«Нет! Надо идти самому!» — решил он. сжимая кулаки, и быстро, почти бегом направился вниз.
— Ты куда? — крикнул ему кто-то из темноты.
— Я сейчас!—ответил он поспешно, боясь, что кто-нибудь увяжется за ним, и тогда он будет вынужден рассказать о своих подозрениях. Но все оставались на своих местах, и он с облегчением выскочил во двор.
Стояла ночь, темная, теплая, украшенная крупным жемчугом голубоватых мерцающих звезд. Не верилось, что в такую умиротворяющую ночь может случиться что-то страшное, грязное и подлое.
В темноте черными пятнами смутно угадывались все четыре входа в помещения равелина. В какой из них идти вначале? Где, среди каких развалин, провалов и переходов искать этого обезумевшего от страха, злости и отчаяния, готового на все подлеца?
Какое-то чувство подсказало Демьянову направиться прежде всего в лазарет. Бегом, спотыкаясь н задыхаясь от поспешности, бросился он в самую правую дверь. Скорее и скорее, нс обращая внимания на падения и ушибы, он бежал в темных, пахнущих сыростью коридорах, пока наконец перед ним не оказалась лазаретная дверь. С силой, рывком, толкнул он ее от себя п застыл от страшной предостерегающей тишины. Только часы методично и на* стончиво отстукивали секунды, словно напоминая о времени, которое он здесь понапрасну теряет.
Он попятился и бросился по коридору, чувствуя, что опаздывает, что самое страшное, может быть, уже произошло!
Продвигаться было по-прежнему трудно, и он, чтобы не потерять ориентацию в кромешно»! темноте, скользил рукой по стене, пачкая ее в какой-то слизи и раня в кровь пальцы об острые камни.
И вдруг —■ впереди, за поворотом — чье-то частое, захлебывающееся дыхание и шарканье ног о цементный пол. быстрое, беспорядочное, отчаянное.
Демьянов мгновенно застыл, точно его кто-то крепко схватил за плечи. Что-то острое кольнуло под ложечкой— похоже, что это был страх. Он пожалел в этот миг, что в суматохе не захватил с собой автомат. По то, что до сих пор удерживало его за плечи, так же властно толкнуло его вперед, и он пошел крадучись, на цыпочках и миновал поворот. Теперь сомнения не было — впереди, в пяти — шести шагах, барахтались два человека.
И он крикнул — раз, второй, третий — ломающимся от волнения голосом:
— Гусев, отзовись!
— Ну, что тебе? — прохрипел наконец тот в ответ злым голосом, на секунду приостановившись.
Услышав, кто на нее напал, Лариса, собрав последние силы, стала с ожесточением вырываться вновь. Теперь Гусев едва удерживал ее.
— Чего тебе?! — повторил он и. изловчившись, быстро нагнулся и нащупал рукой большой острый камень.
— Оставь Ларису! — приказал Демьянов, окончательно овладевший собой. Он стал медленно подходить к Гусеву. — Оставь! Ну!
— Не подходи! — прохрипел Гусев.
— Брось! Ну! Последний раз говорю! — голос Демьянова теперь звенел от твердости.
И Гусев понял, что столкновения не избежать. Теперь Лариса была уже ему не нужна. Она мешала. Но отпустить ее тоже было нельзя. On колебался только секунду Размахнувшись, он с силой опустил камень на ее голову. Слабо охнув, Лариса затихла, и он столкнул ее тело в провал. Посыпались, затарахтели увлекаемые ею камин, затем все стихло.
— Гад! Ух, га-ад!! — прошептал, цепенея, Демьянов, еще не веря в то, что произошло, и в тот же миг они яростно бросились навстречу друг другу.
Гусев вновь занес камень, но промахнулся. Они сцепились и покатились по полу. Гусев безрезультатно махал камнем, целясь в голову противника, наконец ему удалось ударить Демьянова. В злобе он нанес еще несколько ударов н только после этого отшвырнул камень в сторону. Руки и губы Гусева тряслись в нервной дрожи, и он не мог от нее избавиться. Зловещая тишина и липкие от крови пальцы повергли его в ужас. Он бросился бежать от этого страшного места, падая и вновь вскакивая на ноги, и остановился только во дворе, наполненном свежестью южной ночи. Здесь он безвольно прислонился спиной к стене, запрокинув голову и закрыв глаза.
Он простоял несколько минут, не двигаясь и ничего не соображая. Когда же перед глазами запрыгали, словно в горячечном бреду, страшные видения, Гусев не выдержал и, застонав сквозь сжатые зубы, с трудом поднял веки. Взгляд его упал на руки, которые казались черными от крови. И тотчас же исчезли все чувства, кроме одного— скрыть следы! Скрыть следы и спасаться любой ценой, только бы остаться жить!
