– Ха-ха-ха! – между тем закатилась Нонка. – Не современный ты человек, Петюня! Лучше мы с Люськой напишем на них телегу в ЦК КПСС! Так, мол, и так, дорогой товарищ Андропов… в связи с провозглашенной вами линией на преодоление негативных явлений в жизни нашей родной Коммунистической партии… требуем изгнать с идеологического фронта злостных алкоголиков и извращенцев Маркса К. и Гришку… Люськ, как его по фамилии, этого голожопого деятеля?
– Штуцер.
– Как?.. Ха-ха-ха!.. Что ж он, б…, так дискредитирует приличную нацию!.. Петьк, ты куда?.. Ха-ха-ха! – вновь заливисто расхохоталась Нонка, кивнув на испуганно подскочившего Петю, который бросился поплотнее прикрыть дверь. – Смотри, Люськ, наш Брускин уже понесся искать секундантов! Петюх, я понимаю, обидно за нацию, но ты садись, не переживай! Хрен с ним, со Штуцером!
– Кончай орать на весь дом, – попытался урезонить ее Петя. – Юрия Борисовича разбудишь.
– Правда, Нонн, давай потише, – поддержала его Люся, но Заболоцкая уже вошла в раж и, разливая остатки водки, опять, громко матерясь, понесла по кочкам групповушников – Марка, Гришку и их шалашовок за три рубля мелочью.
Водка обожгла Люсе горло, сделалось нестерпимо жарко и душно. В голове все поплыло и перемешалось: сначала почудилось, что она здесь на поминках по Елене Осиповне, потом – что это поминки по Марку. В сущности, так и было. Того прекрасного Мара, которого она любила, больше не существовало. Пьяным издевательским смехом и бесконечной грязной руганью Нонка похоронила его окончательно.
– Ой, ребята, чего-то мне хреново, – вдруг побледнела Заболоцкая и, заткнув ладонью рот, выскочила в коридор.
Петя молча курил. Стараясь не смотреть на него – он по-прежнему смущал ее своим взглядом исподлобья, – Люся ждала, когда отшумит вода в туалете и вернется Нонка. Вода отшумела, но Нонка не вернулась. Очевидно, еле доползла до постели, рухнула и заснула.
– Хотите, ложитесь в столовой на диване, – cломав окурок в пепельнице, предложил Петя, и по его устало-равнодушному тону Люся поняла, что он ждет не дождется, когда же она наконец выкатится.
– Нет, спасибо. – Она быстро поднялась и, изо всех сил стараясь не качаться, направилась к двери. – Я поеду домой.
– И на чем же вы поедете? – спросил он, зевнул и даже не нашел нужным извиниться. – Метро закрыто, троллейбусы не ходят.
– Ничего, как-нибудь… возьму машину. Спасибо большое, до свидания.
На лестничной клетке за захлопнутой дверью она уткнулась лбом в ледяную стену и заплакала: ночью за два рубля, которые остались у нее в кошельке, ни один таксист не повезет в Ростокино… и вообще, денег, чтобы кататься на такси, у нее теперь нет… и не будет.
Дверь внезапно распахнулась, и появился Петя, на ходу натягивая куртку.
– Вы что же думаете, я окончательный монстр? – впервые за всю ночь улыбнулся он. – Не плачьте. По-моему, более чем достаточно. Не то что принц, ни один король не стоит такого количества ваших хрустальных слез! – засмеялся он, шутливо повел туда-сюда бровями, похожими на добрых ежиков, и торжественно, как корону, водрузил на голову кроличью ушанку. – Итак, я готов. Идемте, подкину вас домой. С ветерком!
Во дворе оказалось белым-бело. Первый в этом году снег. Петя весело похлопал себя по бокам, размялся и широким шагом направился к своему «москвичу». Снег под его тяжелыми ботинками на микропорке сразу же таял.
Люся покорно шла следом – по большим черным следам на белом снегу.
Часть II
Глава первая
– И что же было дальше?
Прежде чем ответить, она снова полезла в сумку за шарфом: лишь только пушистое облако, пока еще вполне безобидное, заслонило солнце, как по телу сразу же побежали мурашки. Осень, что поделаешь. С юга, увы, опять надвигались свинцово-серые тучи. Они уже накрыли своей мрачной тенью гору вдалеке, еще максимум полчаса-час, и горячее солнце превратится в бледный холодный диск, безмятежное Адриатическое море вспенится, встанет на дыбы, а там, глядишь, и закапает дождь. Хорошо еще, если обойдется без грозы и не придется, как вчера, подхватив шмотки и полотенца, сломя голову нестись в отель.
Закутавшись в воздушный шарф, бледно-лиловый, с расшитыми голубым шелком контурами летящих бабочек, позаимствованный из обширной Лялькиной коллекции, Люся растянулась на лежаке, подставив лицо солнцу – хоть чуть-чуть бы загореть! – и с нарочитой глубокомысленностью ответила:
– Дальше была целая жизнь.
