Но как-то надо было создать для нас хоть малейшую опору на этой земле. Может быть, с помощью военнопленных, работающих у бауэров на хуторах, тех русских людей, которых фашисты угнали с родных мест в беспросветную кабалу для Третьего рейха. Основная деятельность Августа Гайлитиса должна была развернуться в тот период, когда войска Красной Армии перейдут границу и начнут операции по ликвидации Восточнопрусской группировки вермахта.
И вот чудовищная случайность… Первой у Августа была мысль о побеге. Но ее быстро пришлось оставить: охрана не спускала глаз с военнопленных. Впрочем, очень скоро Гайлитис отказался от первоначального плана и по другой причине. Ему стало ясно, для какой цели готовят гитлеровцы лесные бункера. И разведчик Гайлитис решил выждать, чтобы иметь возможность получить, как говорится, из первых рук важнейшую информацию о расположении тайников. А уж потом бежать…
К этому он стал готовиться сразу, постепенно склоняя к побегу товарищей по команде. К сожалению, кроме него, здесь не было никого из членов лагерной подпольной организации. Гайлитис рисковал налететь на провокатора, да и времени было в обрез…
Капитан просчитался именно во времени. Его группу решили ликвидировать раньше, чем он предполагал, когда к побегу все было готово.
…Ватное одеяло укрывало Августа с головой. Растаявший снег насквозь пропитал его, и одеяло тяжело придавило все тело. Капитан Гайлитис подумал, что надо вставать на службу, совсем не удивляясь тому, что спит под снегом. Он хотел отбросить промокшее одеяло рукой, и боль заставила Августа очнуться.
Еще не придя в сознание, он снова пытался сбросить несуществующее одеяло, только не сумел этого сделать, и постепенно, а потом как-то сразу вдруг оформилось и ударило в мозг, что он заживо погребен. Осознание этой страшной мысли вернуло силу мышцам Августа и помогло в сильном рывке сбросить с себя труп какого-то бедолаги и тонкий слой земли пополам со снегом, который наспех набросали на тела расстрелянных военнопленных эсэсовские солдаты унтерштурмбанфюрера Гельмута фон Дитриха. И Август потерял сознание…
Холодный дождь со снегом через полчаса вновь привел его в чувство. Пролежи Гайлитис в братской могиле еще полчаса, и тогда уже ничто не спасло б Августа. Целенляйтер Ганс Хютте по приказанию Гельмута фон Дитриха прислал в лес фольксштурмистов заровнять могилу и укрыть всяческие следы. И Август Гайлитис, едва успев выбраться из ямы, слышал в кустах голоса тех, кто сбрасывал на тела его товарищей размокшие комья чужой земли.
Первые сутки Август пробыл в этом лесу. Ночью сделал вылазку в баронское имение, но съестного добыть не смог и только разжился чистой простынью, которая пошла на перевязку. Не ел Гайлитис двое суток, а потом случайно наткнулся на тайник старого Кранца.
…Никому не сказал Кранц о человеке, найденном им в старом сарае. В ту же ночь старик помог ему перебраться в новое, более укромное, и благоустроенное место, осмотрел рану на руке и сменил повязку. Царапина, которую оставила оглушившая капитана пуля на излете, уже подсохла и в заботах не нуждалась.
Старик навещал своего подопечного через день-два. Он приносил ему пищу, постепенно заменил Августу Гайлитису всю одежду, перевязывал руку.
Первые дни они почти не разговаривали. Потом старик принялся задавать капитану вопросы. Гайлитис очень осторожно рассказал обо всем, пытаясь в свою очередь нащупать позицию старика и объяснить самому себе его поведение.
Но вытянуть что-нибудь из Кранца было довольно трудно. Задавая вопросы, сам он больше отмалчивался и оставался для капитана загадкой.
Когда рука поджила, Август Гайлитис захандрил. Его мучили бездеятельность, неизвестность и двусмысленность своего положения. Здоровенный парень, коммунист, организатор подпольного движения Сопротивления в фашистских концлагерях, разведчик, наконец, черт возьми, и вот отсиживается в тайнике, словно какой-нибудь дезертир, объедаясь немецкой колбасой и сыром. Тьфу, да и только!
С другой стороны, куда пойдешь, если до Кенигсберга сотня километров, на всех дорогах эсэсовские посты, в деревнях жандармы и нацистские ищейки, а у него никакого «аусвайса».
Есть, правда, солидная явка в самом Кенигсберге, у Фишера, на самый крайний случай оставлена. Но до нее надо добраться так, чтоб тебя не сцапали по дороге.
А что, если… Нет, это опасно! И все же стоит попробовать. Только свести риск к минимуму.
Гайлитис несколько дней обдумывал мелькнувшую у него мысль, взвешивая все «за» и «против», наконец дождался очередного визита старого Кранца и решился.
