— Что вы замолчали, полковник? — спросил Кутепов.
«Ак-Дениз» миновал канал, ведущий в Варненское озеро, мол и вошел в порт. За набережной виднелось приземистое здание вокзала — купол, башня с часами, широкие окна по фасаду, — таможня и больница, железнодорожные пути, составы, портовые краны. Набережная была пуста — ни знамен, ни оркестров. Небольшие разрозненные группки встречающих (а может, просто случайных людей) были лишь на площади позади вокзала и в скверике, у фонтана.
— ... Скифы называли это место — Акшаена, — продолжал звучать вдохновенной голос Шацкого. — Древние греки — Евксинос, что значит — «негостеприимное море».
«Ак-Дениз» швартовался. На набережной появилась группа людей. Все же встречают. Кутепов сказал:
— Хочу предостеречь, господа. Я не дам превратить армию в стадо. Выгрузка должна пройти образцово. И быстро — по-фронтовому. Пусть видят: армия цела! Оркестрантов — вперед! Преображенский марш играть до тех пор, пока последний солдат не сойдет на пристань! Я надеюсь, эшелоны не заставят ждать. Генерал Витковский и посланник Петряев обязаны были распорядиться, Всем нижним чинам стоять в ожидании погрузки в строю при команде «вольно». Офицеры отвечают за образцовый порядок. Объявить: при недисциплинированности буду карать со всей строгостью. Офицерам, кроме дежурных, разрешается отсутствие на полтора часа. Но никаких ресторанов, господа! Мы в дружественной стране. И это накладывает на нас определенные правила поведения. Я буду у болгарского коменданта.
Швартовка наконец закончилась. Спустили два трапа. К ним заспешила группа людей в форме русской и болгарской армий. Кутепов приосанился: все-таки его встречали не так, как Витковского, хотя и не так, конечно, как подобало встречать командующего русскими войсками. Но — все равно! Встреча состоялась, и он решил изменить ее ритуал, придать ему большую торжественность.
— Господа офицеры! — воскликнул он воодушевленно. — Нас встречают болгарские друзья! Во главе с генералом Топалджиковым! Приготовить знамена к выносу! Штаб-трубачу играть «Под знамя»! После встречи — молебен. — И, форсируя голос, крикнул: — Верному нашему другу и союзнику — Болгарии — ура!
И вся палуба грохнула троекратно «ура! ура! ура!». Оркестр на «Ак-Денизе» дружно ударил болгарский гимн, и несколько десятков тренированных голосов затянули с неподдельным чувством: «Шуми, Марица, окровавена...» Получилось недурственно.
После свершения воинских церемоний и дипломатических объятий с троекратным целованием говорили речи. Топалджиков — о великой радости и чести принять на болгарской земле русских воинов. Кутепов определенней: Россия-де в скором времени воскреснет, как могучий дуб прикроет зеленым шатром младшую сестру, поведет се в бой за идеалы славянства. Болгарину не понравилась «младшая сестра», насторожило упоминание о предстоящих боях за неизвестно как понимаемые — и какие! — идеалы славянства. Стараясь закончить незапланированную процедуру встречи (которая благодаря этому параду — построениям, оркестру, звукам труб, знаменам — превратилась в демонстрацию силы самоуверенного генерала, приведшего войска в Болгарию), он сказал: положение сложное, страна разорена, но, увидев, как недобрым блеском вспыхнули косого разреза глаза Кутелова, поспешил закончить фразой, не обязывающей его абсолютно ни к чему: мы с вами рука об руку будем идти вперед. Куда это вперед, осталось невыясненным. Как и более важное обстоятельство. Кутепов был информирован, что главнокомандующий депонировал в болгарском банке сумму, обеспечивающую проживание и пропитание его корпуса в течение года — из расчета по десять левов на человека в день. Теперь Топалджиков заметил, что сумма вряд ли окажется достаточной. Кутепов, не переносивший недомолвок, неясностей, недоговоренности, заявил, что свяжется с главнокомандующим и посланником в Софии и все немедля выяснит. Топалджиков, не ожидавший столь резкой реакции, еле успокоил его: нет нужды выяснять это немедля, главное — рассредоточить войска, перебраться в Велико-Тырново, где разворачивался штаб корпуса. Начал рассказывать о древней столице Болгарии. Кутепов слушал вполуха, внимательно смотрел за тем, как идет разгрузка. А потом, озлясь, сказал, что русские, прибывшие в Болгарию, окажут стране в борьбе с большевизмом помощь не меньшую, чем .во времена сражений с янычарами, однако встреча их оставляет желать лучшего, ибо вместо оркестров они слышат торгашеские разговоры.
