Первые пятнадцать лет своей жизни Люба просидела у окна, глядя через морозное стекло на грязные клубы дыма, которые единственные оживляли белесое пространство, пересеченное страшными заводскими трубами. Завод уже давно не работал, а дым почему-то остался и время от времени оседал на город, раскрашивая вечную мерзлоту черными узорами. Любин отец спился рано и, не дожив до тридцати лет, замерз где-то в лесу. Его нашли только весной, когда снег подтаял. Но Люба этого всего не помнила, она была еще маленькой. Она только помнила, как безобразно голосила мать на похоронах и как ей было за нее стыдно. Раньше мама любила Любу, называла ее «Любонька моя». Любовь кончилась, когда закрыли завод и мать потеряла работу. Потом она подрабатывала, где могла. Убиралась, стирала, готовила, но этого все равно не хватало. Мать начала пить и пьяная всегда ругала покойного отца.
– Сволочь, – бормотала она, заливаясь слезами. – Ребенка родил и окочурился, а я здесь одна выживай, как знаешь!
Мать смотрела на Любу горящими от ненависти глазами. Кого уж она в этот момент ненавидела – покинувшего ее в беде мужа или Любу, – трудно сказать.
В школе Люба училась плохо. Ей это было неинтересно, а в пятнадцать лет, закончив восьмилетку, вовсе перестала туда ходить.
– Во, корова, все сидит да в окно таращится! – бранилась мать. – Хоть бы работу нашла какую-нибудь. Сил моих больше нет все это на себе тащить!
Но пятнадцатилетнюю Любу на работу никуда не брали, и она продолжала сидеть у окна, глядя в одну точку. Что уж она там видела? Какие фантазии будил в ней кудлатый дым? Неизвестно.
Однажды весной, накануне шестнадцатилетия, Люба отправилась в гости к своей однокласснице Вере Коровиной послушать музыку и помечтать вдвоем. Вериных родителей дома не было, они уехали на три дня к родственникам в деревню. Люба с трудом попала в подъезд – перекошенную дверь завалило мокрым снегом. На лестнице пахло мочой и крысиным пометом: привычные запахи, которые Любино обоняние уже давно не замечало. Звонок не работал. Люба забарабанила по подвижным дверным доскам. Ей открыл незнакомый молодой человек с красивым нездешним лицом.
– А где Вера? – смутилась Люба.
– А зачем вам Вера? – улыбнулся парень и, мягко взяв Любу за руку, провел ее в прихожую. – Меня зовут Алексей, – добавил он, оглядывая Любу с головы до ног. – У вас ноги-то, наверно, промокли? Давайте наденем тапочки. – Алексей встал перед Любой на колени, достал разношенные войлочные тапки Вериного отца и стал расстегивать ей сапоги. Люба едва держалась на ногах от счастья. Любовь полыхнула сразу, как пожар, в котором с треском исчезло все ее неказистое прошлое. «Вот оно! – думала она, глядя на склоненную перед ней фигуру незнакомого парня. – Еще минуту назад не было ничего, даже надежды, и вдруг раз – и жизнь переменилась. Оказывается, счастье и искать не надо, само приходит в положенное время».
Алексей снял с Любы шапку, пальто и повел ее в комнату.
– А где же все-таки Вера? – еще раз удивилась Люба.
– Она там, – неопределенно махнул рукой Алексей.
В комнате играла тихая музыка, на столе стояли открытые бутылки, стаканы, закуска. Пахло рыбными консервами.
– Коньяк будешь? – Алексей протянул Любе стакан.
Люба никогда не пробовала крепких напитков. Мало того, она испытывала страх перед этим всемогущим зельем, которое отняло у нее отца и до неузнаваемости изменило мать. Но возразить Алексею не могла.
– Давайте. – Люба взяла стакан и залпом выпила содержимое. У нее перехватило дыхание, в горле нестерпимо жгло, но она, сделав над собой усилие, улыбнулась.
– Ты что, в первый раз, что ли? – усмехнулся Алексей и, откинув прядку, закрывавшую Любино лицо, с нежностью погладил ее по щеке.
– Да нет, – смутилась Люба, – просто крепкий очень.
– Давай потанцуем, – Алексей взял у Любы пустой стакан и, поставив его на стол, прижал ее к себе. Комната тихо поплыла по кругу. Алексей смотрел ей в глаза непонятным взглядом, от которого становилось горячо. Они двигались в волнах блюза. Алексей придвинулся ближе и стал целовать ее в губы. Люба попыталась вырваться, но больше от смущения, оттого что не умела целоваться.
– Ну что ты, глупенькая, – прошептал Алексей умопомрачительным шепотом, – не бойся, мы не будем делать ничего, пока ты сама не захочешь.
«Да я хочу! Хочу!» – чуть было не закричала Люба, но вместо этого пробормотала:
– А где же все-таки Вера?