4
— Вы знаете, Вернер, в последнее время я ощущаю себя несчастным Гунтером, который не справился в брачном покое с могучей Брунгильдой, был ею связан и позорно повешен на гвоздь. Вам не кажется, что все мы висим на этом гвозде? Новая Брунгильда, воплотившаяся в образе России, не оставляет нам ни одного шанса на победу, Вернер…
— Но позволь, Фридрих, не согласиться с тобой, — сказал Вернер фон Шлиден, искоса взглянув на товарища, который вел машину, не отрывая глаз от дороги и произнося слова как бы в сторону. — Коль ты перешел на язык литературных и мифологических аналогий, ты должен помнить, что в «Песне о Нибелунгах», кроме Гунтера и Брунгильды, есть и Зигфрид. Ну что ж, провисел твой бедный Гунтер всю ночь на гвозде, бывает… Но когда утром он рассказал об этом Зигфриду, тот снова, как это уже было прежде, надел шапку-невидимку и опять победил Брунгильду, отобрав у нее пояс и кольцо для собственной невесты Кримгильды. Пришлось Брунгильде признать Гунтера своим мужем и от этого потерять необыкновенную силу. Так что…
Хохот Фридриха фон Герлаха прервал гауптмана.
— Представляю, — проговорил он, сдерживая смех, — представляю брачный союз России и нашего фюрера! Забавное было бы зрелище! Тут уже точно висеть на гвозде Гунтеру Шикльгруберу!
Вернер опасливо отодвинулся от обер-лейтенанта и глянул по сторонам, хотя в машине, кроме них, не было никого.
Опасно шутишь, Фридрих, — сказал Янус, нахмурившись и еле сдерживаясь, чтоб не расхохотаться вслед за фон Герлахом: шутка ему понравилась.
— Шутить — меньшая из опасностей, которые выпали на долю немцев, — сказал, помрачнев, обер-лейтенант.
Некоторое время они ехали молча.
— Проезжаем владения Генриха Махта, того самого «философа»… Вы помните его, Вернер? Мы ужинали как-то вместе в ресторане «Блютгерихт», — сказал Фридрих фон Герлах, когда они пересекли окружную дорогу и машина вырвалась на главный асфальт шоссе, ведущего в Прейсиш-Эйлау.
— Конечно, помню, — ответил Янус. — Поклонник учения Ницше, а попросту говоря, пошлый бабник.
— Верно вы определили его, Вернер, — усмехнулся фон Герлах. — Вот там, справа, форт «Кенитц». Генрих Махт на «Кенитце» комендантом… Простите меня, Вернер, за кислое настроение и мрачную физиономию, я чувствую, как она действует вам на нервы, но старый год позади, а у нового нет ничего, что могло бы обещать нам забвение.
Вы хотите забыться, Фридрих?
— Это не те слова, Вернер. Нельзя забыться, если нечего забывать и вспоминать тоже.
— Зачем этот пессимизм, дорогой Фридрих. Мы еще не знаем всех возможностей, которыми располагает наш фюрер, и…
— Бросьте, Вернер…
Фон Герлах устало откинулся на сиденье и резко увеличил скорость машины.
— Я ведь не Генрих Махт, Вернер, и не майор Баденхуб, — сказал он после минутной паузы. — Не надо со мной так…
Он улыбнулся и, не отрывая глаз от дороги, тихо проговорил:
— Да и вы, Вернер, не такой уж ортодокс, каким пытаетесь казаться.
Гауптман пожал плечами.
— Впрочем, это ваше дело, — продолжал обер-лейтенант Фридрих фон Герлах. — Для меня вы всегда были настоящим человеком, ибо я имел возможность в этом убедиться.
Он сбросил газ, машина замедлила ход. Они въехали в Людвигсвальде.
…Приглашение навестить дядю фон Герлаха Вернер получил вскоре после начала нового года. Барон Отто фон Гольбах жил в своем старом поместье неподалеку от Прейсиш-Эйлау, никуда не выезжая вот уже несколько лет. Обладатель большого количества земли, нескольких крупных предприятий по переработке сельскохозяйственного сырья, барон прослыл немалым чудаком, грубияном и вообще опасным человеком, позволяющим себе отпускать такие замечания в адрес ближайшего окружения фюрера, что у правоверных немцев волосы поднимались дыбом.
Но старику-барону все это сходило с рук. Он был знатен, этот прусский юнкер, очень богат и представлял собою одного из самых почетнейших членов элиты прусского дворянства.
Вернер фон Шлиден не один раз слышал в Кенигсберге об этом человеке, человеке, которого побаивался даже «коричневый вождь» Пруссии гауляйтер Эрих Кох. Барон Отто фон Гольбах давно интересовал Вернера, и гауптман незамедлительно принял приглашение обер-лейтенанта.
