требований в этой области не было, и местные власти могли формулировать их самостоятельно. Например, по словам заведующего военным отделом Краснопресненского райкома ВКП(б) Москвы В.Д. Тюнева, «при записи в дивизию народного ополчения мы поставили перед собой задачу, чтобы по спискам мы могли ориентироваться, что за народ у нас будет и где его лучше использовать». В связи с этим предприятиям был спущен единый опросник, по которому можно было дать общую оценку кандидатам: фамилия, имя, отчество, год рождения, партийность, отношение к воинской обязанности и воинская специальность[610].
Небесполезно попытаться, насколько это позволяют источники, показать портрет добровольцев – тех самых «лучших людей» – на общем фоне красноармейской массы.
Если Красная армия представляла собой срез всего советского общества, то ополчение представляло в основном городское население (исключение составляли казачьи добровольческие дивизии, формировавшиеся тоже по ополченческому принципу). Добровольческое движение и добровольческие формирования 1941 г. были явлением прежде всего городским. Далеко не всем этот порыв был понятен. Один московский ополченец вспоминал, что, когда его дивизия готовилась к обороне под Вязьмой, оборудуя рубеж, «большой интерес к нам проявляли красноармейцы и местные жители, которые допытывались: действительно ли мы добровольцы и, будучи не призывного возраста, пошли в ополчение?..»[611].
Это, конечно, не значит, что отряды ополчения вовсе не создавались в малых городах, в районных центрах, в сельской местности. В период активной фазы общегосударственной кампании по созданию «могучего народного ополчения» (примерно до середины июля 1941 г.) газеты неоднократно сообщали новости о формированиях из райцентров европейской части России и Украины. Ополчение здесь принимало форму типичной самообороны: «Вооруженные всадники из отрядов народного ополчения ночью разъезжают по полям и степным дорогам, охраняя урожай»[612]. В глубоком тылу – в восточных областях страны – дружины народного ополчения занимались охраной железнодорожных и промышленных объектов, сельскохозяйственных объектов и техники[613]. За исключением казачьих областей Дона и Кубани, быстро «вспомнивших» вековую традицию постаничного сбора иррегулярного конного войска, в крестьянских регионах дальше местной самообороны дело не пошло. Хотя повсеместно ополчение созывалось и в областных городах, и в районных центрах, однако во всех случаях результаты вербовки добровольцев в крупных городах всегда многократно превосходили аналогичные результаты на селе. Занятия по военному обучению в последнем случае шли без отрыва от производства, велись нерегулярно и формально.
В ополчении были представлены все слои городского населения – рабочие, служащие, интеллигенция, учащаяся молодежь, домохозяйки, пенсионеры. Вспоминая о своей встрече с ополченцами на позициях у Ленинграда, работник штаба Северо-Западного фронта А.В. Сухомлин отмечал: «Вы могли бы видеть там Ленинград воочию. Там можно было встретить и комсомольца, и профессора старшего возраста, женщин… Хотя он и в гимнастерке, и в военном головном уборе, видно, что он – доцент, другой – рабочий по виду, третий – студент какой-нибудь 1-го курса и т. д. …»[614] Ленинградский ополченец И.З. Френклах так описывал свой взвод: «Треть взвода составляли рабочие питерских заводов, остальные – студенты ленинградских вузов. Был еще искусствовед, бывший музыкант, бухгалтер, столяр, три инженера. Народ интеллигентный… Даже было два аспиранта. Процентов пятнадцать – двадцать из ополченцев составляли так называемые „очкарики“, люди с плохим зрением, которые не подлежали призыву в РККА из-за этой проблемы»[615].
Тенденция роста городского населения в рядах советских Вооруженных сил объективно обусловливалась ускоренной урбанизацией предвоенных лет. До войны городское население СССР быстро росло благодаря индустриализации: по Всесоюзной переписи 1926 г. оно составляло 26,3 млн человек, или около 18 процентов населения, а по переписи 1939 г. – более чем удвоилось в абсолютных значениях и составило 56,1 млн человек, или 33 процента. Это отражалось на социальном составе Красной армии. По переписи РККА 1926 г. доля крестьян среди военнослужащих составляла 58,5 процента[616], а по переписи 1939 г. – уже 44,8 процента[617]. Доля рабочих, напротив, выросла с 20,6 процента до 42,4 процента соответственно. Впрочем, справедливости ради нужно сказать, что многие рабочие были «продуктом» индустриализации – еще недавно они занимались крестьянским трудом и были оторваны от своих корней на многочисленные «стройки социализма».
В мирное время власть старалась опережающими темпами комплектовать армию представителями городского населения – прежде всего рабочего класса, а также служащими и учащимися, из которых рекрутировались кандидаты в полковые школы и военные училища. Поэтому, вопреки расхожему мнению, накануне войны Красная армия не являлась «крестьянской»: среди рядового состава на 1 января 1941 г. рабочие составляли 38,8 процента, служащие – 15,9 процента, учащиеся – 4,3 процента. На крестьян приходилось только 40,1 процента. Среди младшего начальствующего состава их удельный вес был еще ниже – 27,1 процента[618]. Но с началом войны, после мобилизации, произошла естественная «энтропия» социального состава Красной армии – выравнивание по общему уровню населения страны. Представительство крестьян в рядах Красной армии резко выросло прежде всего в стрелковых войсках, где могло достигать 70–80 процентов.
В добровольческих формированиях в начале войны этого размытия не произошло: доминирующей социальной группой в них были промышленные рабочие крупных предприятий – опора советского строя, те самые «лучшие люди». Считалось, что преобладание представителей рабочего класса положительно отражалось на боеспособности войсковой части, повышало стойкость воинов в бою и их готовность к самопожертвованию. Рабочие составляли большую часть личного состава в 10 из 15 дивизий Московского народного ополчения, в 7 из 10 дивизий ЛАНО, в стрелковой дивизии Сталинградского корпуса народного ополчения, в 332-й Ивановской им. Фрунзе стрелковой дивизии, 234-й Ярославской коммунистической стрелковой дивизии и т. д.[619] Например, в 9-й Московской дивизии народного ополчения, почти полностью комплектовавшейся заводскими рабочими Кировского района Москвы, их доля достигала 85 процентов. Остальные 15 процентов приходились на служащих[620]. В 1-й Московской дивизии народного ополчения 83,4 процента были рабочими, 15,1 – служащими и студентами и только 3,2 – колхозниками[621]. В 332-й Ивановской им. М.В. Фрунзе стрелковой дивизии было 65 процентов рабочих, 12,3 процента служащих и 20 процентов колхозников[622]. На укомплектование формировавшейся в 1942 г. в Красноярском крае 78-й стрелковой бригады 6-го Сталинского стрелкового корпуса добровольцев-сибиряков поступило 47,5 процента рабочих, 34,5 процента служащих, 18 процентов колхозников[623]. Рядовой состав 150-й стрелковой дивизии того же корпуса на 75 процентов был укомплектован рабочими[624]. В формировавшемся в 1943 г. Уральском добровольческом танковом корпусе рабочих насчитывалось 73,3 процента, служащих – 18,7 процента, а колхозников – лишь 8 процентов[625].
Представителей крестьянства среди ополчения было существенно меньше, и они играли в нем маргинальную роль. Интересны наблюдения московских ополченцев за своими сослуживцами из числа подмосковного колхозного крестьянства (во все московские дивизии народного ополчения