Воровски оглянувшись по сторонам, он стал быстро тереть испачканные пальцы землей, тереть зло и ожесточенно, не обращая внимания на боль, стараясь удалить чужую кровь чуть ли не вместе со своей кожей. Он тер пальцы и думал о том, что теперь уже ничего нельзя изменить. что если его и .не убыот враги, то непременно расстреляют свои, и выход из этого положения может быть только один!
И ему вдруг стало жалко самого себя, так жалко, чго к горлу подкатил комок. Все его прошлое и нее будущее представлялось ему чем-то вроде темного и холодного погреба. Па какую-то долю секунды в сознании мелькнула мысль: «А ведь мог бы быть таким, как все, даже как этот Зимский!», но тотчас же, всей душой чувствуя, что для этого у него не хватило бы ни силы, ни волн, он подумал с прежним злом: «А пропади они все пропадом! Идейные мальчики! Подлизы! Рисуются перед начальством, да и только!»
Но и это не успокоило. Всем своим существом он ощущал, что именно они и есть настоящие, честные и смелые люди, и это еше больше распаляло его и заставляло цедить бранные слова и против них и против всего человечества.
В конце концов, что бы там ни было, он —сам по себе! И он хочет жить, жить, жить!
И животным страх перед смертью, желание во что бы то ни стало сохранить свое тело, голову, мозг, чтобы видеть, чувствовать, дышать— заставили его решиться на самое гнусное, что только способен сделать человек: «Открыть немцам ворота!»
— Гу-усев! Гу-усе-ев, на ва-ахту!—донесся до него чей-то негромкий крик, — его уже искали.
Он вздрогнул, будто уже наступил час расплаты, но все же сумел взять себя в руки и ответил глухо, себе под нос:
- Иду!
С трудом сделав первый шаг, он пошел через двор все увереннее и быстрее, влекомый тоненьким лучом надежды. который пробился сквозь сплошную завесу отчаяния и смерти.
Ни долга, ни чести, ни Родимы не существовало для него. Он думал только о себе и собирался остаться жить только для себя!
В 2-1.00 Калинин пришел в кабинет Евсеева. Капитан 3 ранга сидел за столом, тяжело опершись головой на руку. Калинин сел напротив. Взглянув на него. Евсеев не спешил начать разговор. Он сменил позу и стал чертить пальцем на пыльном столе (пыль теперь оседала мгновенно) незамысловатые фигурки. Нс нарушал молчания и Калинин. Заложил ногу на ногу — ждал. Сквозь окна в толстых стенках был слышен шум строительных работ готовящихся к переправе немцев.
— Слышишь? — наконец не выдержал Евсеев.
Калинин утвердительно кивнул. Он понимал состояние
Евсеева, потому что то же самое переживал и сам...
Все это время после отправки раненых Евсеев провел в тяжелом раздумье. И как только он остался един, ему показалось, будто кто-то тихо и незаметно стал у него за спиной и твердо и настойчиво принялся расспрашивать:
«— Что же будешь теперь делать, командир?
— Стоять! Стоить до последнего! — слишком поспешно, будто испугавшись, что сможет дать другой ответ, проговорил Евсеев.
— А зачем?
— Зачем?.. Как зачем? А приказ? Приказ! Приказ!!
— По ведь немцы все равно начнут переправу, и тогда...
— Что тогда?
— Тогда оставаться в равелине будет бессмысленно! Больше того — бесполезно погибнут люди! А ты? Сможешь ли ты взять на себя эти жизни?
— Погоди! — нс сдавался Евсеев. — Мы здесь все равны! Я сам первый могу лечь под пулями.
— Сам ложись, • а людей спасай! Ты — командир. А приказ уже выполнен. Вы сделали все возможное и невозможное. Теперь вы пригодитесь там, на другом берегу!
— Ты думаешь? — прислушался Евсеев.
— Иного выхода пет!
— По кто же ты?
— Я— ТВОЯ СОВЕСТЬ!»
— Совесть! — произнес Евсеев, вспоминая все спои думы.
— Что? — не понял Калинич.
— Я вот о чем думаю, комиссар! Не сегодня-завтра немцы начнут переправу, и мы здесь будем уже не нужны!
— Я тоже думал об этом! — сознался Калинич. — По что ты предлагаешь?
— Надо думать об отходе! — твердо сказал Евсеев. — Ты помнишь наш разговор, когда сломался передатчик? Тогда об этом не могло быть и речи! Но сейчас... Сейчас обстановка резко изменилась! Боезапаса осталось только па сутки, да и враг не станет больше ждать — у него все готово к переправе!
— Эх, все же жаль, что нет связи со штабом! —сокрушенно вздохнул Калинич.
— Да, жаль! — согласился Евсеев. — Но и штаб не решил бы иначе! Люди сделали все, что было в их силах! Оставаться здесь — просто бессмысленно!
