Отправив раненых, Лариса пришла в опустевший, непривычно тихий лазарет. Только теперь она поняла, как привыкла к своей беспокойной, изнуряющей работе.
Стояли ряды пустых коек, никто не звал измученным голосом, никто нс жаловался на боль, не просил пить — незнакомая, обезволивающая, густая тишина неподвижно стояла в каждом углу, словно старая болотная вода. Лариса села на табурет, изумленно осмотрелась по сторонам, беспомощно положила па колени руки. И тотчас же на нее набросились мысли, которым не было места, пока без устали трудилась дни и ночи. Вспоминался дом, мать с бабушкой, пропавший отец, зажатый в тиски блокады Ленинград и еще многое-многое, отчего глаза наполнились слезами, и она вновь почувствовала себя маленькой, беззащитной девочкой, заброшенной на край света страшным ураганом войны. Уже три письма отправила она домой за последнее время и ни на одно нс получила ответа — связь с Ленинградом была нерегулярна. В письмах она писала, что находится на Кавказе, в совершенной безопасности, в одном из бывших санаториев и поэтому у нес прямо «курортная жизнь». Незачем было волновать п без того много переживших родных. А пот сейчас ей вновь захотелось написать домой, и она уже было потянулась к бумаге, как дверь лазарета открылась и на пороге появился смущенный Зимский.
— Вы? — сказала Лариса, вставая.
— Я! —ответил Алексей. — Не помешал?
— Алексей! — не ответила Лариса на его вопрос. — У вас нет никаких предчувствий?
— О чем это вы? — не понял Зимскнй.
— Мне стало страшно! — созналась Лариса. — Кажется, все подходит к концу! Равелин разрушен, и нас осталось слишком мало... Но если сюда ворвутся немцы!..
Глаза ее блеснули, она опустила руку в карман халатика, затем быстро вынула ее и развернула ладонь. Знм-ский невольно вздрогнул — на ладони, тускло поблескивая, лежала ампула с ядом.
— Ну, что вы... — сказал он, с трудом проглатывая слюну и в то же время чувствуя, как страшно права Лариса. Она стояла необыкновенно красивая, с горячечным румянцем на щеках, и он невольно сделал шаг к ней со смешанным чувством жалости и любви. Не глядя, он нашел ее руку н крепко сжал в своей. Лариса не обратила на это внимания — взгляд и мысли ее были прикованы к маленькому пузыречку на ладони. Алексей почувствовал всю неуместность своего порыва и отпустил ее пальцы. Лариса, будто очнувшись, снова сунула ампулу в карман н нервно усмехнулась:
— Вот видите... Я приготовилась к встрече...
— Капитан третьего ранга ни за что не даст вам погибнуть! — убежденно сказал он помрачнев. Алексей подумал о том, что, если даже Лариса и останется жива, сам он больше никогда ее не увидит.
И от этой мысли так холодно и пусто стало у него на душе. Мучительно захотелось броситься к ней, прижаться шекой к шеке, слить губы в долгом поцелуе, хотя бы на прощание — перед разлукой навсегда. Но он помнил ее холодный отчужденный взгляд в тот раз, когда попытался обнять се по дороге на батарею, и это воспоминание сковывало его. Но, вспомнив о том несчастливом дне, он вспомнил и ее слова, о которых думал с той поры всегда, и только теперь, перед неминуемой смертью, почувствовал, что вправе задать ей этот вопрос:
— Лариса Петровна... Вот вы тогда говорили, что любите одного человека. Скажите, он здесь? В равелине?
Лариса, словно ее вернули из небытия, удивленно подняла па него глаза. В такой момент, когда все рушилось п жизнь совершенно обесценилась, ей говорили о любви. Она смотрела на Знмского, затаившего дыхание, подавшегося вперед в ожидании ответа, и ей показалось, что она видит его впервые. Еще не мужчина, но уже не маяь-чик стоял перед нем со строго сдвинутыми бровями, со стиснутыми от волнения челюстями. Во всей его позе чувствовалась сдержанная сила, рожденная его честным отношением ко всему, что было связано с его любовью. За каждый свой жест, за каждый свой поступок, за каждое свое слово он был готов нести ответ. И Ларисе вдруг стало стыдно, стыдно потому, что она его обманула в тот день, так как никого не любила ни тогда, ни теперь, и чувствовала, что не может полюбить и его. Но как женщина она не могла оставаться совершенно равнодушной к столь сильному проявлению чувств. Она оценила это по достоинству и справедливо решила, что он заслуживает награды. И она придумала награду, которая по ее мнению оправдывала эту ложь:
— Нет, Алексей! — сказала она, подходя к нему близко, почти вплотную. — Этого человека здесь нет! Но не будем говорить о нем. Теперь все это уже не имеет смысла! Я ценю в вас настоящего, преданного друга. Так давайте же простимся, как старые добрые друзья!
