В японской каллиграфии это подробнее разработано в принципе Shin, Gyo, So. Это именно принцип, а не просто прием соединения элементов пространства и времени. Он одинаково действен как в стенах храма и дворца, так и в пространстве города и отдельного дома; он позволяет составлять ансамбли, содержащие в себе самые разные события: от событий семейной жизни до больших религиозных и политических церемоний. Зоны публичные, пространства отношений и действий, соединяются с зонами приватными, пространствами созерцания, уединения, покоя; их связывают зоны смешанные, пространства путей, переходов, связей. Термины Shin, Gyo и So означают три уровня или ступени организации – одновременно пространственной и временной, ментальной и социальной, – которые связаны отношениями импликации. Отношения импликации здесь не сводятся к логической связи, хотя и предполагают ее. “Публичное”, храм или дворец, включает в себя и приватное, и смешанное. “Приватное”, дом, жилище, включает в себя также и публичное (места приема гостей), и смешанное. Наконец, так же дело обстоит и в городе…
Из этого следует, – продолжает философ, – что у нас существует общее, глобальное восприятие пространства, а не репрезентации отдельно взятых точек. Места встречи, пересечения квадратов, перекрестки важнее, чем любые другие места. Отсюда – все то, что кажется странным вашим антропологам, например Холлу в “Скрытом измерении”, и что для нас абсолютно нормально. Да, до появления американцев перекрестки имели имя, а улицы, пересекающиеся на них, его не имели; дома нумеровались в порядке появления, по старшинству. У нас не было и нет маршрутов, проложенных заранее, как у вас, и тем не менее мы прекрасно знаем, куда и откуда идем. Порядок пространства и его форма, его генезис и современность, абстрактное и конкретное, природа и общество нераздельны. Нет ни одного дома без сада, пусть крохотного, места созерцания и соприкосновения с природой; даже несколько камней являются природой, а не каким-нибудь изысканным символом. Мы не думаем первым делом о расстоянии, отделяющем одни предметы от других, и об измерении этого расстояния. Пространство никогда не бывает пустым; оно всегда обладает значением. Восприятие промежутков заставляет работать тело целиком. У каждой группы мест и объектов есть центр, в том числе у дома, у города, у мира. Центр виден со всех сторон, и достичь его можно со всех сторон; тот, кто в нем находится, со своего места видит все, обнаруживает все, что возникает. Все значения обусловлены в соотнесении с ним. Может ли центр быть нейтральным или пустым? Местом отсутствия? Нет. Он занят Божеством, Знанием, Властью, они проявляются в нем, а пустота – лишь видимость. Метафизический акцент на центрах и их ценности не обесценивает того, что их окружает. Все аспекты человеческой реальности имеют свое место, самым конкретным образом предполагая друг друга: природа, божественное (в первую очередь), затем социальная жизнь, за ней жизнь отношений и, наконец, жизнь индивидуальная, частная. Этому нимало не противоречит тот факт, что акцент переносится на возвышения, дабы передать трансцендентность божества, знания и власти, а частная жизнь, включая жесты, располагается на горизонтали, на уровне земли. Порядок обнимает собой все в целом. Именно поэтому городское пространство включает в себя широкие проспекты, идущие к храмам и дворцам, потом средние площади и улицы, места прохода и перехода, торговли и обмена и, наконец, симпатичные цветущие улочки между домами».
Интересно не столько восстановить восприятие, отличное от восприятия западного и не менее актуальное (то есть лишь косвенно относящееся к антропологии и, безусловно, не имеющее отношения к этнологии), сколько вывести из него систему координат. Как ни парадоксально, религиозно-политическое пространство на протяжении тысячелетий сохраняло устойчивость, поскольку изначально было рациональным. Если обозначить буквой G (глобальный) самую широкую ступень, «публичное» – храмы, дворцы, политические и административные здания; буквой P «приватное», жилье и его места, дома и квартиры; и, наконец, буквой М маршруты, места переходные и торговые, то мы получим начальную схему: G – M–P, со следующим расположением:
С дескриптивной точки зрения «приватное», Р, включает в себя четко выделенные единицы: вход, порог, место для приема гостей и место семейной жизни, затем места уединенные, спальни. В каждом месте также есть вход, центральная точка, укромный угол. Уровень М включает проспекты и площади, средние улицы, узкие проходы, ведущие к домам. Уровень G распадается на открытые залы и резиденции различных институций, на общедоступные маршруты, места, отведенные высокопоставленным людям, священникам, государям и вождям. И так далее для каждого элемента целого. Каждое из таких мест на всех уровнях обладает отличительными чертами: закрытое или открытое, низкое или высокое, симметричное или асимметричное.
