Вспоминалось, как однажды, в тихий летний вечер. Усов подошел к группе отдыхающих матросов. Рабочий день был окончен. Утомленные, немного разомлевшие от благодатного тепла матросы лениво, будто нехотя, поддерживали еле тлеющий, вот-вот готовый угаснуть разговор. Мирно струились дымки самокруток. Тишина постепенно, словно паутина, опутывала людей. Не хотелось ни говорить, ни пошевелить пальнем. И будто напоминая, что время нс остановилось, еле слышно потрескивала махорка.
— Споем, хлопцы? — вполголоса обратился Усов к сидящим.
Матросы зашевелились, нерешительно посматривая друг на друга — каждый ждал, что скажет другой. Наконец, когда пауза неприлично затянулась, кто-то неуверенно спросил:
— А что будем петь?
Вместо ответа Усов, выпрямившись и запрокинув голову, бросил вверх первые чистые поты приятным звонким тенором:
Ом на-а, ой на го-ри тай жне-цн жну-угь.
Подождав, пока высоко-высоко, переливаясь и улетая, замер последний звук, он повторил фразу.
11осле запева сразу грянули хором молодые залихватские голоса, весело н дружно, будто отрубив печальную мелодию начала:
А по-тшд ro-po-o-ю. яром до-лы-но-о-ою,
Казаки Лдутъ!
И еще громче и веселее, с гиком и свистом:
Гэ-эй! Долиною гэ-эй!
Шн-нн-ро-о-ко-о-ою казаки йду-у-уть!
Опять взвился, уносясь и вибрируя, одинокий голос Усова:
По-п>. по-пэ-рэ-ду До-ро-ше-е-ен-ко-о.
По-пэ, по-пэ-рэ-ду До-ро-ше-е-ен-ко-о.
И вдогонку, чеканным ритмом, будто в такт шагам огромного казацкого войска, заухали, загремели задорные слова:
Вэ-дэ сво е вн-и-йско, пийско Замори нжьскэ
Хо-ро-шень-ко-о-о-о!
Гэ-эй! Долиною гэ-эй!
Шн-ро-ко-о-ою хо-ро-шень-ко-о-о-о!
И вот уже пропали стены равелина. Широким степным простором повеяло в лица. И каждый увидел, как за тучами пыли, вздымаемой лошадиными копытами, едут, покачиваясь в седлах, казаки Запорожской Сечи; увидел лес пик, цветные жупаны атаманов, бунчуки на знаменах, гетмана Сагайдачного, что «променяв жпнку на тютюн да люльку», н каждый почувствовал себя воином того вольного войска, нс знавшего ни страха, ни сомнений, войска, живущего по суровым законам Сечи, и оттого, что
каждому в равелине было особенно близко это ощущение суровости и самоотречения, с особенным вдохновением и силон звучали слова:
Мэ ни. мэ-ня с жим-кон нэ во-зы-ыться!
Мэ-ни, мэ-нн с жнн-кон нэ во-зы-ыться!
А тю-тюп да лю-ю-улька ка-за-ку в до-ро-ози
При-го-ды-ы-ыться-я-я!
Л когда кончилась песня, посмотрели вокруг, а Усова уже не было, но еще долго вспоминали о нем в тот вечер, как о хорошей песне...
Было ли все это? Неужели больше никогда не откроет глаз «их доктор», не засмеется, не споет тихую п задушевную песню, от которой теплеют огрубевшие в суровой службе матросские сердца?
Уже давно привыкли в равелине к смерти, и все же эта смерть привела всех в удрученное состояние. Хмурился и молчал Евсеев, широко раскрытыми, полными слез глазами смотрела, не мигая, Ланская, застыли, словно в почетном карауле, несколько матросов, мучительно привыкая к мысли, что этот жизнерадостный и добродушный человек теперь мертв. Кто-то достал у него из кармана залитые кровыо документы, молча протянул их Евсееву. Он взял их машинально и только потом, словно очнувшись. сказал стоящему рядом Юрезаискому:
— Надо отправить это матери покойного!
Главстаршииа строго отдал честь, принимая из рук
Евсеева окровавленные бумаги. Четверо матросов, подчиняясь молчаливому жесту, подняли и понесли тело Усова. Поймав растерянный жалкий взгляд, каким провожала процессию Лариса, Евсеев тепло сказал:
— Ничего, товарищ старшина! На то и война! Теперь вся надежда на вас! Выдержите?
— Товарищ капитан третьего ранга... — сказала Лариса. стараясь не разреветься, п Евсеев поспешил ее успокоить:
— Ну, полно, полно! Тяжело, по надо терпеть! Если будет очень трудно, говорите прямо! Что-нибудь придумаем!
— Евгений Михайлович! — вдруг назвала его Лариса по имени и отчеству. — Я обязана вам заявить, как медик: медикаментов нет, бинтов нет, трос раненых требуют срочной операции. Если к ночи...
— К ночи, — перебил ее Евсеев, — мы постараемся
все это уладить. А сейчас вам нужно позаботиться о новых раненых. Сможете вы это сделать сами?