Топалджиков обиделся. Ему решительно не понравился уверенный в себе генерал, лишенный дипломатического такта и нарочито подчёркивающий, что он не гость, а спаситель болгар. С ним надо держать ухо востро: может натворить такого, что дипломаты в год не уладят. Топалджиков обязан доложить о своих впечатлениях военному министру. Он считал, что никогда не ошибается в людях. Но, как человек светский и достаточно потершийся в дипломатических и в придворных кругах, сделал вид, что досадного поворота в разговоре не было, и пригласил генерала отобедать. Кутепов от приглашения отказался: не привык, мол, обедать в торжественные дни без боевых соратников, с которыми делил радость побед и горечь поражений.
Коллективный обед не был предусмотрен, дабы не привлекать к факту прибытия Кутепова внимания левой общественности. Недаром Стамболийский, постоянно ищущий поддержки у Земледельческой партии, под нажимом военных согласившийся принять ограниченные русские контингенты, приказывал строго пресекать бонапартистские попытки генералов. Инструктируя Топалджикова, он несколько раз повторил: встреча должна происходить как можно незаметнее, тише, без всяких эксцессов, могущих попасть на страницы прессы... Начальник штаба болгарской армии пылко заговорил об инструкциях, которые он обязан строго выполнять. Кутепов, которому уже надоел этот испуганный болгарин («Дрянцо, — любимым своим словом охарактеризовал он его. — Вся грудь в орденах, где только добытых?! В штабах, небось, на паркетах во дворцах? Дрянцо»), перебил его нетерпеливо и даже грубо: ему некогда, ибо он привык лично руководить выгрузкой. Что же касается вопроса о суммах, депонированных Врангелем на содержание корпуса, он займется ими, для чего тотчас командирует в Софию офицера. Кутепов сухо кивнул, взял под козырек и тут же приказал адъютанту разыскать капитана Калентьева. Топалджиков отошел к группе встречающих, которые, не желая мешать разговору, держались в стороне. Торопливо подошел Калентьев. Как всегда, он был тщательно одет, все на нем сверкало. Кутепов посмотрел милостиво, сказал громко, чтобы слышали все:
— Поедете в Софию, капитан. К Петряеву. И возьмете его за горло. Надо выяснить финансовое положение корпуса... А то тут... — он хотел сказать грубое слово, но сдержался и закончил с озабоченностью: — ...уже возникают недоразумения. Возвращайтесь в Тырново: здесь я не останусь ни минуты, — это прозвучало, как вызов...
3
Заканчивался трудный для мира 1921 год...
В разгаре была южная турецкая зима, оказавшаяся суровой. Годовщина пребывания русских беженцев на чужой, неприютной земле вызывала всеобщее отчаяние, тоску по родине, рост самоубийств. Вечерами из многочисленных кабаков Константинополя неслись рвущие душу слова популярной в те дни эмигрантской песни: «Занесло тебя снегом, Россия, не пробиться к родным святыням, не услышать родных голосов...»
Шли на родину — в Одессу и Новороссийск — корабли с прозревшими беженцами. Шли на Балканы, перегруженные воинскими частями, транспорты. Голодные солдаты проклинали судьбу. Офицеры ссорились, играли в карты, пели, не таясь, веселые частушки:
Кутепова мы знаем по ухватке.
С говном он всех нас хочет съесть!
Среди командного состава
И гастрономы у нас есть...
Ах, штабики, все это штабики!
Всему виной! Погибло все...
Зло, матерно ругали союзников: бросили на произвол судьбы, кормят впроголодь — старыми и тухлыми консервами, похоже, из конины. Даже женщины, казалось, пропахли этими консервами...
В конце декабря над Константинополем разразился небывалой силы снежный ураган. Всю ночь бушевал ветер, грохотали падающие вывески, перевернутые будки и ларьки, сорванное железо крыш, звенели разбитые стекла витрин. На Галате были сметены десятки домов. На Таксиме вырван с корнями знаменитый вековой дуб, разрушена столовая для беженцев. На Нишангаше снесены палатки, развалено общежитие. В Кадыкое выбросило на берег английский корабль и сильно повредило транспорт «Саратов». У входа в Босфор затонуло два десятка парусников. Многие суда снимались с якорей и уходили в открытое море. В небе сквозь быстро несущиеся облака проглядывало мутноватое черное солнце...
Где-то на севере, совсем рядом, за морем, которое всем русским казалось маленьким, была родина. Она не забывалась. Несчастных людей по-прежнему соединяло с ней все: воспоминания, надежды, мечты о будущем. Каждый из беженцев — гражданских и военных — с трепетом ждал, что принесет 1922 год. Военных ждал... новогодний приказ Врангеля:
