Натягивая на себя рубаху, рослый мужчина ноет:
— Да не могу я сейчас лежать, доктор! Конец квартала нынче, у меня же в цеху план горит…
Надя пишет за столом. Невозмутимо спрашивает:
— А кто третьего дня провалялся у себя в цеху полсмены с грелкой?
— Ну, было, — гудит он. — А потом оклемался…
Продолжая писать, Надя спрашивает:
— А кому вчера заводская медсестра делала инъекцию пантопона?
— Ну, делала. И полегчало сразу. — Он уже оделся. — Я знаю, это вам моя Клавдия настучала, делать ей нечего…
Надя отложила перо.
— И не совестно, Григорий Ильич? Ваша жена беспокоится о вашем здоровье, старается готовить вам диетическую еду…
— С этой еды ноги можно протянуть, — ворчит Григорий Ильич.
— Глупости. А как же вегетарианцы живут всю жизнь?
— Так они ж идейные. Ради идеи можно и поголодать. А я в творог не верю. Я в мясо верю… Вы мне дайте такое лекарство, чтобы я…
— Ну, вот что, — рассердилась Надя. — У себя в цеху вы — мастер. А здесь — мой пациент. И извольте делать то, что я вам велю. Ясно?
— Ясно, — покорно говорит он. — Вас не послушаешься, вы начальству доложите.
— Правильно, голубчик, — непременно доложу, — улыбается Надя. — Значит, договорились: бюллетень я вам даю сперва на пять дней.
Снова коридор поликлиники у дверей кабинета Лузиной.
Первый в очереди — цветущий молодой парень. Вальяжная особа, сидящая рядом, повернулась к нему спиной и, продолжая ловко орудовать вязальными спицами, обрушивает свою неудержимую словоохотливость на девушку слева:
— Главное — не идите слепо на поводу у врачей. Культурный больной должен до некоторой степени руководить врачом. Ведь вы наблюдаете себя круглые сутки, а доктор видит вас всего пять минут во время приема. Вы ему абсолютно безразличны, а для себя вы самый дорогой человек на свете…
Она отложила вязанье и развернула на своих коленях журнал «Здоровье», лежавший у нее трубочкой в сумке.
— Очень рекомендую вам этот журнал. Лично я лечусь исключительно по нему…
Девушка наивно спрашивает:
— Зачем же вы тогда ходите сюда в поликлинику?
— Видите ли, милочка, на основе чтения этого журнала у меня возникает ряд подозрений относительно моего здоровья. Вот, скажем, рак. Раньше им болели только пожилые люди, а нынче рак помолодел. Следовательно, я должна проверить себя по поводу онкологии. И вам настоятельно советую…
Лицо девушки становится несколько испуганным:
— Но у меня нету никаких симптомов.
— И у меня нету. Тем более это опасно!…
Из кабинета вышел больной. На пороге показалась медсестра:
— Следующий! — Увидела вальяжную особу. — Гражданка Ефимова, вы же только два дня назад были, мы вам ЭКГ сделали, рентген сделали, кровь брали, желудочный сок…
— Насколько мне известно, — высокомерно отвечает особа, — лечебная помощь в нашей стране бесплатная и общедоступная!
Молодой цветущий парень вошел в кабинет Лузиной. Сел на стул.
— Слушаю вас, — говорит Надя.
Заканчивая свои бесконечные записи, она еще не успела взглянуть на него. Он смущенно молчит.
— Я вас слушаю, — теперь уже глядя на него, повторяет Надя, — На что вы жалуетесь?
— Ни на что… Я здоровый. Меня мама прислала.
— Мама? — удивлена Надя. — Чья мама?
— Моя… Не узнаете, доктор? — огорченно спрашивает парень.
Надя всмотрелась в него.
— Ой, у вас же была фолликулярная ангина! — Она радостно всплескивает руками. — Я же из-за вас чуть с ума не сошла от страха! Я же тогда поставила непра-вильный диагноз…
— Как это неправильный? — обижается парень. — Вы меня от смерти спасли. Я совсем отдавал концы. Ночевали даже один раз у нас. Я-то не помню, у меня жар был, мама рассказывала. — Он помялся. — А теперь вот женюсь. Пришел приглашать на свадьбу. Мама велела, пускай с супругом приходит: у такого, говорит, доктора, наверное, и супруг замечательный…
Приемный покой больницы. Глубокая ночь.
На полу стоят пустые носилки. Парень лет двадцати шагает подле них взад и вперед, держа в руках свернутую комом женскую одежду — платье, белье, туфли.
В докторском халате быстро вошел Сергей Кумысников.
— Вы привезли больную Лебедеву?
Парень метнулся к нему:
— Я.
