И еще:
«Политически-ответственными за всю эту поистине великорусско-националистическую кампанию (а речь-то всего об оплеухе, данной грузином Орджоникидзе грузину же и несомненному негодяю Кобахидзе. — С.К.) следует сделать, конечно, Сталина и Дзержинского…»
Я уверен, что именно осуждающие Сталина строки и сделали с 1956 года эту явно неудачную и «проходную» ленинскую диктовку «хрестоматийной», хотя там содержалась уж просто ошибочная мысль о том, что на следующем съезде Советов стоило бы «вернуться… назад, т. е. оставить союз советских социалистических республик (орфография опять Володичевой, — С.К.) лишь в отношении военном и дипломатическом, а во всех других отношениях восстановить полную самостоятельность отдельных наркоматов…»
Однако все это не дает оснований говорить о конфликте Ленина и Сталина по вопросу о форме и содержании Союзного государства, На всех этапах практического движения к СССР оба лидера мыслили примерно одинаково, а в самом конце 1922 года в конфликте оказались не Ленин и Сталин, а Сталин и болезнь Ленина.
Маленькая деталь — к слову…
Ленин отношение Сталина к Мдивани охарактеризовал как «озлобление против пресловутого «социал-национализма»…». Простая перестановка частей в слове «социал-национализм» дает нам вариант, который с некоторого момента приобрел в мировой истории более чем одиозный характер, То есть Сталин, не приемля позиции группы Мдивани, был абсолютно прав — Мдивани уже тогда вполне можно было охарактеризовать как грузинского «национал-социалиста», Только грузинский «национал-социалист» Мдивани не был последователем национал-социалиста Гитлера с его «Дойчланд, Дойчланд, юбер аллее!», поскольку Мдивани авантюристически считал, что «превыше всего Грузия, Грузия!».
В 1937 году Мдивани расстреляли, и, насколько известно, его последние слова были проклятиями Сталину, якобы «погубившему Грузию»…
Что ж, о «Великой Грузии» в духе химер Мдивани Сталин действительно не грезил никогда.
А вот цветущую и развитую Грузию народ Грузии под руководством Сталина и его соратника Берии в составе СССР создал.
ПОСЛЕДНИЙ период политической деятельности Ленина — это время с 23 декабря 1922 года по 2 марта 1923 года. Именно в этот период Ленин продиктовал свои «последние статьи и письма», то есть: «Письмо к съезду», «О придании законодательных функций Госплану», «К вопросу об увеличении числа членов ЦК», «Странички из дневника», «О кооперации», «О нашей революции», «Как нам реорганизовать Рабкрин».
«Грузинское дело» волновало Ленина чрезвычайно, и дневник его дежурных секретарей то и дело фиксирует его постоянное внимание к этому «делу», Оплеухе, которую дал Серго в сердцах негодяю Кобахидзе, Ленин даже название особое придумал — «биомеханика».
30 января 1923 года Фотиева записала:
«24 января Владимир Ильич вызвал Фотиеву и дал поручение запросить у Дзержинского или Сталина материалы комиссии по грузинскому вопросу и детально их изучить… Он сказал: «Накануне моей болезни Дзержинский говорил мне о работе комиссии и об «инциденте», и это на меня очень тяжело повлияло»…»
Увы, да — повлияло.
Да еще и как!
А можно ли винить Дзержинского в том, что он осведомил больного Ленина об оплеухе? Да, пожалуй, что и нет…
Не сделал бы этого Дзержинский, сделали бы другие — нашлись бы информаторы, В результате
Ленин еще больше разволновался бы, да еще и доверие к Дзержинскому утратил бы…
Нет, добивала здоровье Ленина (при этом, думаю, сознательно) одна группа — Троцкого.
3 февраля 1923 года Ленин опять возвращается к «грузинской комиссии»…
И 5 февраля…
И 7-го…
И 14-го…
Ту настойчивость, с которой Ленин раз за разом возвращался мыслью к этому дутому «вопросу», иначе как болезненной не назовешь! Но ведь Ленин и был тогда болен. Он еще сохранял ясность мысли, однако эмоции, судя по «тревогам» Ленина, оказывались уже спутанными.
А вот настойчивость, с которой хрущевцы в 1956 году начали раздувать якобы конфликт Ленина со Сталиным в начале марта 1923 года, надо назвать подлой и по отношению к исторической истине преступной.
Имеется в виду якобы грубость Сталина по отношению к Крупской…
Дело это, надо сказать, представляется темным, поскольку вытащили его на свет божий все те же хрущевцы, а до них его мусолили Троцкий, Каменев и Зиновьев.
