Спустя некоторое время он проговорил:
— Вот что я тебе скажу. Я заключаю с тобой договор. Дай на это месяц. Если мы… — Он помедлил.
— Да, — сказала она с горечью. — Если мы не найдем какую–нибудь работу. Мы. А не ты.
— Если я не найду за месяц чего–нибудь стоящего, — сказал он, — тогда мы порвем все отношения.
— Я не могу заключать с тобой договор, — сказала Джули, — потому что — хочешь знать почему? Можешь услышать правду? Ты не честный.
Тебе нельзя доверять. — Она отодвинулась еще дальше, как будто опасаясь. Страшась его реакции. Но он ничего не делал. — Теперь ударь меня, — сказала она. — И покажи, насколько на тебя можно положиться. Насколько ты честен.
Зазвонил телефон.
— Не снимай, — сказал он, когда она прошла мимо него, чтобы ответить.
— Это, наверное, из одного из агентств, — сказала она. — Мне. — Она сняла трубку, сказала «алло». Затем прикрыла трубку рукой и спросила у него: — Ты знаешь кого–нибудь по имени Денкмэл?
— Господи, нет, — сказал он.
— Так или иначе, это тебе, — сказала она, протягивая ему телефон.
Он отрицательно замотал головой.
Джули, прикрывая трубку рукой, сказала ему мягким голосом:
— Я больше не буду за тебя лгать. Отныне тебе придется делать это самому. — Она снова протянула ему телефон.
Так что он взял его у нее и сказал «алло».
— Эл Миллер? — сказал мужской голос.
— Да, — сказал он.
— Вот что, Миллер, меня зовут Денкмэл. У меня парикмахерская. Ну, знаете, напротив вас. Слушайте, мне отсюда видна ваша стоянка. Вам бы лучше сюда приехать.
Он положил трубку, бросился мимо Джули из квартиры, скатился по лестнице и побежал по тротуару к «Шевроле».
Когда он подъехал к бордюру рядом со стоянкой, парикмахер в своем белом халате перешел улицу, лавируя в транспортном потоке, и приблизился к нему. Они стояли рядом, глядя на стоянку. Там все было недвижно.
— Я не знаю, что они там делали, — сказал Денкмэл. — Я подумал, это клиенты, смотрят машины.
— Они проходили вглубь? — спросил Эл. Он ступил на стоянку, и парикмахер последовал за ним. Машины в первом ряду казались в порядке.
— Они что–то делали, — сказал парикмахер.
Это был «Мармон», стоявший сзади. Они разбили все стекла, изрезали шины, распороли сиденья, расколотили индикаторы на приборной доске. Подняв капот, он увидел, что они перерезали провода, оторвали детали друг от друга. И окраска тоже была приведена в негодность. Ее долбили и царапали, а на капоте и дверцах оставили вмятины от ударов молотка. Фары были вырваны и разбиты. Взглянув вниз, он увидел воду, стекавшуюся в лужу. Они сокрушили радиатор.
— Вам бы лучше позвонить в Оклендскую полицию, — сказал Денкмэл. — Вы же его почти полностью восстановили, верно? Я наблюдал за вами; боже мой, вы ведь трудились над ним пару лет.
— Сволочи, — сказал Эл.
— На юнцов не похоже, — сказал Денкмэл. — Обычно именно юнцы занимаются вандализмом.
— Нет, — согласился Эл. — Это были не малолетки.
— А вот в полиции непременно скажут, что это малолетки, — заметил Денкмэл.
Эл поблагодарил парикмахера за звонок. Тот пошел через улицу обратно в свою парикмахерскую. Эл остался на стоянке, спиной к искалеченной машине, глядя на уличное движение. Потом он вошел в маленькое здание из базальтовых блоков, закрыл дверь и уселся в полном одиночестве.
Что еще они могут сделать? — спросил он у себя. Они лишили мою жену работы, а у меня ее и так уже не было. Они поимели мой «Мармон». Может, Тути прав, может, они пырнут меня ножом или изобьют до полусмерти. Пли изнасилуют Джули. Кто знает? Он не знал. Он обошелся Харману, самое меньшее, в сорок тысяч, а может, и дороже.
Он вспомнил, как, будучи подростком, применил оружие. Один–единственный раз. У него была работа, состоявшая в том, чтобы кормить кур и уток в их загонах. Он отправился туда и обнаружил, что там вокруг снуют полевые крысы, так что его отец дал ему свою винтовку двадцать второго калибра, и он забрался на крышу курятника и уселся, скрестив ноги, над загоном, ожидая, чтобы крысы вылезли из своих нор. Одну он подстрелил. Он попал ей куда–то в заднюю часть, и она завертелась, как шестерня в часах, вхолостую дрыгая ногами. Она крутилась и крутилась, а потом, как раз когда он подумал, что она вот–вот сдохнет, бросилась к своей норе, пролезла в нее и исчезла.
