— Всегда — это значит очень давно. Может, твой отец что-нибудь знает?
— Я сирота, — сказал мальчик с достоинством.
— Прости, — сказал Элиот. — А ты правда не знаешь, кто хозяин?
Мальчик пробормотал какое-то имя.
— Гордоны? — Кил наклонился к нему. — Англичане — хозяева этого имения?
— Они не англичане, — пробормотал мальчик.
— Мне бы очень хотелось увидеться с ними.
— Туда не пройдешь.
— Не пройдешь по земле. Но есть ведь, наверно, причал или пристань?
Мальчик молча покачал головой.
Несколько человек собрались вокруг. Стояли, смотрели — спокойные, неулыбчивые. Элиот хорошо изучил греков: веселые, шумные, несносно любопытные, переполненные советами и желанием их давать. Эти вели себя совсем не так. Помалкивали, слушали, не лезли с советами.
Маленький чистильщик кончил работу, и Кил бросил ему монетку. Тот поймал, весело улыбнулся.
— Эта стена… — Элиот обращался ко всем собравшимся, но смотрел на одного старого рыбака. — Мне хотелось бы встретиться с хозяевами имения.
Старик что-то пробурчал под нос, повернулся и спокойно пошел прочь.
Кил мысленно выругал себя. В Греции разговор начинают с оплаты.
— Я заплачу пятьдесят… сто драхм тому, кто на лодке доставит меня туда.
Громадная сумма для бедных людей, из года в год перебивающихся кое-как со своими козами и чахлыми садами. Год тяжелой, почти каторжной работы. Огромные деньги… Но, посмотрев друг на друга, они, молча и не оглядываясь, стали расходиться. Все до одного. Спокойно, неторопливо.
С кем бы Элиот ни заговаривал о стене, он встречал молчаливое, непреодолимое сопротивление, такое же непреодолимое, как сама стена. «Кто построил? Когда?» Молчание. Как будто никто и не знает о стене, как будто ее просто нет на острове.
…Вечерело. Элиот вернулся в гостиницу, поел, выпил ароматного терпкого вина крестьян и вернулся к стене, уже укутанной розоватым предзакатным сумраком. Томительная печаль и тоска по скульптуре захлестывали Элиота и не давали покоя.
Он встречался и раньше с местными табу. Поверья, корнями уходящие в древность. Полузабытые, необъяснимые, бережно хранимые предания, скрашивающие безрадостную жизнь. Но тут было что-то совсем другое…
Элиот стоял на краю деревни, тоскливо глядя в темнеющее море. Вдруг он услышал торопливые шаги: к нему приближался маленький чистильщик. В черных глазах — огоньками звезды и где-то в глубине затаенная тревога — странный контраст с безмятежностью вечера.
— Сегодня вечером я вас переправлю, — еле слышным шепотом сказал мальчик.
Кил улыбнулся, облегченно вздохнул. Конечно, он должен был подумать об этом. Молодой парень, без помощи, без семьи, а сотня драхм — огромные деньги — поважнее каких-то полуистлевших табу.
— Спасибо, — мягко ответил Элиот. — Когда лучше выйти?
— Перед отливом, за час до рассвета… Только… — похоже было, что мальчишку трясет, — я довезу вас до прибрежных скал, а там вы дойдете, в-в-во в-в-время отлива. — У него от волнения стучали зубы.
— Чего ты боишься? — спросил Элиот. — Ответственность за нарушение границ поместья я возьму на себя. Да я и не думаю…
— Другие… — Мальчишка потянул его за рукав. — Не говорите другим, что я согласился…
— Не скажу, если хочешь.
— Пожалуйста, не говорите: если они узнают, потом…
— Понимаю. Не бойся, — ответил Элиот, — никому не скажу.
— За час до рассвета, — прошептал мальчишка, — у восточной стены.
…Звезды еще поблескивали в небе, хотя слабо, когда Кил вышел на берег. Мальчик сидел в маленькой лодке, его неясная фигурка то поднималась, то опускалась; лодка с шуршаньем терлась о стену, заросшую ракушками, ослизлую от водорослей.
Драные ветерочки налетали порывами; море, словно спросонья, угрюмо ворочалось, лизало стену, сползающую с берега, — гигантскую, монолитную, замшелую стену.
Было знобко и странно. Мальчик молчал; из набегавших волн высовывались скалы.
— Кто ее построил? — спросил Элиот, когда они приблизились к первым рифам, влажно выраставшим из отступающего моря.
— Древние, — ответил мальчик, лязгая зубами. — Она всегда… всегда тут была.
Всегда… Впрочем, глядя на огромную стену, Кил чувствовал, что она древняя, действительно очень, очень древняя. Может быть, заря греческой цивилизации. И эта скульптура, мать с ребенком. Тайна, тайна не менее загадочная, чем отсутствие слухов об этом чуде.
Они приближались к концу стены. Всклокоченные, яростные, стремительные водовороты закручивались в том месте, где она обрывалась. И вдруг Кил осознал с безнадежной ясностью, что, конечно же, он не мог быть первым. Какое!.. Он не мог быть даже сто первым. Да, верно: островок малюсенький, в стороне от основных морских магистралей. Верно: даже почту сюда не доставляют, но стена-то — столетиями она возвышалась над островом, а в мире всегда было много любопытных, ну хоть таких же коллекционеров, как он. И в то же время абсолютная, полнейшая неизвестность: ни слуха, ни слова…
Лодка притерлась к черному утесу, волна со скрежетом потащила ее вверх, рассыпалась множеством светящихся капель и откатилась. Мальчик дрожал как в лихорадке.
— Я приплыву за вами со следующим приливом, а вы мне сейчас можете заплатить?
— Конечно. — Элиот вытащил бумажник. — Но, может быть, ты подвезешь меня поближе?
— Нет, — мальчишку трясло. — Не могу, нет!
— Где же гавань?
Элиот рассматривал вспененный залив, рифы и отлогий песчаный берег — ни причала, ни бухты. На берегу — скалы, кое-где — кипарисы.
— Давай так, — Кил повернулся к мальчику, — подтащим лодку к берегу, и ты подождешь. Я быстро, только найду хозяев…
— Нет! — в панике закричал мальчишка. — Если вы подтащите лодку, я…
Он приподнялся, отпихиваясь веслом от скалы, и в это время набежала огромная волна, лодка взлетела и ухнула вниз, в темное ущелье между валами. Мальчик отчаянно взмахнул руками, потерял равновесие и вывалился за борт. Новая волна подхватила его, стукнула головой о скользкую скалу и откатилась — мальчика нигде не было.
Кил сейчас же бросился за ним, нырнул, ударился грудью о скалу, ухватил за рубашку — она порвалась, но он уже держал мальчишку за волосы, тащил его к, берегу.
Выбравшись на песок, он посадил мальчишку у скалы; тот открыл глаза и бессмысленно уставился на Элиота.
— Все в порядке, — сказал Кил, — сиди. Я попробую поймать лодку.
Он подошел к линии прибоя, снял башмаки и поплыл туда, где у скалы, взлетая и пропадая в расхлеставшейся пене, плясала их маленькая, хрупкая скорлупка. Элиот поймал ее и потащил к берегу, плывя на спине и глядя в море на подымавшееся солнце.
