсь, что удалось пережить эту ночь. Ведь именно первое время самое трудное!
И он сдержался. Вчера еще сдержался, хотя я видела, чего ему это стоило! Меня саму чуть не взорвало его дикой стихией!
Но он принес еду. Сам!
А, значит, в его сердце еще есть. Есть маленький ход. Может, просто самый незаметный закоулок. Через который я смогу донести ему правду. Через который я смогу возродить нас и нашу любовь! И это единственное, что дает мне надежду! Ведь, если бы все было кончено, он отослал бы меня подальше. Не приходил бы. Поручил надзирать за мной своим людям!
— Куда?
Стараюсь не смотреть на него. А сама жадно вбираю каждую клеточку. Лица. Мощной фигуры. Каждый оттенок, что плещется в черных глазах.
Распаковываю принесенный им пакет.
В руки не дает. Оставляет на кресле, просто кивнув на него головой.
И даже не подходжит. Так и остается стоять в проеме, широко расставив ноги и скрестив руки на груди.
А мышцы вздымаются. Жилы дико набухли. Кулаки сжаты почти в камень.
Так лучше. Держаться сейчас подальше. И побольше молчать.
Белье. Платье. И еще одно. Домашнее.
— Мы едем в клинику, — обрывочно бросает, прожигая меня взглядом.
Явно уходить и дать мне возможность одеться не собирается.
Что ж. Я просто молча беру пакет и отправляюсь в ванную. Надеюсь, этим я его не разъярю и он не вышибет дверь, как дикий зверь?
Но мне все же удается спокойно одеться.
Он даже не торопит, хоть я слишком много времени трачу на сборы.
Руки дрожат. Просто трясутся, как в лихорадке.
Несколько раз приходится умыть лицо ледяной водой.
А внутри разливается ликование!
Вот оно! То, о чем я так мечтала!
Мы вместе едем в клинику! С ним! С отцом моего малыша!
— Ну, разве это не чудо?
Шепчу ему сквозь слезы, поглаживая живот.
Еще ничего не видно, но вся моя жизнь давно перешла туда. К нему.
Только сейчас понимаю. Ведь это именно то, что казалось мне просто нереальным счастьем!
Даже прислоняюсь к стене, чувствуя, как кружится голова.
А еще…
Кажется, я даже здесь ощущаю, как раздуваются ноздри Бадрида. И как нетерпеливо он дышит!
— Не волнуйся, малыш, — шепчу, водя рукой на животе по кругу.
— Он все поймет. Он тебя примет. Все будет хорошо!
Но выходя, натыкаюсь на ледяной, непробиваемый взгляд.
Его глаза опасно вспыхиваюст, когда Бадрид хищно оглядывает меня с ног до головы.
А после просто разворачивается и идет вперед.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
И мне не остается ничего, как просто следовать за ним.