— Да. товарищ командир! — сухим твердым голосом ответила Лариса.
— Ну, вот и хорошо! — капитан 3 ранга обеими руками сжал ее маленькую ручку. — Значит, до ночи! 14, уже отойдя на несколько шагов, он повернулся и неожиданно произнес:
— Бы молодчина, Ланская!
Лариса невольно улыбнулась в ответ грустной улыбкой. И неизвестно отчего: то ли от ласковой похвалы командира, то ли от жалости к самой себе, то ли просто оттого, что тяжело было на сердце, — из ее глаз обильно хлынули так долго сдерживаемые слезы.
Усова и всех погибших во время штурма похоронили рядом с могилой майора Данько. Похоронили тихо, без речей и салютов, да н в похоронах могло участвовать около десятка человек — остальные ожидали с минуты на минуту новой атаки.
После похорон Евсеев вешил зайти к себе. В кабинете царил всеобщий хаос: вещи со стола были сдуты на пат. стулья, перевернутые кверху ножками, беспорядочно валялись по всей комнате, крупные пласты штукатурки, сорвавшиеся с потолка, вдребезги разбились при ударе об пол, и все это покрывал толстый, в полпальца, слой мела и пыли.
Евсеев быстро поставил на место стулья, смахнул со стола пыль старым кителем и расставил веши в прежнем порядке. Затем поднял настольный календарь и поймал себя на том, что не помнит, какое сегодня число. Махнув рукой, он уже хотел вызвать для уборки матроса, но не успел. В дверь постучали, и вошедший Юрозапский радостно доложил:
— Товарищ капитан третьего ранга! Вас там спрашивает капитан-лейтенант.
Это было и неожиданно и неправдоподобно. Евсеев с сомнением переспросил:
— Какой еще капитан-лейтенант?
— Помощник командира лодки! — совсем весело продолжал Юрезанский. — За ранеными прибыл! Он там, во дворе!
— Да ну?! — не удержался Евсеев и пскочнд, будто его подбросили пружины. — Давай его сюда!
Юрезанекий вмиг исчез, и вскоре в коридоре раздался громкий и чем-то знакомый Евсееву голос:
— Сюда, говоришь? Ну, добро! Тьфу, черт! Посвети, здесь темно! Видал, куда ваш отшельник забрался!
В дверях показался высокий, черный от загара капитан-лейтенант, с незажженной самокруткой в зубах:
— Здравия желаю! — широко шагнул он навстречу стоявшему Евсееву. — Огонька не найдется?
И вдруг застыл с широко раскрытыми глазами, изумленно проговорив:
— Позвольте! Так это — вы?!
Теперь Евсеев узнал его. Это с ним встретился он тогда, на Графской, в день прорыва немцев. Евсеев встретил его, как старого знакомого, усадил на стул, высек огонь и только после этого спросил слегка сдавленным голосом:
— Ну, рассказывайте! Откуда к нам и надолго ли?
Капитан-лейтенант пахнул дымом, кивнул на Юрезан-
ского, сказал:
— Если бы не он, отправили бы меня ваши молодцы на тот свет! Две очереди по моей шлюпке дали! Спасибо, старшина вмешался!
— Вы уж извините их — время серьезное! — полушутя сказал Евсеев, и оба рассмеялись. — Я слышал, вы за ранеными?
— Да. Таков приказ! — подтвердил капитан-лейтенант.—Мы подошли на шлюпке с западной стороны почти незаметно. Думаю, оттуда их и следует переправлять!
— Мы уже так делали, — согласился Евсеев. — Велика ли у вас шлюпка?
— Да надувная! — презрительно скривился капитан-лейтенант.— По четыре человека на рейс. Лодка стоит недалеко. Часа за два управимся!
— Очень хорошо! — удовлетворенно произнес Евсеев и хлопнул Юреза некого по плечу.—Давай мигом к Ланской! Пусть готовит к эвакуации раненых!
— Есть! — сорвался с места Юрезаискин, всем нутром чувствуя, какой камень свалился с плеч командира.
— Прыткий старшина! —усмехнулся ему вслед капитан-лейтенант. — А мы только что с Кавказа. Там — тишь да гладь! Персиками на улицах торгуют!
— Да, у нас тут немного пошумнее! — сыроннзировал
Евсеев к тотчас же добавил, чтобы гость пе подумал, что он жалуется: — Но ничего! Держимся!
— Вот черт! Люблю героев! — экспансивно взорвался капитан-лейтенант. — О нем уже повсюду говорят, а он этак скромно —«держимся». Да знаете вы, как назвали там. на Большой земле, ваш гарнизон?
— Нет... Откуда же мне... — искренне пожалел Евсеев.
— Маленький Севастополь! Вот как! — капитан-лейтенант стукнул кулаком по столу. — Вот вам и «держимся». Это не вы держитесь, а немцев держите, три кола нм в рот и один в мягкое место!
— Маленький Севастополь! — гордо повторил Евсеев, готовый расцеловать энергичного капитан-лейтенанта. — Нет, вы понимаете, это здорово сказано!
