II. 14
Формальный и функциональный анализ могут обойтись без рассмотрения масштаба, пропорций, размеров, уровней. Это задача анализа структурного, выявляющего отношения целого и частей, микро– и макроуровней. С методологической и теоретической точки зрения такой анализ должен дополнять другие, а не отменять их. Именно на него ложится задача дать определение целому (глобальному), показать, предполагает ли оно определенную логику, то есть стратегию, а также символику (а значит, воображаемое). Отношения целого и частей описываются с помощью общих и всем известных категорий – анафора, метонимия и метафора, – но для самого анализа требуется ввести особые категории.
Мы уже сталкивались с одним из примеров структурного анализа с привлечением этих особых категорий: с производством монументального пространства. Античность оперирует тяжелыми массами. Мысль и практика греков достигают эффекта цельности, используя одновременно и вес, и борьбу с тяжеловесностью; вертикальные, восходящие и нисходящие силы взаимно нейтрализуются и уравновешиваются, не нарушая восприятия объемов. Римляне, руководствуясь тем же принципом использования весомых объемов, прибегают к сложному механизму противопоставления грузов, опор и поддержек; они достигают эффекта массивности и мощи благодаря неприкрытой тяжести. В Средние века обозначается менее очевидная структура, основанная на механизме контрастных сил; равновесие и эффект равновесия достигаются с помощью боковых распоров; на первый план выходит легкость, порыв ввысь. Современное строительство продолжает тенденцию, намеченную средневековой архитектурой: здесь торжествует невесомость. Тем самым объектом структурного анализа становятся строго определенные силы и материальные отношения между этими силами, в результате которых образуются так же строго определенные пространственные структуры – колонны, своды, арки, столбы и т. д.
Можно ли сказать, что аналитические понятия соответствуют классическим терминам, которые относятся к производству архитектурного пространства и используются по сей день: форма и формальный анализ – композиции; функция – строительству; структура – пропорциям, масштабам, ритмам, «ордерам»? Только до некоторой степени! Этого соответствия достаточно, чтобы иметь возможность переводить на современный язык «классические» тексты, от Витрувия до Виолле-ле-Дюка. Но если идти дальше, соответствие пропадает. Забывается контекст, материалы и инструментарий; тот факт, что «композиция» вдохновляется идеологией; что «строительство» зависит от производственных отношений; что технические средства влияют на пропорции, ритмы, пространственную архитектонику и что эти средства меняются.
Что же касается весьма распространенной гипотезы о том, что греки нашли всецело рациональное единство «форма – функция – структура», которое распалось в ходе истории и которое следует восстановить, то она довольно соблазнительна. Но не учитывает новую проблематику – проблематику здания. Знаменитое греческое единство относится прежде всего к монументальным постройкам: храму, стадиону, агоре.
Проблематика пространства и его производства выходит за рамки классической архитектуры, архитектуры монументов и общественных зданий. В нее входит также «приватное», жилье и жилищная среда. В частности, она включает отношения между личным и публичным. Глобальное сегодня обнимает собой оба члена и их отношения, что следует учитывать и в частных исследованиях, как формальных, так и функциональных и структурных. Это приводит к изменению «классических» западных понятий, терминологии, концепций. Не странно ли, что Западу в этом смысле есть чему поучиться у Востока, что «азиатский способ производства» лучше, чем Запад, учитывает «приватное», образ жизни? Как бы то ни было, эти понятия – приватное и публичное, монумент и жилое здание – входят в данную парадигму.
Таким образом, способность троякого (формального, функционального, структурного) анализа расшифровать социальное пространство можно признать лишь с оговорками. Через эту «решетку» утекает главное. Можно ее выстроить, можно ею пользоваться, но не безоговорочно.
Выше мы попытались показать, что семантические и семиологические категории (сообщение, код, чтение и письмо и т. д.) описывают только уже произведенные пространства и не позволяют понять процесс их производства.
Некоторые основополагающие отношения – знак (означающее/означаемое), символ и смысл, ценность (повышающий ценность / ценимый, обесценивающий/обесцененный), референтный и безреферентный – находят применение в пространстве. Существуют ли пространства, обладающие значением? Бесспорно. Заложено ли означаемое в означающем? Здесь, как и в других случаях, между ними может быть расхождение, несоответствие, колебание, несогласованность, подмены (например, греческие колонны на фасаде биржи или банка, агора или ее подобие в новом городе-спутнике и т. д.). Что означают такие примеры? Безусловно, не то, чем они кажутся или что стремятся означать. В частности, неспособность капитализма произвести иное, не капиталистическое пространство и попытки замаскировать само это производство, скрыть любые следы максимальной выгоды. Существуют ли пространства, не обладающие значением? Да, потому что они нейтральны, пусты – или, наоборот, перегружены, расположены либо по эту, либо по ту сторону означающего. Есть пространства с избыточным значением, путающие следы, расшифровку предполагаемых ими сообщений; в пространствах, произведенных капиталистическими застройщиками, так много знаков (благополучия, счастья, стиля, искусства, богатства, силы, процветания), что зачастую стирается их первоначальное значение – значение рентабельности, и они лишаются всякого смысла.