Он попытался представить себе, как будет выглядеть человек, раненный куда–нибудь и крутящийся на месте. Я не смогу, подумал он. К черту. Не буду я покупать оружие.
В течение неопределенно долгого времени он оставался там, за своим столом, погруженный в раздумья. А потом заметил несколько машин, припаркованных у бордюра немного ниже. Двери гаража были открыты, и из него вышла Лидия Фергессон. С ней были несколько человек в деловых костюмах, все выглядели серьезными.
Увидев его в маленьком домике, Лидия прошла к нему через стоянку.
— Мистер Миллер, — сказала она, открывая дверь домика, — нам удалось заблокировать чек. Деньги я сняла и положила на хранение в депозитный ящик.
Глаза у нее, когда она говорила это, так и сверкали. На ней было много косметики, меховая горжетка, черное пальто и темные чулки, а в руке она держала большую кожаную сумку. Все ее тело дрожало от напряжения, едва ли не от возбуждения. Даже близкого к лихорадочному.
— Хорошо, — сказал он.
— Тело выставлено для прощания в морге. Qui tollis peccata mundi, miserere nobis [25]. А, мистер Миллер? — Она положила на его стол белую тисненую карточку. — Служба будет завтра утром, в одиннадцать. Затем он будет кремирован.
Он кивнул, беря карточку.
— Желаете вы пойти и повидать усопшего? — спросила Лидия.
— Не знаю, — сказал он. — Не могу решить.
— Всегда возникает проблема, в какой одежде, — сказала она. — Они связывались со мной на этот предмет. У него имеются новые галстуки, которые он купил, но мое заключение состояло в том, чтобы не использовать ничего, кроме того, с чем мы все знакомы. Священник — унитарий. Вы знаете, какие ему нравились песни?
— Что? — сказал Эл.
— Они сыграют на органе песни, которые ему нравились.
— Нет, — сказал он.
— Тогда они будут играть гимны, — сказала Лидия. — Тем хуже.
Эл сказал:
— Я ускорил его смерть, споря с ним в доме у Хармана. Вы это знаете?
— Вы исполняли свой долг.
— Откуда вам это известно?
— Он предоставил мне полный отчет о происшедшем. Признал, что вы пытались спасти его от него самого.
Эл уставился в стол.
— Он не держал на вас зла.
Эл кивнул.
— Прошу вас, ступайте, проститесь с останками, — сказала Лидия.
— Ладно, — сказал он.
— Сегодня, — сказала она. — Потому что если вы не сделаете этого сегодня, то завтра останков увидеть будет нельзя.
— Ладно, — сказал он.
— Вы не хотите, — сказала Лидия. — Почему?
— Не вижу в этом никакого смысла, — сказал он.
— Никто не может заставлять вас что–либо делать, мистер Миллер, — сказала Лидия. — Я признаю за вами это право. Делайте в точности то, что хотите. Я все время думала о вас сегодня; вы занимали в моих мыслях очень много места. Я хочу предоставить вам достаточную сумму денег, чтобы вы могли начать свой бизнес снова.
Он глянул на нее, застигнутый совершенно врасплох.
— Ваше экономическое существование разрушено, — сказала Лидия. — Не так ли? Из–за вашего повиновения долгу. Кто–то должен восстановить вас, придя на помощь, кто–то, кто может. У меня есть деньги.
Он не знал, что сказать.
— Вы думаете, — сказала она, — что тем самым вы примете участие в разделении добычи.
На это он рассмеялся.
— Омойте вашу совесть дочиста, — сказала Лидия. — Нет ничего такого, в чем вы могли бы чувствовать себя виновным.
— Я хочу чувствовать себя виновным, — сказал он.
— Почему, мистер Миллер?
— Не знаю, — сказал он.
— Вы, вероятно, хотите принять участие в его смерти.
Эл ничего не сказал.
— Вместо того чтобы повидать его, — сказала она. — Вот что вы делаете. Такова ваша система.
Он пожал плечами, по–прежнему глядя в стол.
Открыв свою кожаную сумку, Лидия поискала в ней, а затем вынула руку, что–то в ней зажав; он увидел, что это пятидолларовая банкнота. Она сунула ее в карман его рубашки. Когда он поднял на нее взгляд, она сказала:
— Я хочу, чтобы вы прислали в морг цветы и тем выказали свои чувства.
— Я могу купить цветы, — сказал он.
— Нет, не можете, — спокойно возразила она. — Разве вы можете? Разве вы когда–нибудь такое делали? Никогда в жизни, мой дорогой юный друг. И вы никогда не бывали на похоронах. Вы не знаете, как это делать. В этом мире существует множество вещей, относительно которых лично вы не знаете, как ими заниматься. Вы, сказала бы я, если это вас не обидит, в определенном смысле варвар.