– Это более или менее понятно! – засмеялся Костя, тоже перевернулся на спину, нашел ее руку и крепко сцепил пальцы. – Поскольку ты здесь, со мной, значит, ты не покончила жизнь самоубийством из-за несчастной любви. Я имел в виду, чем закончилась твоя поездка с Петей? Ловкий ход: выставить девушку за дверь, чтобы потом отправиться провожать. Сдается мне, доктор физматнаук втюрился в тебя с первого взгляда. Так ведь? Сознавайся. – Тон был исключительно шутливым, но предположение насчет Петиных чувств опять сильно попахивало ревностью.
Ну и что? Ревность выше нормы была, пожалуй, единственным Костиным недостатком. Во всяком случае, вопреки неотвязным страхам очередного разочарования, других недостатков у него пока что не обнаруживалось. И это при том, что они были неразлучны, как голубки, уже шестые сутки! С тех самых пор, как он подхватил ее, обессиленную от пережитых волнений, в аэропорту Форли.
Смешно, конечно, но, несмотря на наличие мобильной связи, она психовала всю дорогу: вдруг Костя не встретит? Вдруг его задержат на этой чертовой медицинской конференции в Болонье? Что тогда делать? Английский у нее фиговый, школьный, итальянский – нулевой, да и за границей она по-настоящему впервые. Выбравшись из самолета, она, боясь отстать, не получить багаж, заплутать и выйти не туда, куда надо, на всех парусах понеслась за компанией бывалых парней и девчонок. Взмыленная, вывезла свой чемодан в зал прилета, увидела Костю, возвышавшегося над галдящей толпой, и от радости почти в бессознанке упала в его объятия.
С этого упоительно-счастливого мгновения радость только увеличивалась. В геометрической прогрессии. Еще бы! Костя – вот он, рядом. Личный водитель, гид, переводчик и просто хороший человек… Скоростное шоссе с ослепительно-белой разметкой… Пролетающий за окном итальянский пейзаж… Флоренция!!! Старинная гостиница, в самом центре, на пьяцца Сантиссима Аннунциата (довезти бы ее заковыристое названьице до Москвы!). Напротив – внушающие трепет галереи бывшего воспитательного дома для брошенных младенцев, лоджии, аркады. Начало пятнадцатого века. Архитектор не хухры-мухры, сам Брунеллески. А совсем неподалеку – колоссальный купол собора Санта-Мария дель Фьоре, церковь Санта-Кроче, увидев которую, Стендаль, говорят, упал в обморок от ее красоты, Баптистерий Сан-Джованни и куча всяких других достопримечательностей.
Ноги после знакомства с Возрождением не возродились до сих пор. Гудели. Впрочем, и на обещанном «пассиве» у моря им вряд ли суждено отдохнуть.
– Кость, как бы нам опять не пришлось спасаться бегством. С Римини точно идет гроза. Слышишь, как громыхает?
– Еще далеко, – невозмутимо отозвался он, листая журнальчик – совершенствуя свой итальянский.
Но Костя не был бы Костей, если бы, оторвав глаза от зубастого Берлускони, не проговорил с хитринкой, прищурившись поверх темных очков:
– Так что там у нас с Петей?
– Какой же ты все-таки настырный! – со смехом возмутилась Люся и, подложив руки под голову, задумалась, честно сказать, и сама не зная ответа на этот непростой вопрос. – Что с Петей? Да ничего. Хотя он принял в моей несчастной судьбе самое деятельное участие, устроил к себе в институт, на ставку лаборантки в редакционный отдел, и мы часто виделись, его отношение ко мне, как говорится, осталось за кадром. Может, он и испытывал какие-то нежные чувства, но я чужих чувств тогда просто-напросто не замечала. Меня волновали исключительно собственные переживания…
Переживаний тогда ей действительно хватало с избытком. Первое время она жила как в лихорадке: каждую секунду ждала звонка Марка, его объяснений, оправданий, пусть даже лживых. Все ночи напролет прокручивала в голове, что скажет ему, как отреагирует на его виноватое или как ни в чем не бывало: «Здравствуй, Лю!»
Марк не позвонил. Исчез из ее жизни как отрезал. Чтобы сдержать себя, не унизиться перед ним снова, не позвонить, не искать с ним встреч, она истратила все душевные силы и в конце концов впала в самую настоящую депрессию. Это когда всё всё равно, полное отсутствие интереса к жизни, полное безразличие к окружающим, даже к самым близким – к матери, к собственному ребенку. Что уж там говорить про какого-то Петю! Анализировать его поступки и знаки внимания – «ассорти» на Новый год, приглашение в лыжный поход с его лабораторией – не хотелось ни тогда, в состоянии «отстаньте от меня все», ни тем более позже, когда Петя ушел от Нонки, а еще через полгода неожиданно для всех уволился с работы и уехал в Израиль. Потому что, всерьез задумавшись о его отношении к себе, можно было прийти к страшненькому выводу, что, сама того не желая, она опять разрушила Нонкину личную жизнь. Петя, тот вроде в шоколаде. Из Израиля перебрался в Америку, в Бостон, и там, говорят, процветает. Ну, и дай Бог. Петя был хороший мужик. Очень хороший…