— Садитесь. Доктор Кумысников. У нас мало времени. Вы — муж?
Парень кивает. Он так и не сел, а только положил на стул одежду жены.
— У вашей супруги аппендицит, осложнившийся гнойным перитонитом. Операция необходима немедленно, и ее уже готовят. Как хирург, я обязан спросить вашего согласия.
— А Зина согласна?
— К сожалению, в данный момент больная без сознания. Поэтому я и спрашиваю вас.
Пауза. Судорожно глотнув, парень спросил:
— Доктор, это опасно?
— Не стану вас обманывать — вы мужчина. — Кумысников незаметно посмотрел на часы. — Пожалуйста, поскорее.
— Хорошо, — сказал парень. — Согласен. — И добавил просто, без всякого выражения: — Если Зина умрет, я утоплюсь.
Кумысников приоткрыл дверь в соседнюю комнату:
— Сестра, дайте, пожалуйста, товарищу валерьяновых капель. — Обернулся на прощанье к парню: — Я обещаю вам сделать все, что в моих силах. А сейчас идите домой — операция может продлиться долго, ждать вам здесь совершенно бессмысленно. — Еще раз обернулся в соседнюю комнату: — Попрошу вас, сестра, дать товарищу с собой две таблетки элениума, пусть примет перед сном. — Пожал Лебедеву руку. — Утром позвоните в справочное. Будем надеяться на удачный исход.
Парень шагнул вслед за ним.
— Доктор, мне жить без нее невозможно. Это я вам точно говорю…
Послеоперационная палата. У постели больной, на высоких штативах, висят капельницы с глюкозой, с физиологическим раствором; шланги от них ведут к телу оперированной. Пустая, использованная кислородная подушка лежит на табурете. Пожилая медсестра обвязывает марлей горловину второй кислородной подушки.
Кумысников сидит подле больной, измеряя ей давление. Он сидит здесь давно — это видно и по сбитому на сторону галстуку под халатом, по расстегнутому вороту рубахи и по спутанным, выбившимся из-под круглой белой шапочки волосам. Мы впервые видим его в таком расхристанном состоянии.
Что же касается пожилой хирургической медсестры, то это ведь особая порода людей, не столь уж часто встречаемая: сдержанность, собственное достоинство, невозмутимая выдержка в любых, самых острых больничных обстоятельствах, размеренная точность и скупость движений, немногословие и поразительное умение всегда оказываться именно в том месте, где этого требует неотложная срочность положения, — вот какими чертами характера обладает в полной мере та пожилая медсестра, что сейчас находится в послеоперационной палате.
— Грелку к ногам! — тихо велит Кумысников.
— Я уже положила.
Отогнув в ногах больной одеяло, он пощупал грелку.
— Надо сменить воду.
— Сергей Петрович, я только что налила кипяток.
— А я прошу вас сменить воду! — резко повторяет он.
— Хорошо, — звучит спокойный ответ.
Уже две использованные кислородные подушки лежат на табурете. Резиновую трубку третьей, тоже наполовину опустевшей, Кумысников держит у губ оперированной больной. Медсестра заполняет капельницу кровью для переливания.
Наклонившись к лицу больной и увидев ее открытые глаза, Кумысников спрашивает:
— Зина, вы меня слышите? — Голос его беспокоен. Очевидно, он обращается к ней не впервые, но открытые глаза больной лишены смысла.
— У меня все готово, — говорит медсестра. Кумысников пробует ввести иглу в вену, однако, то ли от волнения, то ли от неопытности, инъекция у него не ладится. Лицо его покрывается крупным потом.
За его спиной раздается все тот же тихий, спокойный голос:
— Позвольте, Сергей Петрович. Обычно это поручается мне.
Он обернулся:
— У нее очень тонкие вены, никак не попасть иглой…
Поднявшись, уступил место медсестре. Она быстро и ловко проделывает все, что нужно. Медленно, едва заметно понижается уровень крови в капельнице.
Счет времени уже давно утерян Кумысниковым. Беспокойство и почти отчаяние сменяются порой на его лице внезапно сверкнувшей надеждой — в конце концов, он еще очень молод, Сережа Кумысников. В этом состоянии он совершенно не умеет ждать в бездействии, и поэтому чаще, чем, может быть, нужно, он щупает пульс больной, измеряет ей давление, возится с кислородом.
Была ночь за окнами палаты, затем разгорелся день, и снова разом ожили уличные фонари.
— Я заварила кофе, — говорит медсестра. — Вам следует сейчас же выпить.
Он покорно идет к столику в углу и, не присаживаясь, пьет.
Медсестра подливает глюкозу в капельницу. Кумысников снова приблизился к постели, наклонился:
