Любимым местом Саши для этих игр была раздевалка у бассейна в десятиакровом семейном саду. Лучшим временем было то, когда отец улетал по делам на Аляску, а мать отдыхала после обеда. Марлен привыкла выпивать за обедом три крепких коктейля (или больше), и, когда вставала из-за стола и шла в спальню, походка ее делалась неуверенной. Тогда Карл брал Сашу поплавать.
Когда его семя в первый раз выплеснулось ей в рот, Саша была захвачена врасплох. Вкус спермы вызвал у нее отвращение, она заплакала и сказала, что не хочет больше так играть. Карл поцеловал ее и сказал, что она его не любит, но он по-прежнему любит ее. Однако вел он себя вовсе не как любящий. В следующие недели он держался отчужденно и говорил Саше гадости. В конце концов она предложила ему снова поплавать после обеда. Вскоре она привыкла к вкусу. Но иногда Карл слишком глубоко засовывал член ей в рот, и тогда она плакала по ночам. Однако главным для нее было, что брат опять ее любит.
Затем однажды днем он заставил ее снять трусы. Он сидел перед ней на скамье и трогал ее внизу. Саша закрыла глаза и постаралась не морщиться, когда он засунул в нее палец. В конце концов он встал и пустил струю ей на ягодицы. А потом сказал, что она отвратительна. Пусть вытрется и никому об этом не рассказывает.
Она отказалась от еды за обедом и за ужином. Мать дала ей две столовые ложки касторки и два дня не пускала в школу.
Однажды, когда дом уже затих, – за три недели до девятого дня рождения Саши – Карл пришел к ней в спальню. Он снял пижамные брюки и забрался к ней в постель. Когда он запихал в нее свою штуку, ей было так больно, что она закричала, но ее никто не услышал.
Когда брат ушел в свою комнату, Саша обнаружила, что у нее идет кровь. Она сидела в туалете и слушала, как ее кровь капает в унитаз. Она слишком стыдилась себя, чтобы позвать мать. К тому же она знала, что та закрылась в спальне и не ответит на стук или мольбы.
Немного погодя кровотечение прекратилось, и Саша засунула между ног свою ночную рубашку. Хромая, она прошла по коридору и нашла в шкафу чистую простыню, чтобы заменить окровавленную. Потом прокралась в пустую кухню и сунула грязную рубашку и простыню в мешок с мусором, а мешок бросила в бак.
На другой день ей казалось, что все на нее смотрят. Саша всегда была первой в математике, но на этот раз не могла ответить на самые простые вопросы. Учительница оставила ее после уроков и разбранила за плохие ответы.
– Что с тобой, Саша? – Она бросила на стол перед собой листок. – На тебя это совсем не похоже.
Саша ничего не ответила. Вернувшись домой, она взяла в спальне отца стальную бритву. Ушла к себе в ванную и порезала запястья. Одна из служанок увидела кровь, текущую из-под двери, и с криком кинулась в кухню.
Слуги взломали дверь и нашли Сашу. Вызвали скорую помощь. Порезы оказались неглубокими и не угрожали жизни.
Марлен три недели не пускала дочь в школу. Вернувшись туда, Саша сказала учительнице музыки, что больше никогда не сядет за пианино. Она отказалась участвовать в концерте, намеченном на следующую пятницу. Через несколько дней она сама отрезала себе волосы и до крови исцарапала лицо, утверждая, что выдавливает прыщи. Лицо ее осунулось, она стала нервной. В глазах поселился страх. Она больше не была красивой. Карл обозвал ее уродиной и сказал, что больше не хочет с ней играть.
Через месяц она убежала из дома. Через восемь дней полиция нашла ее в Альбукерке, в Нью-Мексико, и привезла домой. Через несколько месяцев Саша снова убежала. На этот раз, прежде чем полиция ее нашла, она добралась до Калифорнии.
Вернувшись в школу, она подожгла кабинет музыки. Пожар уничтожил все крыло, ущерб составил несколько миллионов долларов.
После длительного и тщательного медицинского обследования Сашу отправили в Пасадину, в психиатрическую лечебницу «Девять вязов», где она начала долгое и трудное лечение и реабилитацию. Никто и не заподозрил, что она подвергалась каким-либо домогательствам. Казалось, сама Саша полностью изгнала воспоминания о них из своего сознания.
Она быстро набрала вес. Через полгода началось клиническое ожирение. Волосы она продолжала стричь коротко. Вела себя как слабоумная и так грызла ногти, что пальцы деформировались. Постоянно сосала большой палец. Стала нервной и очень агрессивной. По малейшему поводу набрасывалась на медиков и пациентов. И особенно раздражалась, когда кто-нибудь из персонала пытался расспрашивать ее об отношениях с семьей. Она страдала бессонницей и начала ходить во сне.