И прежде чем он смог что-либо сообразить, она на миг прижалась губами к его вздрагивающим губам. Только на миг, н тотчас же, пока он беспомощно озирался по сторонам, быстро проговорила:
— Ну вот... Теперь уходите... Прощайте...
Затем взяла его. безвольного, ошеломленного, осторожно повернула и тихонько вытолкнула за дверь.
Оставшись один, Алексей долго не мог прийти в себя. Губы горели, и он ошущал какой-то горьковатый привкус, будто надкусил веточку полыни. На ошупь, еще нс привыкнув к темноте коридора, пошел он вперед, пошатываясь, словно пьяный, чувствуя неприятную слабость в теле, как после тяжелой болезни.
Так вот что значило любить! Вот что значило испытать поцелуй любимой женщины! На любые испытания, на неимоверные трудности был готов он сейчас, только бы хоть иа миг вновь прикоснуться к желанным до боли, горьковатым губам, вдохнуть тонкий аромат, идущий от ее пышных волос, ощутить легкое головокружение и полную невесомость тела и души, раствориться в любимой до конца, почувствовав себя одним целым с ней, и замереть вис пространства н времени...
Хотелось смеяться от счастья и плакать от грустя строгой и трудной любви. Хотелось сделать что-нибудь необыкновенное, яркое, героическое, только ради нее...
Так ом н пришел в свою секцию и, чуть не столкнувшись у входа с Гусевым, не обратил на него никакого внимания...
После ухода Знмского Лариса еще сильнее почувствовала одиночество, но писать письмо уже не хотелось. Посещение Алексея не прошло бесследно — она нервничала. не находила себе места, злилась на себя, но не могла отделаться от навязчивых тревожащих мыслей, которые всегда являются, когда человек одинок. Слишком назойливо тикали часы. Она посмотрела на полустертый циферблат. Выло без пяти десять. В это время она ходила за продуктами для раненых, но теперь раненых не было и идти было не нужно. Однако привычка оказалась сильнее ее. Гонимая одиночеством, сомнениями, желанием отвлечься, она встала и решительно направилась в коридор. Там, постояв, пока глаза привыкли к темноте, она повернула и медленно пошла навстречу ожидающей ее засаде.
Притаившийся Гусев окончательно потерял счет времени. Ему казалось, что стоит ои здесь уже очень давно. Вокруг была такая тишина, что стало слышно, как тупо стучит кровь в висках. По постепенно к этой тишине примешались какие-то шорохи. Где-то справа, тихо и методично, словно коготками, кто-то царапал камень. Внизу, е провале, шуршали мелкие камушки под чьими-то быстрыми, маленькими ножками. Внезапно возня внизу усилилась и раздался пронзительный пнек и хрип. «Крысы!» — догадался Гусев, и по спине прошел брезгливый холодок. Он пошарил по полу, нащупал камешек, швырнул в провал. Возня мгновенно прекратилась. Вновь установилась тишина, наполненная осязаемым течением времени. Вдруг настороженное ухо уловило чуть слышные короткие удары. Кто-то шел в другом койне коридора. Гусев встрепенулся. Шаги приближались. Они были часты и легки — не было сомнения, что шла женщина. Гусев весь напрягся, приготовившись к прыжку. Поравнявшись с поворотом, Лариса невольно замедлила шаги, и в ту же минуту он бросился на нее сзади и, зажав левой рукой рот, а правой обхватив за пояс, стал тащить к провалу. Ля-риса выгнулась, словно по телу пробежал электрический ток, затрепетала, забилась в чужих, грубых и страшных руках. Но тепло давно желаемого женского тела сделало Гусева безумным, удесятерило силы.
От недостатка воздуха кружилась голова, и Лариса чувствовала, что изнемогает, что в ушах стоит протяжный звон, а перед глазами пляшут огненные круги. Все ближе и ближе была зияющая дыра провала, все слабее сопротивлялась Лариса, как вдруг:
— Гусев! Гусев, это ты?
Это был испуганный, захлебывающийся голос Демьянова.
Тогда, после ухода Гусева, он не сразу сообразил, куда тот пошел, и только потом в его голове мелькнула страшная догадка. Он вскочил, точно его ударило током, беспомощно озираясь по сторонам. Первой его мыслью было броситься к Знмскому, но тотчас же он сдержал себя, так как в случае, если бы его догадка не подтвердилась, он мог бы оказаться в глупом положении.
«Нет! Надо идти самому!» — решил он. сжимая кулаки, и быстро, почти бегом направился вниз.
