Вернер фон Шлиден не один раз слышал в Кенигсберге об этом человеке, человеке, которого побаивался даже «коричневый вождь» Пруссии гауляйтер Эрих Кох. Барон Отто фон Гольбах давно интересовал Вернера, и гауптман незамедлительно принял приглашение обер-лейтенанта.
Теперь они ехали вдвоем на машине фон Герлаха, которую вел ее хозяин. Обер-лейтенант был мрачен. В последнее время его не оставляло чувство человека, стоящего у самых стен разваливающегося дома. Ему хотелось выговориться, облегчить тем самым душу. Но Фридрих не видел рядом никого, кто мог бы его понять. Фон Герлах уважал Вернера фон Шлидена, но инстинктивно чувствовал стену, стоящую между ними. Он, естественно, не мог и подозревать, какого рода эта стена, но присутствие ее им постоянно ощущалось, и фон Герлах не мог до конца делиться с гауптманом своими сомнениями.
А Вернер фон Шлиден давно уже понял приятеля, чувствовал, что делается в его душе. Только гауптман не спешил, не форсировал события, закономерно считая, что яблоко еще не дозрело, и Янус знал, как опасно преждевременно трясти дерево. Теперь их совместный визит к барону вполне отвечал его намерениям. Вернер фон Шлиден видел в нем своеобразный катализатор процесса духовной переоценки ценностей, который происходил в сознании молодого офицера.
Фридрих фон Герлах быстро гнал машину, и, миновав Людвигсвальде, через полчаса они уже ехали по главной улице города Прейсиш-Эйлау.
От здания городской ратуши машина свернула вправо, прошли рядом с высоченной, господствующей над местностью водонапорной башней, выкатилась за город и остановилась у лесистого холма. Его рассекала широкая аллея, ведущая к памятнику, сжатому по бокам двумя полевыми орудиями образца прошлого века.
— Посмотрите, Вернер, какой пример прусской чванливости и хвастовства! — махнул рукой в сторону памятника обер-лейтенант. — Вы здесь никогда не были, Вернер?
— Но это же памятник трем генералам: Бенигсену, Дирике и Делорбу, героям Эйлауского сражения! — воскликнул фон Шлиден. — Я узнал его по фотографиям. Конечно, это он и есть! Памятник нашим славным героям…
— Вот именно, — горько усмехнулся Фридрих, — героям. Таким, как мы с вами, Вернер… Ладно, поедем дальше. Дядя ждет нас к обеду, там мы как-нибудь и вернемся еще к этой теме…
5
— Проклятье! — воскликнул Джим. — Четыре дивизии нашей армии окружены в районе Бастонь пятой танковой армией немцев, которая продолжает двигаться на запад. По последним оперативным данным, германское командование изменило маршрут шестой танковой армии СС. Теперь вместо Льежа она пошла на Динан и Живе, где уже соединилась на левом фланге с частями пятой танковой армии и продолжает наступление во взаимодействии с ними…
— Но как могло подобное случиться? — несколько растерянно спросил Элвис Холидей.
Джим, утром прилетевший в Лондон из Вашингтона, пожал плечами.
— Сейчас трудно полностью в этом разобраться. У нас были кое-какие данные о возможном контрударе противника, об этом мы информировали штабы Эйзенхауэра и Монтгомери, но решающего значения этому, никто не придавал. И наша первая армия, приняв на себя основной натиск немцев, драпанула без оглядки… Словом, произошла катастрофа, и ответственность за нее целиком ложится на плечи нашего Айка. Кстати, он имел мужество признать это в меморандуме. Эйзенхауэр составил его через неделю после начала немецкого наступления и там прямо объявил, что берет на себя всю ответственность за прорыв нашего фронта в Арденнах.
— Да, Арденнскую операцию не отнесешь к светлым страницам нашей истории, — задумчиво сказал Элвис Холидей.
— Еще бы! После триумфального шествия от Нормандии до Брюсселя такой щелчок по носу… Ведь за восемь дней наступления немецкие войска расширили фронт прорыва до ста километров и углубились в оборону Айка на сто десять километров. И это не вводя резервы! А какие потери у союзнических войск… Вообще фронт разрезан надвое, и немцы готовят новый удар левым флангам группы армии «Б». Они перебросили туда десять дивизий и одну бригаду. Ты представляешь, что это значит? Нас спасти может только чудо…
— Или русские, — сказал Холидей.
Джим пристально посмотрел на него.
— Ты уже знаешь об этом? Что ж, пожалуй, ты прав. Наше ведомство делает ставку и на дипломатические каналы. Но главное сейчас не в этом. Надо убедить здравомыслящих руководителей рейха, что они выбрали не тот метод для повышения своих акций. Западный фронт должен исчезнуть как таковой. Вообще исчезнуть, Эл! Пусть немцы дерутся с большевиками, с нами им нечего делить. Массовая сдача в плен немецких частей при условии сохранения их боеспособности и боеприпасов, оружия, которое можно было бы повернуть в случае необходимости на Восток, — вот те задачи, которые определены нашему отделу.
