А вот в случае с «Пышкой» по Мопассану от классической сюжетной линии Леонид Алексеевич ни на йоту не отступил. Но все равно получилась такая фарсовая драма, слезливая, сентиментальная и, конечно же, смешная. И, конечно же, в стихах. Поругивая свою первую профессию, Филатов, тем не менее, признавал: «В стихах артисту легче существовать. Стихи – это больше графики, больше дисциплины». Хотя «Дилижанс», по мнению Леонида Алексеевича, это был совершенно безумный проект. Хотя бы потому, что переписывать Мопассана стихами было не лучшей идей. Французский классик сам был поэт изрядный, а «Пышка» была его первым опытом в прозе. Но уж больно хороша была коллизия.
Филатов азартно пересочинял, переиначивал вечные «бродячие сюжеты» на свой лад, наделяя героев исключительно своими интонациями, изящной, порой убийственной, чисто филатовской иронией.
Немало помаяться пришлось над выполнением заказа театра «Современник», сочиняя сказку «Еще раз о голом короле». Филатов честно признавался, что с самого начала не был уверен, что сможет написать пьесу, достойную «Современника». Но: «Я преклоняюсь перед Волчек. Она обратилась ко мне, я… сказал, что идеален для новой версии был бы покойный Горин, действительно гений таких переделок, – сам если и берусь, то исключительно без договора. Написал, прочитал им. Волчек ни разу не вмешалась в репетиционный процесс, все сделал Миша Ефремов, человек чрезвычайно одаренный. Она в полуобморочном состоянии пришла смотреть готовую вещь. И, кажется, осталась довольна…» Хотя, конечно, считал автор, у него получилась «седьмая вода на киселе» – Шварц писал по мотивам Андерсена, а он – по мотивам Шварца. Волчек дала ориентир: «Надо сделать шутку, проказу». Как раз к этому Филатов как никто иной был готов.
В отличие от своих «соавторов»-предшественников наш «господин сочинитель» обернул острие пьесы вовсе не против короля. Он-то ведь и так голый, бедняга. Пьеса оказалась направлена супротив… народа. «Против толпы, если выражаться корректно, – подправлял Филатов. – У нас же народ никогда не может быть виноват… Чуть что – сразу «народ», как Бог новый…»
Когда король оказывается голым, раздаются крики «Долой самодержавие!», «Свобода от всего!»… И тогда принцесса, особа королевской крови, говорит: «Да ладно вам, что вы на него накинулись! Я недавно была за границей, там все так носят». И народ послушно начинает раздеваться: за границей носят, дело святое.
В спектакле не было и нет никаких политических подтекстов, разочаровывал зануд-критиков автор, а присутствовало лишь желание повеселить и рассмешить… Театр дал молодым артистам полный карт-бланш: куролесьте, вставайте на уши, делайте, что хотите… Шоу какое-то, дефиле… и мы сразу отторгаем – это не драматургия, это не спектакль. Почему же? Надо прийти домой. Наглотаться лекарств. Забыть про собственное недомогание. И чистыми незамыленными глазами поглядеть – ну что же тут плохого? Не совпадает с твоим собственным представлением? «Ну, это, право, не есть великий грех, – успокаивал Филатов. – Не стоит относиться к искусству, как к идолу, что правит миром, а как к тому, что смягчает нравы, развлекает…»
«Я не пытаюсь обскакать Шварца, – делился своими сомнениями и трудностями Леонид Алексеевич, – но надо понимать, что пришло другое время – исчезли иносказание и эзопов язык. Другое дело, что качество шутки от этого изменилось – и не в лучшую сторону. Нужно было искать эквивалент сегодняшней речи, но при этом делать ее более качественной… У некоторых моих персонажей остались шварцевские имена, другие преобразились – в пьесе действуют ткачи и политтехнологи, которые советуют королю выйти голым…»
Кстати, кукловоды, манипуляторы общественного мнения, по признанию самого Филатова, наиболее отвратительные для него типы. Казалось бы, ХХ век о границах манипулируемости все уже сказал, такие примеры показал, что дальше некуда, – но оказалось, есть куда. Миру являют просто чудеса оболванивания людей. Но все равно в своих прогнозах обломились все: глебы павловские и иже с ним, политтехнологи всех мастей. «Русский народ нельзя прогнозировать, – был глубоко убежден Леонид Алексеевич. – Так же, впрочем, как и все осколки советского народа: то же самое можно и о киргизах сказать, и о белорусах, обо всех…» В «Голом короле» он вкладывал вынужденное признание-сожаление в уста одного из своих «мудрецов»:
Мы не учли специфику народа:Такой народ планировать нельзя.
Под совершенно неожиданным углом драматург Филатов взглянул на хрестоматийнейший, казалось бы, светлый облик невинной Золушки в другой своей пьесе. Как выглядит эта сказка в оригинале? Идеальная мечта, как лотерея: раз – и человеку повезло. Может, так у кого-то и бывает. «Как и положено, сначала моя Золушка попадает во дворец, – раскрывал свои карты драматург. – Но во второй части она, вкусив денег и власти, оказывается невероятной стервой, и фея возвращает ее обратно. Потому что халява пользы для души не приносит…»
Где же она, стервочка, таких словечек-то поднабралась: «Держите руку выше. Не на жопе. Рука на жопе – это моветон. А ну-ка, не борзей!.. Ты че, в натуре?..»? Автор пытался объяснить подоплеку происшедшей метаморфозы:
Мир движется тихонечко, по фазе.Ступеньки перепрыгивать нельзя.А если кто из грязи сразу в князи —Плохие получаются князья…
К любой мечте, считал Филатов, необходимо долго готовиться, так сказать, «тихонечко, по фазе». А воплощения ждать не как сам факт, а как некое продолжение. Иначе – плохо дело. Идея превращения Золушки в принцессу воспринимается как законченная. А что дальше? Счастье? Но разве счастье в этой мишуре, в тити-мити? Оно в гармонии, в ладе с самим собой, в любви. Только сказочный жанр мог определить счастье через материальное благополучие. В жизни так не бывает.
Со всем возможным для себя азартом Филатов работал над одной из последних своих пьес «Эликсир любви». Объяснял суть фабулы: «По-моему, это брехня старых кобелей, когда говорят: любовь – это обычная физиология… Можно любить, как Блок, который обожал жену – но несколько лет не ложился с ней в постель… Во всех пьесах у меня присутствует любовь, эротика… «Эликсир любви» – это такая средневековая фарсовая история: человек изобретает некий эликсир, чтобы его попробовала женщина – и влюбилась именно в него. И ему никак не удается заставить выпить этот эликсир… всего одну женщину, в которую он влюблен! Все кругом, весь город влюбились в этого изобретателя – кроме нее. Инквизиция арестовывает его как колдуна, готова сжечь на костре… Спасает его от верной смерти… та самая любимая девушка… У инквизиторов был негласный уговор: казнь будет отменена, если хоть одна из влюбленных женщин согласится разделить с изобретателем его участь – взойти с ним вместе на костер. Ни одна из «влюбленных» не соглашается, кроме… его возлюбленной: она, оказывается, тоже была без ума от него, без всякого эликсира. Но стеснялась признаться… И сделала это, только согласившись взойти с ним на костер! Была безрассудно готова на жертву… На это способна только любовь!»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
