она провела последние несколько лет в интернет-кафе в разных концах страны, собирала информацию. Девон охотно соглашался с ней по всем пунктам. Феликс, настроенный более скептически, слушал молча, никак не комментировал. Она заплетала волосы в две густых косы, как индеец, на лоб повязывала тонкую золотую ленту. И ты только представь себе: настанет идеальное будущее, в котором не будет ни денег, ни магазинов, только склады в центре города, а там – все, что тебе требуется. И никаких замков на дверях. Все люди живут вместе без всякой религии. Он знал, что ее глаза горели безумным огнем.
На следующий день она исчезла вместе с банковской картой Феликса, его часами и всеми его цепочками. Два месяца спустя Девон с Кертисом Эйнджером, парнишкой из Килбурна, и пистолетом зашел в ювелирный салон Ханди на шоссе. Улыбнись, тебя снимает камера видеонаблюдения. В девятнадцать его посадили. Этим летом ему исполнилось двадцать три.
– Извините, вы не можете попросить своего приятеля убрать ноги?
Феликс вытащил наушники из ушей. Над ним нависла потная белая женщина на последнем месяце беременности.
– Я бы хотела сесть, – сказала она.
Феликс посмотрел на неподвижного «друга» напротив и решил, что лучше поговорить со вторым. Он подался вперед. Этот парень сидел, откинувшись головой к стеклу, ничего не видя и закрывшись капюшоном, кивал под музыку. Феликс легонько прикоснулся к его колену.
– Эй, братишка… думаю, леди хочет сесть.
Парень вытащил из уха один из громоздких наушников.
– Что?
– Я думаю, леди хочет сесть.
Беременная натянуто улыбнулась. День был жаркий для такого положения. Феликс посмотрел на нее, и капелька пота скатилась по его носу.
– Да? А ты почему спрашиваешь? Почему ты меня трогаешь?
– Что?
– Почему ты меня спрашиваешь? Почему не она?
– Твой друг положил ноги на ее сиденье, братан.
– Но твое-то какое на фиг дело? Ты почему суешь в это нос? Кого ты назвал братаном? Я тебе не братан.
– Я не хотел…
– Твое-то какое дело? Сидишь – вот и встань на хер.
Феликс попытался защититься, парень махнул рукой перед его лицом.
– Заткнись, кретин.
Второй парень открыл один глаз и тихо рассмеялся. Феликс встал.
– Садитесь на мое место – я выхожу.
– Спасибо.
Феликс видел, как сильно ее трясет, видел, как слезятся глаза. Он посторонился, почувствовал прикосновение влажных рук к своим. Она села. Посмотрела прямо на двоих парней. Проговорила дрожащим голосом:
– Вам должно быть стыдно.
Они подъезжали к «Килбурн-стейшн». В вагоне стояла тишина. Никто не смотрел в их сторону… или смотрели, так быстро стреляя глазами, что заметить взгляды было невозможно. Феликс чувствовал направленную на него огромную волну одобрения, удушающую и ненужную, и, конечно, волну презрения и отвращения, накатившую на парней и отделявшую их от Феликса, от остального вагона, от человечества. Они, казалось, почувствовали это: оба резко встали и поспешили к двери, где уже стоял Феликс. Он услышал неизбежный набор брани в свой адрес. Дверь наконец открылась; Феликс почувствовал толчок плечом и споткнулся на платформе, как клоун. Смех совсем рядом, быстро смолкший. Он поднял глаза и увидел подошвы их кроссовок – они бежали вверх по лестнице через две ступеньки, потом перепрыгнули через турникеты и исчезли.
Косматые кроны деревьев наверху. Живые изгороди гораздо выше заборов. Каждая трещинка в асфальте, каждый древесный корень. То, как солнце обжигает рекламу колоды карт в честь победы на баскетбольном чемпионате девяносто восьмого года. Стены перед еврейской и мусульманской школами стали выше. Вывеску «Таверна Килбурн» перекрасили: золотые буквы на блестящем черном фоне. Если он поспешит, то доберется до дому даже раньше ее. Лечь в чистой комнате, в хорошем месте. Притянуть к себе ее тело. Начать все заново, с чистого листа.
Перед «Таверной» Феликс увидел Хайфана и Келли, евших картошку с подноса за выносным столиком; оба окончили школу в один год с ним – он лысый, она по-прежнему прекрасно выглядит. Феликс для смеха хлопнул ладонью по ладони Хайфана, поцеловал Келли в щеку, стащил кусочек картошки и, словно танцуя, пошел дальше. «Ты чего такой счастливый?» – крикнула ему вслед Келли, и Феликс, не поворачиваясь, прокричал в ответ: «Любовь, малышка, Л. Ю. Б. О. В. Ь. ЛЮБОВЬ!» Он изобразил развалистую сутенерскую походку и, исчезая плавно за углом, порадовался смеху. Никто не видел, как позади «Таверны» он столкнулся с серыми помойными баками. Он удержался на ногах, опершись рукой о новую заднюю дверь «Таверны», причудливое цветное стекло и латунные ручки. Деревянные полы, где прежде лежали ковры, настоящая еда вместо чипсов и шкварок. Почти шесть фунтов за стакан вина! Джеки не узнала бы. Может быть, сейчас она стала бы одним из тех изгнанников, кого ремонт выставил из паба на ступеньки букмекерской конторы с банкой «Особого» пива в руке. Может быть, она и не была такой уж плохой. С Ллойдом невозможно понять, где правда, а где чистый яд. Феликс заглянул через окно внутрь: в углу не стало полукабинета с диванами, обитыми бархатом. Того, где он сидел с сестрами, шесть маленьких ножек даже не доставали до пола; они серьезно слушали прощальную речь Джеки. Встретила какого-то нового мужчину, который дал ей ощущение свободы. Белый, жил в Саутгемптоне. В семь лет разве поймешь? Он не знал, что свобода – это нечто такое, что можно чувствовать. Он думал, что свобода – это просто то, что у тебя есть. Он не знал, где Саутгемптон. Он любил отца и не хотел уезжать, чтобы жить с незнакомым белым мужчиной. И только когда разговор почти закончился, Феликс понял, что она вовсе не просит его ехать в Саутгемптон. Два года спустя она появилась в Лондоне со смуглым младенцем. Она оставила Девона Ллойду и уехала – бог знает куда. Туда, куда уехала.
На Альберт-роуд Феликс пристроился за высокой девушкой в красных джинсах в обтяжку и черной майке на бретельках. У девушки были широкие плечи и квадратное туловище. Мышц у нее было побольше, чем у Феликса, и на ходу эти мышцы работали все вместе, плавно и согласованно, словно руки были прикреплены к спине, к ягодицам и бедрам. Ничуть не похоже на Грейс – Грейс ниже, округлее и мягче. Эта женщина могла подхватить Феликса, пробежать с ним всю дорогу до дома и поставить там на порог, как ребенка. Ее пальцы были унизаны множеством дешевых серебряных колец, усыпанных зелеными камешками, а на одном предплечье виднелась татуировка в виде цветка с длинным извивающимся стеблем. Ее пятки пересохли и потрескались. Из-под воротника майки торчал ярлычок. Не засунуть