Когда родным впервые разрешили ее навестить, Саша держалась отчужденно и была мрачна. На вопросы родителей она отвечала животными, нечленораздельными звуками. Своего некогда любимого брата не узнала.
– Разве ты не хочешь поздороваться с Карлом Питером, дорогая? – мягко спросила мать. Саша отвела взгляд.
– Но ведь он твой брат, Саша, милая, – настаивала Марлен.
Саша чуть оживилась.
– У меня нет брата, – сказала она, впервые выговорив целое предложение, но не отрывая взгляда от пола. – Не хочу брата.
Услышав это, Генри Бэннок встал и сказал жене:
– Я думаю, мы с Карлом приносим больше вреда, чем пользы, оставаясь здесь. Мы подождем в машине. – Он кивком подозвал Карла. – Идем, мой мальчик. Пойдем отсюда.
Генри терпеть не мог все виды несчастий и страданий, особенно если это касалось его лично. Он просто закрыл сознание, отгородился от увиденного и вышел. Ни он, ни Карл Питер больше не возвращались в «Девять вязов».
С другой стороны, Марлен аккуратно навещала дочь. Каждое воскресенье шофер вез ее утром за сто миль в Пасадину, и весь день она проводила в разговорах со своей молчаливой, отчужденной дочерью. Во время одного из посещений она прихватила с собой кассету с записью фортепианного концерта Рахманинова и портативный проигрыватель, надеясь пробудить в Саше музыкальные таланты.
При первых же звуках третьего концерта до минор Саша вскочила, схватила проигрыватель и с безумной силой швырнула его о стену. Аппарат разбился. Саша упала на пол, свернулась в позе зародыша, сунула большой палец в рот и стала биться головой о пол. Это была последняя попытка Марлен усовершенствовать лечение дочери.
Отныне она ограничивалась тем, что читала Саше стихи или подробно рассказывала о самых заурядных событиях минувшей недели. Саша молчала, оставаясь полностью отчужденной. Она смотрела на стену, раскачиваясь на стуле, как на скачущей лошади.
Несколько месяцев спустя Марлен Имельда обнаружила, что снова беременна. Она подождала, пока гинеколог определит пол зародыша, и во время очередного посещения «Девяти вязов», призналась Саше:
– Саша, дорогая, у меня удивительная новость. Я беременна. У тебя будет младшая сестра.
– Сестра? Родная сестра? Не брат? – спросила Саша четким и ясным голосом.
– Да, дорогая. Твоя родная младшая сестра. Правда, замечательно?
– Да! Хочу сестру! А брата не хочу.
– Как нам ее назвать? Какое имя тебе нравится?
– Брайони Ли! Мне нравится это имя.
– Ты знаешь кого-нибудь с таким именем?
– Это была девочка в школе, моя лучшая подруга. – Саша улыбнулась. – Но ее папа нашел новую работу. И они переехали в Чикаго.
Она оживилась и говорила, как нормальный ребенок ее лет.
Неделю за неделей они говорили о новом ребенке, и неделю за неделей Саша задавала матери все те же вопросы и все в том же порядке. И смеялась ответам.
Срок беременности был уже восемь месяцев. Теперь Саша все время посещения просиживала рядом с Марлен, а мать прижимала руку дочери к своему животу. Когда ребенок впервые шевельнулся под ее рукой, Саша так громко, возбужденно закричала, что в комнату для посещений прибежала дежурная сестра.
– В чем дело, Саша? – спросила она.
– Это моя младшая сестра. Иди потрогай.
Впервые Марлен привезла к Саше Брайони Ли, когда той исполнилось три месяца. Саше позволили подержать сестру, и она сидела с ней на коленях все время посещения, ворковала, смеялась и расспрашивала о ней мать.
После этого Марлен возила малышку в лечебницу каждую неделю, и Саша смогла наблюдать, как растет ее сестра. Врачи признали благотворное воздействие младенца на Сашу и всячески способствовали их общению.
Так проходили годы.
Брайони Ли тоже росла замечательной. Она была хорошенькая, изящная, с личиком феи и поразительно темными глазами. Ее лицо сердечком было подвижным и выразительным. Людей тянуло к ней, когда она входила в комнату, все улыбались. Она пела – у нее был прекрасный голос. И ноги, словно созданные для танца. Но еще у нее были сильная воля и настойчивость.
Естественное место Брайони Ли было во главе стаи. Подобно своему отцу Генри Бэнноку, она была прирожденным вожаком и организатором. Она без усилий подчиняла себе любую группу детей, и даже старшие мальчики охотно слушались ее.
