В глазах Житницкого на миг сверкнула непреклонность самца, уязвленного в лучших самцовых чувствах.
Малат, а это была, конечно же, она, и вела она общение с Житницким, конечно же, через армейский переводчик последнего, эту непреклонность прочла. И выводы сделала.
Девушка покорно взяла у дневального планшет, чтобы оставить записку.
– Речь идет об одной важной вещи, которую ашвант Растов – мы с ним вместе были в плену у чоругов – случайно оставил, а я подобрала…
Узнав, что девушка вовсе не на свидание к Растову-младшему пришла, а «по делу», Житницкий смягчился.
– Да не переживай ты, все передам… Я б тебе и номер его дал. Да только не положено это. Сегодня после ужина он все узнает.
Девушка рассеянно огладила косы и кивнула. В ее глазах отражалось иссиня-зеленое, высокое, без единого облачка небо Синанджа.
На следующий день Растов встретился с Малат возле входа в парк «Семь добродетелей», как и просила та в своей записке.
Растов не стал спрашивать, какую это вещь он «забыл, находясь в плену у чоругов».
Одного взгляда в ясные глаза Малат ему хватило, чтобы уяснить: никакую.
Парк был в меру тенистым, в меру безлюдным, но притом по-клонски несуразным и милым, с налетом той подкупающей безалаберности, а может, бесхозяйственности, происходящей от неуместной мечтательности, которой напрочь были лишены парки современной Растову России – с четкими ценами на место для продавцов сувениров, шариков и ароматной сладкой ваты, раз и навсегда прочерченными границами развлекательных зон и аллей для катания на арендованных самокатах и низколетах, с эффективным использованием каждого нелысого куста и каждого более-менее фотогеничного дерева…
В Конкордии же процветала эстетическая анархия, неожиданно сильно радующая душу.
Тут – чуть покосившаяся бетонная стела памяти работников Дошанского горно-обогатительного комбината, погибших в какой-то давней аварии, взятая в оправу пожелтелой газонной травы (система полива работала когда хотела, а когда не хотела – не работала).
Там – запертый «на профилактику» тир, с облупившейся краской на железных ставнях, из которого, однако же, доносятся частые хлопки выстрелов из пневматики.
Здесь – бедненькое кафе «Разговор друзей» с изображением двух дымящих пиал на выцветшей вывеске.
К этому-то кафе и потянула Растова Малат, в парке она ориентировалась превосходно…
Кафе было закрыто.
Но зато рядом с ним стоял колесный лоток.
С него усатая клонская тетка продавала страждущим жаренные в рапсовом масле пирожки с бараниной – холодные, но не лишенные гадостного обаяния быстропищи. А еще – сладости, мороженое и питье.
Съесть все это добро можно было на пустующей лавочке напротив.
– Будешь что-нибудь? – для приличия спросил Растов, указывая на открытую витрину, от которой продавщица лениво отгонял мух.
– Буду. Пирожки. И мороженое тоже! – с неожиданным энтузиазмом откликнулась Малат. – Если угостите, конечно.
«Небось денег совсем нет у бедняжки», – сочувственно подумал Растов.
Он купил шесть пирожков. И, поразмыслив, мороженое. Одно. Для нее.
А потом – два гранатовых сока в стаканчиках с крышками и трубочками, чтобы, значит, пить все это дело на ходу.
– Обожаю эти трубочки, – сказала Малат и жадно впилась в свою. – И сок люблю.
Надо сказать, на эту встречу Растов явился бледным, запыхавшимся и каким-то со всех сторон мятым. По сути, он все еще не пришел в себя «после всего».
Малат же напротив – цвела и благоухала. Казалось, ничего «такого» никогда с ней не происходило (лишь царапины и едва начавшие желтеть синяки говорили об обратном).
Все дело было, конечно, в счастливой способности очень молодых женщин рождаться заново каждое утро. В способности, начисто утраченной мужским родом – по неизученным наукой причинам…
В новой, новорожденной Малат теперь было столь много от распустившейся розы, что Растов вообще не сразу узнал ее!
И не узнал бы, не будь в записке сказано точно: «Под часами возле входа. У меня в руках будет папка».
«Надо же, это та самая Малат!» – изумлялся Растов, украдкой разглядывая спутницу.
Ведь он успел привыкнуть к Малат-разбойнице. К чумазой, нечесаной Малат в красной бандане, штанах с накладными карманами и ношеных армейских ботинках. К Малат-инсургентке.
И вдруг – нежная барышня со стыдливой повадкой незаконнорожденной дочери падишаха…
При встрече они осторожно пожали друг другу руки – ладошка у Малат была горячей, выдающей старательно сдерживаемую чувственность.
Растов тотчас вылил на собеседницу ушат своего удивления.
– Слушай, ты така-ая… Я думал, ты всегда брюки носишь.