А теперь вновь дадим слово восточному философу, он распаляется все сильнее: он не проповедует, а обвиняет, произносит прокурорскую речь против Западной Европы: «Ваши улицы, ваши площади и проспекты носят смешные названия, никак не связанные ни с ними, ни с людьми, ни с предметами. Много имен генералов и названий битв. Никакой связи между означающими и означаемыми. В ваших городах разумное пространство разбито вдребезги. Система координат, которую вам предлагают и которая разработана на ваш лад, покрывает все лучшее, что Запад нашел в этой сфере. На чем она основана? На группе трансформаций, на единой структуре. Один из великих ваших ученых наконец заметил, что сложные пространства в виде решетки, полурешетки, сетки на практике имеют превосходство над пространствами упрощенными, деревьями, прямоугольными контурами. Эта система координат показывает почему. Вам сейчас дают единую конкретную логику, логику смысла. Примите этот дар. Примите гипотезу о едином дискурсе, одновременно теоретическом и практическом, повседневном и не бытовом, ментальном и социальном, архитектурном и урбанистическом. Как ваши предки – я имею в виду греков, а не галлов! Такой дискурс будет не обозначать город: это будет дискурс самого города. Взятый из абсолюта? Почему нет? Живой, а не смертный, как знаки, которыми вы пользуетесь. Расшифрованный? Нет, лучше: порожденный!»
Возражение: «Не спешите! Вы считаете, что Восток с незапамятных времен владеет тайной, которую Запад утратил или которой никогда не имел, – тайной взаимосвязи между тем, что делают люди, живущие в обществе, и тем, что они говорят. Значит, по-вашему, Востоку известна эта жизненно важная связь, это согласие между религиозным, политическим и социальным, а Запад ее убил, потому что пользовался знаками и анализом. Короче говоря, вы бы хотели, чтобы мы на основании вашего опыта и ваших мыслей определили некое подобие того, что Э. Панофский применительно к Средневековью называет modus operandi, порождающим одновременно образ жизни, пространство, памятники, идеи, цивилизацию. Вы предлагаете систему координат, глубинную структуру, которая имплицирует и эксплицирует локусы, их наполнение, перемещения жителей и чуть ли не их жесты. Позвольте вам заметить, что выстроить такую систему координат крайне сложно. Возьмем пространство Gg; оно замкнуто, расположено на верхнем уровне, симметрично; оно отличается от пространства Gm, открытого, расположенного на верхнем уровне, симметричного, и от пространства Gp, замкнутого, расположенного уровнем ниже и асимметричного. И так далее. Комбинировать их очень тяжело и неудобно, даже на компьютере. Уверены ли вы, что эта сетка отвечает конкретной реальности, например какому-нибудь храму в Киото, где одна часть предназначена для публики, другая для ритуалов, а третья отводится для священнослужителей и созерцателей? Согласен, ваша схема учитывает нечто важное: различие в повторении. Ваш пример с садом несет в себе глубокий смысл. Сад в разных контекстах всегда один и тот же и всегда разный: это может быть королевский парк, божественное и недоступное место; или доступное для всех окружение святилища; или место публичных празднеств; или место “приватного” одиночества, созерцания; или переходное место. Этот чудесный сад – всегда микрокосм, символическое произведение искусства, локус и одновременно объект; он обладает различными “функциями”, которые никогда не являются собственно функциями. У вас он исключает оппозицию “природа – культура”, которая губит Запад; сад демонстрирует собой освоение природы; он весь природа, символ макрокосма, и весь культура, проекция образа жизни. Отлично. Но не будем впадать в манию аналогий; у вас есть, как у нас говорится, рациональная идея. Какая? Вы хотите, чтобы пространство осмыслялось как дискурс? Дискурс распадется на атомы, единицы значения, комнаты, дом (включая сад), улицу и т. д., как на шахматной доске. Городское пространство будет подобно письму, обусловленному социальным употреблением. Вот что смущает в вашем, абстрактном и вместе с тем конкретном пространстве: это пространство Власти. То, что его предполагает, и то, что в нем предполагается, – это Божественное и Имперское, знание и власть в их единстве или смешении. И вы хотите ввести это на Западе? Нам трудно согласиться с тем, чтобы политическая власть производила пространство и время. Такое, если пользоваться западной терминологией, ультрагегельянство весьма красиво, но неприемлемо. Государство? Для нас оно не является, уже не является и никогда больше не будет являться единством Мудрости и Власти. Есть опасность, что ваша схема станет ужасающим орудием господства. Вы стараетесь научно формализовать ее на западный манер, а мы, люди Запада, легко можем увидеть в ней определение авторитарного пространственно-временного целого!»