Мол, Сталин якобы накричал на Крупскую за то, что она нарушает решение пленума ЦК о соблюдении режима, установленного врачами для Ленина, а Крупская якобы обиделась, пожаловалась Ленину, и Ленин якобы вскипел…
Собственно, издерганный-то болезнью Ленин, похоже, и вскипел, но подогревала-то его явно не Крупская! Беспокоить тяжело заболевшего Ленина подобными вещами мог лишь враг Ленина, а Крупская была женщиной умной и мужа любила.
Кто же тогда провоцировал Ленина?
Как ни странно, ответ на этот вопрос мы, по сути, находим у Ленина, в его письме Сталину от 5 марта 1923 года (оно приведено в томе 54-м Полного собрания сочинений на страницах 329–330), Вот только после его анализа я вовсе не уверен, что писал (точнее — диктовал) его во всех частях сам Ленин.
В томе 54-м приведен текст, начинающийся так:
«Товарищу Сталину
Строго секретно Лично
Копия: тт. Каменеву и Зиновьеву.
Уважаемый т. Сталин!..»
Но — СТОП!!!
Уже такое начало вызывает недоумение… В отношениях с товарищами Ленин был человеком высочайшей деликатности и такта — это отмечают все, Но как же можно направлять кому-то личное письмо и в то же время адресовать его же кому-то другому в копии?
Нет, на Ленина это никак не похоже…
В тот же день он (вне сомнений — он) продиктовал еще одно письмо с такой же «шапкой» («Строго секретно. Лично») — письмо Троцкому. И хотя оно не носило очень уж личного характера — скорее напротив, никаких его копий Ленин никому не адресовал.
А тут налицо явная бестактность по отношению к Сталину, которого якобы Ленин обвинял в бестактности.
Как это понимать?
А пожалуй, что так, что если это была антисталинская каверза троцкистов, то наличие в диктовке адресации якобы лично Лениным копии Каменеву и
Зиновьеву было провокаторам просто-таки необходимо — по вполне понятным причинам… Ведь далее следовало вот что:
«Вы имели грубость позвать мою жену к телефону и обругать ее. Хотя она и выразила согласие забыть сказанное, но тем не менее этот факт стал известен через нее же Зиновьеву и Каменеву. Я не намерен забывать так легко то, что против меня сделано, а нечего говорить, что сделанное против жены я считаю сделанным и против меня. Поэтому прошу Вас взвесить, согласны ли Вы взять сказанное назад и извиниться или предпочитаете порвать между нами отношения.
С уважением Ленин».
Ну а как понимать это?
Мало того, что это мало похоже (а скорее вообще не похоже) на эпистолярный стиль Ленина, это не похоже прежде всего на человеческий стиль Ленина!
Ленин был не человек, а человечище, к тому же — политик самого крупного калибра. А из письма проглядывает некий провинциальный «личарда» — мелочно обидчивый… Некое двойное, так сказать, воплощение гоголевских Ивана Ивановича и Ивана Никифоровича…
Нет, воля ваша, это вряд ли диктовал Ленин, А если даже это было записано Володичевой (насколько точно?) под его диктовку, то продиктовала эти строки, опять-таки, болезнь Ленина.
Но конфликт-то у Сталина с Крупской был? — может спросить читатель.
Вне сомнений, был.
И, надо полагать, Надежда Константиновна чисто по-житейски пожаловалась двум старинным друзьям Ленина и ее самой — ведь она и Ленин годами жили с Каменевым и Зиновьевым в эмиграции бок о бок!
Кому еще она могла пожаловаться в таком деликатном деле — Марии Ильиничне? Но здесь надо было обратиться к тем, кто мог бы авторитетно попенять Сталину — тоже по-свойски, по-партийному.
Ведь Крупская не к Троцкому пошла — «большевику» с августа 1917 года!
А Каменев и Зиновьев самым подлым образом все (да еще наверняка — в искаженном виде) выложили Ленину, спровоцировав его письменную реакцию. И не будет чрезмерным предположить, что Каменев и Зиновьев сознательно хотели ухудшить самочувствие Ленина вплоть до нового паралича.
Собственно, ведь так оно и случилось!
Пищу для сомнений дает и фиксация концовки всего этого дела в дневнике дежурных секретарей Ленина. Последняя запись в нем была сделана Володичевой 6 марта 1923 года, но, как сообщается в примечаниях 45-го тома Полного собрания сочинений Ленина, текст в дневнике, начинающийся со слов «Надежда Константиновна просила…» и касающийся письма Ленина Сталину, был записан почему-то стенографическими знаками.