«Надо же с чего-то разговор начинать! Какая разница, с чего?»
– Раньше в основном брюки носила, да… – через переводчик согласилась Малат, было видно, что она страшно волнуется. – Но после всего этого… Ахура-Мазда дал мне во сне откровение, что пора прекращать мужскую игру… Что война закончилась. И теперь правильно быть женственной.
– Правда?! – не поверил своим ушам Растов.
– Да! Но я и до откровения сама так решила, еще у чоругов. И в этом меня убедили вы… Вы и майор Илютин, он необычайный. – Малат смущенно потупилась.
Растов продолжал изумленно таращиться – оказывается, девчонка и Илютина знает! Впрочем, чему удивляться – после того как конкордианский спецназ доставил их в Синандж, он передал обоих русскому командованию. А командование просто не могло не предоставить Малат в распоряжение ГАБ! На ее счастье – ненадолго…
– Ну, майор Илютин – он знатный педагог, – сказал Растов, тщательно маскируя иронию. – Но я-то чем поспособствовал твоим… переменам?
– Всем вместе… Но больше характером!
– Ну что же…
– Я поняла, вдруг как-то сразу и навсегда, что я ужасно лгу, когда стараюсь во всем быть как мужчина. Раньше я думала, что быть мужчиной удобно… Не нужно мыть посуду, за все отвечать, рожать детей… И потом, раньше я не особенно видела, какие они бывают, эти мужчины. Я училась в школе для девочек, у нас было очень строго… В общем, когда я увидела настоящих мужчин, то поняла, что мне никогда, никогда, как бы я ни старалась, не достигнуть такого уровня… Что бы я ни делала! Никогда я не научусь так стрелять. Никогда не обрету такой реакции. Таких мышц, смелости… А значит – лучше сразу быть женщиной, быть собой. – Малат как-то очень виновато улыбнулась, сверкнув белыми, хотя и чуточку кривыми зубами (Растов давно заметил: редкие клоны захаживали к ортодонту, а многие наверняка даже не подозревали о его существовании!).
– Меня подкупила твоя откровенность, – улыбнулся в ответ Растов. – Но подожди… Там, в Дошанских рудниках, во время разговора с полковником Портным, царствие ему небесное, ты, кажется, говорила, что у тебя много братьев… Пять, что ли… Или шесть… И что пятеро погибли, а шестой сидит в тюрьме.
– Да, Парвиз. – Девушка опустила глаза и подавленно засопела. – Сидит.
– Неужели наврала про братьев?! – осенило Растова.
– Нет, ну что вы! То есть в действительности их четверо у меня… Но погиб только один – это произошло на Наотаре. Двое других братьев пока просто числятся пропавшими без вести. Люди говорили, один вроде бы вчера вернулся. С космодрома звонил, из карантинного пункта… Но он, правда, мой сводный брат, сын моей мачехи госпожи Анник. А Парвиз – он да, в тюрьме.
– За кражу сидит? Угадал? – Растов козырнул пресловутым «знанием жизни», даром, что ли, в Мончегорске живал!
– Умгу… – Щеки Малат покраснели. – А зачем вы спросили? Разве это не все равно теперь?
– Ну, ты же сказала, что когда насмотрелась на «настоящих мужчин», то начала одеваться как настоящая женщина. А раньше вроде как не могла… Вот я и спрашиваю: разве твои многочисленные братья, пусть их и не шесть, а четыре, не были настоящими мужиками? Хоть изредка?
– Ну, по совести говоря, настоящим мужиком был только один – Реза… Так он-то и погиб. – Малат всхлипнула и прикусила губу.
Растов ненавидел женские слезы. Ему становилось физически больно, когда рядом плакала женщина, а тем более когда девочка, с такими худыми, похожими на крылышки ощипанного гуся, лопатками и нежным черным пушком на шее. И он, как обычно в таких случаях, потащил разговор вбок с удвоенной старательностью.
– Не плачь, глупышка. Лучше расскажи про Парвиза.
– Парвиз тоже баба! – презрительно бросила Малат и, шморгнув покрасневшим носом, проскулила: – Кто его заставлял этот гидролеум красть? Он его и продать-то не смог! Голова из глины. – Малат с презрением махнула рукой.
– Ну хорошо. Парвиз не мужик. А отец-то у тебя хоть есть? – спросил Растов.
Он предвидел ответ «нет». И в придачу к нему – рассказ о том, как после ухода отца к мачехе, нечистой госпоже Анник, Малат осталась с матерью. И как здорово ей было с ней, замечательной ударницей местного текстильного комбината… И что хотя они жили бедно, зато дружно и честно. И когда мама возвращалась с работы, Малат фаршировала для нее миндалем свежие финики, а потом поливала это сливками и заваривала чай в чугунном чайнике с фравахаром…
