Болела она долго – несколько месяцев. Потом потихоньку начала вставать и передвигаться по комнате, но все-таки здоровой себя не чувствовала. Живот постоянно болел и был твердый, как камень.
– Ну, что с тобой? – приставала с расспросами мать.
– Не знаю, мама, – Люба держалась за низ живота. – Может, у меня там какая-нибудь опухоль образовалась? Смотри, как выпирает.
Наконец, стало ясно, что больше ждать нельзя. Мать продала все, что было в доме, чтобы заплатить за хорошего врача, и повезла дочку в районный центр.
Врачом оказалась молодая полная блондинка с красивым сонным лицом и таким же прекрасным именем – Анастасья Вениаминовна.
– Ну, что у вас? – приветливо встретила она Любу с мамой.
– Да вот… – начала мать, даже не поздоровавшись, и нетерпеливым движением вытолкнула Любу на середину комнаты. – Дочка моя ковырнулась подпольно, потом чуть не сдохла, дура, теперь живот у нее болит. Небось, повредила что-нибудь.
– Вы здесь не ругайтесь, – строго заметила врач. – Садитесь, – пригласила она Любу, – а вам придется за дверью подождать.
– Как же за дверью? – обиделась мать. – Она ведь несовершеннолетняя.
– Не волнуйтесь, после осмотра я с вами обо всем поговорю.
Сделав недовольное лицо, мать обиженно сгорбилась, но вышла.
– Так, и кто же над тобой это зверство совершил? – начала врач медовым голосом.
Люба удивленно подняла брови.
– Аборт у кого делала?
– А-а, а это я не знаю, то есть я ее совсем не знаю, я ее первый раз в жизни видела.
– Где живет, помнишь?
– Нет! – выпалила Люба и покраснела.
– Ну, давай, давай, пока ты ее здесь покрываешь, она еще пару девчонок таких, как ты, искалечит. Да неужели ты не понимаешь? Это же преступление! У нас знаешь, сколько девочек от последствий таких операций умирает?
Люба упрямо смотрела в пол, не произнося ни слова.
– Ну ладно, не хочешь, не говори, мы ее без тебя найдем. Давай на кресло, посмотрим, что с тобой.
Люба вскарабкалась на гинекологическое кресло. С непривычки никак не могла пристроиться, наконец, сложила руки на животе и, умирая от стыда, затихла.
Врачиха озабоченно мяла живот, щупала ее изнутри и время от времени приговаривала:
– Ну вот, так я и знала, так я и знала…
«Да что, что ты такое знала? – хотелось закричать Любе. – Я умираю? Ну, так и скажи. Чего крутить вокруг да около».
– Давай-ка, слезай с трона, – приказала наконец врачиха.
– Зачем? – испугалась Люба.
– На кушетку ложись.
– А-а… – Люба неуклюже свалилась с кресла и улеглась на кушетку. Доктор озабоченно уставилась в компьютерный экран, поглаживая по Любиному животу какой-то пластмассовой штукой.
– Ты смотри! – воскликнула она. – Ребеночек-то как за жизнь борется!
– Какой ребеночек? – не поняла Люба.
– Твой. – Врач посмотрела на Любу взглядом, полным нежности и сочувствия.
– Этого не может быть, ведь я же аборт сделала!
– Сделала, да не доделала, – грустно усмехнулась Анастасия Вениаминовна. – Такое бывает, когда черт знает кто за дело берется. Теперь моли бога, чтобы ребенок здоровый родился.
– Какой ребенок, я не хочу никакого ребенка, – забормотала перепуганная Люба. Она плохо улавливала смысл происходящего.
– Теперь уже хочешь – не хочешь, а родить придется, аборт делать поздно. У тебя за пятый месяц перевалило. В крайнем случае, можешь в роддоме оставить, дело твое.
Ребенок родился недоношенным, слабеньким. Это была девочка, и когда Люба впервые прижала ее к себе, весь мир как будто перевернулся, и не перевернутыми остались только она и ее дочка Леночка. Люба носила ее на руках, спотыкаясь от счастья. Она даже не подозревала о существовании такой любви! «Неужели мама любила меня так же?» – думала она. Совершенно непереносимой была мысль, что она чуть не убила это маленькое существо. А еще хуже – могла бы покалечить!
Мать тоже совершенно переменилась. Она теперь работала еще больше, но не пила, и ее недовольство жизнью сменилось тихой, умиротворенной радостью. Казалось, этот ребенок примирил всех и навсегда.
По мере того как подрастала Леночка, город, в котором она имела несчастье родиться, тихо умирал. Это была медленная, мучительная агония, в которую были втянуты дома, природа, жители. Сначала, когда были замечены первые признаки смертельной болезни, было страшно. Потом люди стали не то чтобы привыкать – как-то непроизвольно, один за другим втягиваться в процесс умирания. Когда в городе впервые отключили электричество, никто не паниковал: нам ли от такой ерунды теряться! Мы и не такое видали! В окнах замелькали подвижные огоньки свечей. Люди решили, что переждут. Но пережидать пришлось долго. Не одну неделю, и не две. Постепенно становились очевидны последствия этой катастрофы. На складах, лишенных холодильников, портились продукты, в больницах умирали больные, по темным улицам стало опасно ходить. О городе, казалось, забыли, как если бы он провалился в черную дыру, и весь мир, поискав немного и разведя сокрушенно руками, вздохнул: «Бывают же чудеса на свете!» – и зажил спокойно дальше.
Постепенно стали исчезать продукты, магазины закрывались один за другим, а потом, посреди лютой северной зимы, вдруг взяли и отключили отопление.
Лучше уже не становилось. Жизнь все катилась и катилась под откос с неумолимым ускорением. Они еще продолжали жить, разговаривать, но во всем, что делали, сквозила некая сомнамбулическая медлительность, заторможенность, как если бы они двигались во сне или под воздействием гипноза. Поднимет человек ногу, чтобы перейти через лужу, постоит-постоит, да и опустит ее в воду. Или откроет дверь, да так и застынет, как швейцар, держась за нее, а в подъезд не заходит. Казалось, что город охватила смертельная инфекция, наподобие чумы или холеры, но без четких клинических признаков. Заболевание это носило невинное название – депрессия, но человек, заметивший у себя первые признаки этой болезни, знал, что он обречен. Единственной терапией против этого страшного недуга являлось бегство. Прочь, прочь от этого уходящего на дно небытия города. От людей с расплывающимися в сонном безразличии лицами. И те, кто был помоложе и еще мог держаться на ногах после затяжных приступов пьянства, уносили ноги – кто куда. Направление было неважно, лишь бы подальше от этих мест.
Люба с мамой держались долго. Их наполняла вдохновением жизни маленькая Леночка, да и бежать им было некуда. Они мужественно и кропотливо обустраивали свою жизнь: закупали свечи, доставали сахар, топили буржуйку, месяцами сидели без новостей из другого, живого мира.
Первой из знакомых уехала Верка. Безрассудная и отважная, она махнула просто так, в никуда. Осела где-то в Москве. Чем занималась, неизвестно, но говорили, что живет хорошо. Родителям деньги шлет регулярно. И только Люба знала, как достаются Вере эти деньги. Во внутреннем кармане ее пальто лежало письмо, в котором Вера с наивным восторгом описывала подробности своей уличной жизни, и Любу звала.
«Приезжай, – писала она, – не будь дурой! Мне никто не помогал. Самой всего добиваться пришлось. Соглашайся, пока я не передумала, а то сгниешь в этой дыре».
Предсказаниям подруги Люба не верила и все ждала, что жизнь вот-вот наладится. Надо только немного перетерпеть. И Люба терпела, каждый вечер откладывая надежду на завтра. Первой очнулась от обманчивого забытья мать: ее пробудил кашель ребенка. Леночка покашливала давно, мелким сухим кашлем, а Люба с матерью все ходили и ходили кругами со счастливыми блаженными лицами под звуки коротких, тихих выстрелов, которые доносились из Леночкиной груди. Ее бледное, как бумага, личико стало непривычно розоветь. «Смотри, какая румяненькая!» – радовалась Люба, и мать согласно улыбалась. Так продолжалось долго, пока однажды ночью Леночка не стала задыхаться от приступа удушья. Кашель – разросшийся, злой – был слишком велик для ее маленькой груди, и душил ее изнутри, не в силах прорваться наружу.
Мать очнулась сразу. «Любка, вставай, ребенок умирает!» – закричала она. Но Леночка не умерла. Приступ прошел, лишь наделав страху, и Люба собралась было зажить как прежде, ничего не замечая. Но мать уже пришла в себя и принялась тормошить дочь, не давая ей погрузиться в сонную эйфорию, похожую на ту, которую человек испытывает, умирая на морозе.
Леночку отвели к врачу. Провели обследование в местной больнице.
– Ну, что я вам могу сказать? – произнес тусклым безразличным голосом врач и посмотрел на Любу пустыми глазами. – Лекарств от этой болезни у меня нет, а советам, которые я вам могу дать, вы все равно не сможете следовать.
– А что, что это за болезнь? – встряла сидящая здесь же мать.
От ее энергичного голоса врач слегка вздрогнул и поморщился.
– Это начинающийся туберкулез, – заговорил он, продолжая глядеть на Любу. – В начальной стадии это заболевание хорошо поддается лечению, но для этого нужны медикаменты, хорошее питание, чистый воздух, сухой и теплый климат. А так как ничего этого у нас с вами нет, то… – врач развел руками и виновато улыбнулся.
