Она перебегает через дорогу и подходит к подъезду «Дуная». Несмотря на всю решительность, с которой Надя приближается к сановитому швейцару, вряд ли она точно представляет себе, как следует действовать в подобной ситуации. На зеркальных дверях ресторана табличка: «Свободных столиков нет».
Швейцар читает на пороге газету. Он преградил Наде путь, указав пальцем на табличку.
— Мне не нужен столик, — говорит Надя. — Вызовите, пожалуйста, музыканта Геннадия Терехина.
— Сестренка? — подмигивает швейцар.
Надя кивает, решив, что так дело пойдет быстрее.
— Чтой-то к нему все сестренки ходют? Вчера — двое. Прошлую субботу — трое. Большущая, видать, семья у нашего Генки! — Он еще раз подмигивает, критически оглядывая Надю с каблуков до макушки. Осмотр этот, видимо, не внушает швейцару должного почтения. Однако, заперев дверь на ключ, он исчезает в глубине «Дуная».
В переулке против ресторана стоят на тротуаре Надя и оркестрант Геннадий. По противоположной стороне, куря, прохаживается Кумысников.
Геннадий потный, красный от ресторанной духоты и выпитого без меры пива, разгоряченный своей оглушительно-веселой работой. Надя убеждает его в чем-то, но на его безмозглом лице гуляет слащавая, липкая улыбка.
Во второй и третий раз Надя пытается достучаться до его замусоренного сознания; она даже взяла его за локоть для большей убедительности.
— Я вас очень настоятельно прошу, товарищ Терехин! Алексей Сергеевич вернется домой через три дня. Он еще очень слаб. Вы обязаны создать ему нормальные условия…
— Об чем речь, зайчик, создадим! Для вас, малыш, я готов на все!
Он поднес ее руку к своим мокрым губам.
Мгновенно преображается Надя: застенчивого доктора Лузиной как не бывало. Что-то давно позабытое, детдомовское, внезапно проламывается в ее облике. Ухватив Геннадия за галстук, она наклоняет его к себе:
— Слушай, подонок! Если ты посмеешь еще хоть раз обидеть деда, то я приду со своими ребятами, и они изуродуют тебя, как бог черепаху!.. Понял, малявка?
Геннадий испуганно моргает.
— А ты отчаянная, Надька! — говорит Сергей; они уходят по переулку от ресторана. — Он же мог ударить тебя.
— Конечно, мог. Но ведь ты бы меня защитил, Сережа.
Лесистые берега реки. Вечер.
По реке, не широкой, но быстрой, плывет двухпарная байдарка, Гребут Надя Лузина и Сережа Кумысников. Работают они веслами слаженно.
Нос байдарки упирается в берег — здесь излучина, лес отступил от реки метров на десять, бережок песчаный.
Первой выскочила из лодки прямо в неглубокую воду Надя. Она взялась за нос байдарки и подтянула ее вместе с сидящим Сережей подальше, в песок.
— С ума сойти, какая красотища! — кричит Надя. — Сереженька, ты рад, что я вывезла тебя сюда?
Сергей вышел из лодки. Поднял Надю на руки, повертел вокруг себя.
— Молодчага, Надька! — Опустил ее на песок. — А ребята найдут нас здесь?
— Дай бог, не найдут, — смеется Надя. — Надоел мне город, устала до чертиков, все надоело! — Падает на песок, раскинув руки. — Лежать бы вот так, смотреть на небо…
Вынув из байдарки маленькую палатку, Сергей устанавливает ее неподалеку. Возясь с ней, он отмеряет шагами расстояние до колышков и переставляет их, если промежутки оказываются несимметричными.
— Облако похоже на слона, — говорит Надя. — Погляди, Сережа, правда?
— Правда, — отвечает Сергей.
— А ты даже не поглядел.
— Я верю тебе на слово, — улыбнулся Сергей. — Облака всегда на что-нибудь похожи. Зависит от воображения.
— Как жаль, — вздыхает Надя. — Мне хотелось бы, чтобы тебе казалось то же самое, что и мне.
— Я постараюсь, — обещает Сергей.
Он закончил установку палатки.
— Ну, вот и готово! Считай, что это наша первая общая жилплощадь. Все удобства! — Указал на реку: — Водопровод! — Указал на лес: — Санузел! — Указал на огромную луну, восходящую на горизонте: — Электричество!..
Надя продолжает лежать не оборачиваясь.
— На свете счастья нет, но есть покой и воля. Разве это правильно, Сережа?
— Поэты всегда преувеличивают, Надюша. Они ведь люди настроения: не понравилось что-нибудь в личной жизни — тотчас стишок. А мы потом учим в школе, обобщаем… Вставай, Надька, будем разводить костер.
Горит костер, разложенный у палатки. Сидят подле него Надя и Сергей.
— А все-таки главных слов ты мне так и не сказал, — говорит Надя.
— А разве нужно?
— Очень.
— Ну, тогда считай, что я их сказал.
— Какие?
Сергей улыбнулся и погладил ее по голове.
— Ты начитанная, Надюша. Те, которые в книжках. Или те, которые поют в опере, в романсах. Выбери, сама. Я согласен на любые.
— Лишь бы не произносить их? — спрашивает Надя.
— А ты знаешь, сколько парней произносили их девушкам до меня?
— Ну и что?
— Неохота повторяться.
— А ты сочини что-нибудь новое. Или не надо. Скажи что попало. Я поверю.
Он обнял ее.
— А вам не кажется, доктор Лузина, что слова, в общем, мало чего стоят? По Павлову — это ведь не более чем вторая сигнальная система. Способность человека к абстрагированию.
— Не шути, — просит Надя. — Сейчас не надо шутить.
Он помешал в костре толстой веткой, пламя и искры взметнулись высоко.
— Ладно, — сказал Сергей. — Я не буду шутить. Дело действительно серьезное. Я прошу твоей руки и сердца… Ты согласна?
— Странно, — сказала Надя после паузы.
— Что странно?
— Зачем я тебе нужна, Сережа?
— Это глупый вопрос.
— Глупый, — кивает Надя. — Жутко глупый… Вот это мне и кажется странным. Почему я, в ответ на твое предложение, не бросилась тебе на шею? Ведь я должна была броситься… Тебя это не смущает?
Сергей пожал плечами.
— По-моему, в таких случаях не бывает однозначных поступков. Можно — так, можно — иначе, какая разница?
— Ого, еще какая!
— И вообще, я терпеть не могу заниматься психоложеством, — сдерживая легкое раздражение, говорит Сергей. — Есть ты, есть я, мы любим друг друга…
— Кто это сказал? — перебивает его Надя.
— Что именно?
— Что мы любим друг друга?
Он смотрит на нее:
— Иногда мне кажется, что ты воспитывалась не в детдоме, а в благонамеренной семье в девятнадцатом веке.
— Ты помнишь свое детство, Сережа?
— Конечно. Оно было симпатичным.
— А у меня его не было. Я все время ждала, чтобы оно поскорее кончилось… Я люблю тебя, Сережа.
Они помолчали. Он поцеловал ее.
— Извини, — говорит Сергей. — Извини, пожалуйста…
Он поднялся.
— Тебе холодно?
— Немножко, — кивает Надя.
Он накинул свой пиджак на ее плечи.
— Мы будем жить хорошо, Надюша. Я уверен в этом. У нас не будет причин для серьезных ссор. Дело ведь не в том, что сегодня мы с тобой впервые ночуем вдвоем в этой палатке…
— Для меня — и в этом, — говорит Надя. Возможно, он не расслышал ее слов.
— Дело в том, Надюша, что впереди у нас огромная, осмысленная совместная жизнь. И это несравненно важнее любых начальных признаний. Начальное чувство может пройти, даже наверное оно потом пройдет…
— Еще и не началось, а тебе уже известно, что оно пройдет? — тихо спрашивает Надя.
— Но пойми, взамен придет нечто большее — сродство душ, взаимное беспокойство друг за друга, человеческая верность…
Из леса внезапно раздается далекий крик:
— Сережка-а!.. Надька-а!.. Ау!.. Где вы?
— Не откликайся, — тихо и быстро говорит Сергей. Но Надя вскочила на ноги и приложила руки рупором ко рту.
— Здесь! — кричит Надя. — Ребята, мы здесь!..
Дежурная комната неотложки.
Медицинская сестра кипятит на электрической плитке маленькие металлические коробочки со шприцами.
Фельдшер Нина сидит за столом у телефона. Телефон звонит часто. Это ясно по тому, каким бесстрастным голосом Нина задает одни и те же вопросы:
— Что у вас случилось? Температура? Возраст? Адрес? Как пройти в квартиру? Кто звонит?
Плечом она прижимает трубку к уху и одновременно записывает все эти сведения.
Входят с улицы Надя Лузина и шофер.
Надя вынимает из своего докторского чемодана карточки вызовов и кладет на стол фельдшеру. Не присаживаясь, рассматривает новые карточки, только что заполненные Ниной.
— Все хроники, Надежда Алексеевна, — говорит Нина. — Совершенно обнахалились. Слишком у нас доступная медицинская помощь. У пенсионера где-нибудь зачешется, он требует врача…
— А это что? — спрашивает Надя, протягивая одну карточку. — Девятнадцать лет. Рвота. Температура тридцать девять.
— Переложил, наверно, с вечера. Теперь, Надежда Алексеевна, ужас как пьют. Себя не помнят. Дадите ему кофеинчику, камфары инъекцию… Зина, смени доктору шприцы. — И, не меняя интонации, добавляет: — На Лахтинской французские чулки выкинули…