– Далась тебе эта Вера! – Алексей обиженно отстранил Любу от себя.
– Нет, не отпускай! – испугалась девушка и повисла у него на шее.
– Вот умница, – похвалил Алексей и, взяв ее на руки, понес к дивану. Потом, лежа на боку и глядя на нее сверху вниз, он еще раз удивленно спросил: – Ты что, в первый раз, что ли?
Да! Да! Это было в первый раз! С ним все-все было в первый раз! Потому что до него вообще ничего не было. Одна пустота. Что было дальше, Люба помнила плохо. Она знала только, что это были самые счастливые три дня в ее жизни. Они много пили, много смеялись, не ели почти ничего и любили, любили друг друга до полного изнеможения, до потери рассудка.
Утром третьего дня Алексей стал собираться.
– Ты куда? – насторожилась Люба.
– Да я за сигаретами сбегаю, – смутился Алексей. – Кончились. – Для убедительности он смял и бросил на стол пустую пачку.
– Я с тобой, – подскочила Люба. Ей не терпелось пройтись под руку с таким красивым парнем.
– Ой, мышонок, а мы вдвоем не можем. – Алексей сокрушенно вздохнул.
– Почему?
– У нас ключа нет. Да я один сбегаю, а ты меня здесь под одеяльцем подожди, хорошо?
Алексей поцеловал Любу и вышел. Странный это был поцелуй. Протяжный и крепкий. У нее даже заболели губы. И посмотрел он тоже странно – виновато, через плечо, уже когда выходил в дверь.
Люба просидела в кровати до вечера, так и не вылезая из-под одеяла. Когда на улице совсем стемнело, она услышала, как в замке поскрипывает ключ. Вернулся! Люба бросилась к двери, зябко перебирая босыми ногами по холодному полу. Выскочив в коридор, она остановилась, пораженная страшной догадкой: так у него же ключа нет!
Дверь скрипнула и раскрылась. На пороге стояла Верка.
– Ты чего здесь голая прыгаешь? С ума сошла? Сейчас родители вернутся! – заорала она с порога.
– А где Алексей? – прошептала Люба.
– Уехал.
– Куда?
– А я почем знаю?
– Так это же твой знакомый?
– Ничего он мне не знакомый. Он у меня квартиру на три дня снимал и попросил с симпатичной подружкой познакомить. А что же, он тебе ничего не сказал, что ли?
– Чего не сказал?
– Ну, что уезжает. И адреса не оставил?
Люба ничего не ответила. Она молча оделась, молча вышла на улицу и поплелась домой, загребая тяжелыми сапогами сочный весенний снег.
Через два месяца выяснилось, что Люба беременна. Денег на аборт не было. Верка нашла какую-то спившуюся врачиху, которую из больницы давно выгнали, и теперь она практиковала на дому, подпольно, за копеечную плату, которой хватало как раз на следующую бутылку.
– И чтоб у меня не орать! – пригрозила врачиха, укладывая Любу на стол, накрытый посеревшей простыней. – У меня здесь соседи. А то смотри, живо на улицу выкину!
– А зачем же вы мне руки привязываете? – спрашивала осипшим от страха голосом Люба.
– Чтоб смирно лежала, у меня все-таки инструмент в руках! – Врачиха угрожающе потрясла в воздухе какой-то железкой, похожей на ложечку на длинной ручке.
Вера стояла тут же и, с ужасом тараща глаза, наблюдала за страшными приготовлениями.
– Ну, я пошла, – виновато пробормотала она, когда врачиха надела перчатки и пристроилась между широко раскинутыми в стороны Любиными коленями.
– Куда?! – остановила ее врачиха. – А ассистировать кто будет?
– Чего? – не поняла Вера.
– Помогать кто будет? Я одна не могу. Стой здесь, держи ее за голову и рот закрывай, чтобы тихо было.
…Говорят, что боль со временем забывается. Это неправда. Ужас той операции Люба не смогла забыть никогда. Она даже не подозревала, что человека можно резать вот так, на живую. И это не на войне! При этом надо молчать, хотя хочется заорать так, чтобы дом рухнул вместе с этой проклятой старухой, которая кромсает ее внутренности. Удивительным было то, что Люба не теряла сознания, напротив, каждое мгновение отпечаталось в ее памяти с необыкновенной ясностью, навсегда.
После операции Люба думала, что умрет: две недели была на грани жизни и смерти. В беспамятстве она улавливала только перепуганные глаза матери, которые, казалось, единственные связывают ее с жизнью. Потом кризис миновал, и она стала поправляться. Это было прекрасное время. Мать любила ее, как в детстве. Варила бульоны и подавала в постель. Люба лежала на чистом белье и мечтала. Она мечтала о том, как поедет в Москву и встретит там Алексея. Почему-то ей казалось, что он должен быть обязательно в Москве. Ни злости, ни обиды у нее на него не было – одна любовь.