— Ты вылетаешь в Швейцарию с паспортом на имя бразильского скотопромышленника Рибейро де Сантоса, — продолжал Джим. — Оттуда переберешься в Берлин, где будешь связующим звеном между нами и ведомством Гиммлера. Он разумный человек, этот неудавшийся немецкий фермер, сосредоточивший сейчас в своих руках почти всю реальную власть в третьем рейхе, и наш с тобой шеф, кажется, намерен серьезно поставить на эту лошадку.
Холидей молчал.
— Ты, кажется, не рад, Эл? — спросил Джим.
— Нет, отчего же, — сказал Элвис. — В Швейцарии я как дома. Вот только контрагент наш… Я о репутации Гиммлера, Джим.
— Да, этот тип отнюдь не баптистский проповедник. Но что делать? Другого у нас нет. А у него в руках войска СС и огромный полицейский аппарат.
— Я готов лететь в Швейцарию, Джим…
— Вот и о’кэй. Выпьешь виски? Кстати, ты здорово открутился от провала этой операции в Польше… Расскажешь подробности? Передай-ка содовую…
— Вот, держи, — сказал Холидей. — Значит, наши генералы дали немцам себя побить…
— Но хорохорились они потом изрядно, когда оправились от первого потрясения; полуразбитые немцы — и вдруг наступают… И как наступают!
Джим отпил глоток виски.
— Конечно, сыграли свою роль фактор неожиданности, плохая погода, которая не позволила сразу же подключить нашу авиацию. Надо отдать справедливость Айку. Хотя он и проморгал поначалу немецкое наступление, но тут же сориентировался в обстановке, быстро выяснил намерения и возможности противника, наметил радикальные меры, как остановить немцев, рвущихся к Антверпену и Брюсселю.
Тут Джим отставил бокал с виски и рассмеялся.
— Вспомнил я нашего чересчур суетливого генерала Паттона, — пояснил он Элвису, — хотя его суетливость многие принимают за энергичность и быстроту оперативного мышления… Утром 19 декабря Айк собрал в Вердене совещание, на котором были главный маршал авиации Теддер, приехали вызванные генералы Девере, Бредли и Паттон. Вместе с небольшой группой офицеров штаба Эйзенхауэра был там и твой покорный слуга. Айк сразу заявил, что сложившаяся обстановка не грозит катастрофой, она как раз дает благоприятную возможность нанести противнику поражение. И я хочу видеть, добавил наш Дуайт, только бодрые лица за этим столом. Тут вскакивает наш горячий ковбой Паттон, я подумал, что он тут же примется палить из кольта в потолок, и заорал: «Черт возьми! Давайте наберемся терпения и пустим этих засранцев до Парижа! А там их окружим и перемелем в муку!»
— Ну и что Айк? — спросил Элвис.
— Айк улыбнулся, как добрый дядюшка проказе любимого племянника, и сказал, что не позволит немцам даже пересечь реку Маас.
Холидей выругался.
— Мне кажется, напрасно все они носятся с этим горе-кавалеристом, этим ковбоем в генеральских погонах. Воробьиный умишко и абсолютное нежелание видеть в солдате человека. А ведь любой наш «джи-ай» такой же американец, как мы с тобой, Джим. Ты слыхал про знаменитый «инцидент с пощечиной», который произошел с Паттоном во время боев в Сицилии?
— Кое-что, Элвис. Буду благодарен тебе за подробности.
— Изволь. Наш ковбой-генерал, он командовал тогда 7-й армией, отправился инспектировать госпитали. И вдруг видит в палате целехонького солдатика. Ты почему здесь находишься, такой сякой, грозно спросил его Паттон. «Врачи считают, что все дело в моих нервах, господин генерал», — ответил тот. Командующий пришел в бешенство. Понимаешь, Джим, он считает, что таких вещей, как психическая травма или психический невроз, возникшие в результате боя, попросту не существует. И Паттон обрушил на несчастного Ниагарский водопад виртуозной ругани, на это он великий мастак. Врачи и сестра возмутились, но вмешаться не посмели.
— Я их понимаю и в первом, и во втором случаях, — заметил Джим.
— И надо же было случиться такому, — продолжал Холидей, — что через несколько минут Паттон встречает второго солдата, находящегося в подобном состоянии. На этот раз наш ковбой завелся до такой степени, что изо всех сил ударил солдата. У бедняги даже каска слетела с головы… Генерал хотел еще ему добавить, но тут уже врачи стали между ним и солдатом.