Пространство поддается расшифровке, декодированию: это возможно и даже, можно утверждать, нормально. Это предполагает наличие кодировки, сообщения, прочтения или читателей. Но с помощью каких кодов? Как и при философском или литературном прочтении, множественное число здесь не подлежит сомнению. Но нужно еще назвать и перечислить эти коды, а если это невозможно, пояснить, почему и каким образом, учесть эту невозможность и придать ей смысл.
Ролан Барт полагает, что любой читатель данного текста имеет в своем распоряжении пять кодов[77]. Прежде всего – код знания. Эго, прибывающее на площадь Сан-Марко, знает некоторое количество вещей о Венеции, дожах, колокольне и т. д. В нем всплывают воспоминания. Тогда Эго производит еще один смысл, читает текст (воплощенный материально) таким образом, какой приблизительно соответствует использованию понятия «функция» и функциональному анализу. Приблизительно! Он понимает, для чего служат или служили дворцы, тюрьма Пьомби, мост Вздохов! В то же время Эго не может не заметить некоторые символы, носители по-прежнему актуальных и вечных «ценностей», даже если память относит их к определенной дате: это лев, фаллос (колокольня), вызов морю. Впечатления отделяются от знаний; высвобождается еще один код, еще один способ чтения – символический. Эго не может не испытывать волнения; когда-то он уже приезжал сюда; он грезил об этом месте; он читал книги или видел фильм («Смерть в Венеции»); этот субъективный, личный код выделяется сам по себе, и расшифровка местности приобретает музыкальный характер, наподобие фуги: тема (локус: площадь, дворец) делится на несколько голосов, которые сплетаются так, что не могут ни разъединиться, ни слиться в один. И тогда перед лицом простых и чистых констатаций (эмпирических: плиты, мрамор, стулья кафе) встают непредвиденные вопросы: об истине и иллюзии, красоте и сообщении, смысле этого зрелища – не «чистого», ибо волнующего.
Семантико-семиологическое исследование становится множественным. В начале теория, исходя из разграничения означающего и означаемого в строгом смысле, выстраивала два, и только два кода: денотативный (первый уровень, буквальное, означаемое), принятый всеми лингвистами, и коннотативный (второй уровень, риторика), отвергаемый строго научной лингвистикой как недостаточно жесткий. Позже понятия (сообщение, код, чтение) становятся более гибкими, множественное берет верх над жестким единством, а различие – над однородностью. Но насколько глубоко это различие и что это за различие?
Несколько кодов. Равно важных и интересных; выстроенных a posteriori с помощью анализа. Почему пять, а не шесть, семь, десять, двенадцать? Что позволяет сделать выбор между этими кодами? переходить от одного к другому? Неужели ничего нет в остатке? Будет ли расшифровка данного текста (идет ли речь о вербальных или невербальных знаках) исчерпывающей? Если же остаток все-таки есть, то не делает ли он анализ бесконечным? не отсылает ли к другим кодам? или к чему-то, что кодом не является?
Анализ, который мы здесь прослеживаем, показывает, что остаток двоякий. По эту сторону видимого-читабельного есть тело. Когда Эго прибывает в незнакомую страну, в незнакомый город, он сначала испытывает их всем своим телом: через обоняние и вкус, ноги и ступни, если не просто проезжает их на машине. Через слух, воспринимая шумы и голоса, их свойства. Через зрение: происходящее осаждает вновь прибывшего, бросается в глаза. Именно через тело воспринимается и переживается пространство, именно через тело оно производится. По ту сторону есть Власть. Поделенная на несколько властей, законных или незаконных, конституционных или нет, рассеянная по институциям и чиновничеству, власть не поддается декодированию. У нее нет кода. Почему? В распоряжении государства есть существующие коды. Бывает, что оно выстраивает коды и навязывает их, но оно их меняет. Манипулирует ими. Власть не позволяет заключить себя в рамки единой логики. У него есть стратегии, тем более масштабные, чем больше у него ресурсов. Означающее и означаемое власти совпадают: насилие, а значит, смерть. Во имя Бога, государя, отца, покровителя, отечества? Вопрос второстепенный.
