Говорит, он и сам в юности не отличался разговорчивостью, был необычайно стеснительным, но – смеется – стеснительность не помешала ему на следующее же утро после знакомства примчаться к «Новослободской» на двадцать минут раньше обычного. Там, спрятавшись за колонну, он стал ждать, когда со стороны Лесной появится его пассия.
С этого дня и начались его бесконечные ожидания.
Сначала он сгорал от нетерпения на старом месте, у боковой прямоугольной колонны, а после того как, разминувшись с предметом своей страсти, несколько раз опоздал на лекцию, Костик-Хвостик (так прозвала его вредная, язвительная девчонка) с милостивого разрешения Виктории переместился к ее дому. Старая двухэтажная халупа, построенная для заводских рабочих еще в царские времена, казалась ему волшебным замком, несмотря на горшки с геранью и банки с кислой капустой, красовавшиеся на подоконниках. Окно любимой выходило на звонкую трамвайную остановку. Здесь под треньканье подъезжающих и отъезжающих трамваев он мок под дождем и мерз на морозе – только ради того, чтобы, втиснувшись в вагон метро вдвоем с Викторией, на мгновение замереть, ощутив тепло ее тела под зимним пальтишком с лисичкой, распахнутым в толчее и духоте… Упомянув о такой интимной подробности, Костя даже смутился. А зря. Вполне нормальное для молодого парня желание!
Между тем Виктория еще долго не допускала его к телу. На третьем курсе побаловала Хвостика лишь походами на каток вдвоем, на последний сеанс в кино и, наконец, поцелуями при расставании в пахнувшем кошками подъезде. «Выходи, пожалуйста, за меня замуж», – прошептал однажды вконец измученный ее ласками парень, но Виктория закрыла ему рот ладошкой: «Молчи». А через неделю эта зараза – иначе не назовешь – пригласила несчастного Костика на свою свадьбу с другим парнем. Причем как! Нацеловалась, наобжималась и, уже уходя, с лестницы, огорошила: «Знаешь, Костик, а я в субботу выхожу замуж. За Андрея Куркина. С пятого курса. – Спустилась на ступеньку и добавила тоном повелительницы: – Я решила, что моим свидетелем на свадьбе будешь ты». Костик сглотнул комок, подступивший к горлу, и бросился из подъезда вон. Дома он, бедненький, всю ночь плакал в подушку, рвал подушку зубами, но отказать Виктории так и не смог. Притащился в загс с огромным букетом нарциссов и тюльпанов, оборвав все цветы на теткиной даче, чтобы осыпать ими невесту с головы до ног. Увы, нежные цветочки в его горячих, потных от волнения руках завяли, грустно склонили головы. Впору было швырнуть этот «миллион алых роз» молодым под ноги, но и на такой жест он не отважился.
Свадьба, судя по описанию, была самой что ни на есть пролетарской, где-то в кафе-стекляшке возле Бутырского рынка, со всеми подобающими столь торжественному случаю атрибутами: ящиками водки, самогонкой, гармошкой, магнитофоном: мани, мани, мани … – и кучей пьяной родни с обеих сторон. Вот тут-то бы мальчику из приличной интеллигентной семьи и призадуматься: на черта мне вся эта шайка-лейка? – и быстро сделать ноги, но мальчик был влюблен, очарован и воспринимал происходящее неадекватно. Украдкой посматривая на счастливую невесту, он вдруг обнаружил, что ее загадочные глаза сделались словно бы невидящими, безразличными. К тому времени он уже порядочно напился, впервые в жизни. Под влиянием винных паров ему стало невыносимо жаль себя, никому здесь не нужного, он прослезился и, чтобы спрятать слезы, кинулся на улицу. И тут появилась Она. Прекрасная невеста в белой фате вышла перекурить. «Мне тоже хочется плакать, – затянувшись сигаретой, сообщила новобрачная. – По-моему, Костик, я не люблю Андрея. Мне кажется, я люблю тебя». Они неистово целовались в ближайшей к кафе подворотне, клялись друг другу в вечной любви и так далее. Но, скорее всего, поцелуями и пьяными клятвами дело не ограничилось. Похоже, именно в этой темной подворотне экзальтированная Виктория, любительница острых ощущений, задрав подол подвенечного платья, впервые и отдалась Костику. Вернее, наоборот, лишила невинности мальчишку. Недаром же, упомянув об эпизоде в подворотне, Костя неожиданно густо порозовел и закашлялся. Фиг их знает, чем они там занимались, дело молодое, но только Виктория внезапно вырвалась из его объятий и – фьють! – исчезла.
Приблизительно в том же духе события развивались и в дальнейшем. С разной периодичностью молодоженка от Куркина сбегала к Косте: на час, на два, на три, пока его мама с папой, люди строгих правил, были на службе.
Вскоре у мамы-учительницы начались долгие летние каникулы, и это была катастрофа. Бедный парень дошел до того, что устроился санитаром на «скорую». Заявил родителям, что хочет с азов изучить будущую профессию, а на самом деле таскал по ночам носилки с инфарктниками, чтобы заработать денег и снять комнату. Мечтал, что Виктория уйдет от Куркина и будет принадлежать только ему. Однако ни тесная комнатушка в полуподвале, которую он снял за двадцать рублей в месяц у беспамятной старухи-алкашки, дубасившей в дверь в самый неподходящий момент, ни отдельная, уже без родителей, квартира лет через десять кардинально ничего не изменили. «Командировки» Виктории – к тому времени эта таран-баба сумела протыриться на работу в Минздрав и действительно часто моталась по командировкам – все равно заканчивались тем, что как-нибудь вечерком ее загадочные глаза делались безразличными, невидящими, а ночью Костя просыпался от стука хлопнувшей двери. Возвращалась она так же неожиданно, как и исчезала: два коротких звонка в дверь, и на пороге Виктория с чемоданом: «Прости, Костик… но я не могу без тебя жить. Я без тебя умру!»
Перед таким аргументом он всегда оказывался бессилен, потому что и сам умирал без нее. Мучился от собственной бесхарактерности и утешался только тем, что Куркин – такой же тюфяк и валенок.
Сейчас сыну Виктории пятнадцать лет. Костя так и не знает, его это сын или Куркина.
При всей своей терпимости к чужим грехам, как говорится, не суди, да не судим будешь, дальше Люся уже еле сдерживала негодование: по доброте душевной Костя принялся еще и оправдывать бывшую возлюбленную. Мол, Виктория – натура необычная, с повышенной чувственностью, она действительно любила их обоих, его и Куркина, невероятно страдала и мучилась от такого раздвоения. В общем, сама себе была не рада.
Очень даже рада, с ехидством подумала Люся. Хорошо устроилась баба: надоел один, пошла к другому. А что там мужики переживают – ей по барабану. Обломала их через колено и устроила себе жизнь-праздник. Кстати, устраивая праздники возвращения не только себе, но и мужу с любовником, она тем самым постоянно подогревала их страсть и ревность. Поэтому-то любовь и длилась так долго. Своих соображений Люся, естественно, не озвучила. Костю и без того было очень жаль.
Для собственного сына (что вполне возможно, фифти-фифти) он был всего лишь дядей Костей, однокурсником мамы. Каждая встреча с маленьким Тимкой становилась для него мукой: он ловил себя на том, что невольно следит за мальчиком в надежде найти подтверждение своего отцовства – в чертах лица, в манере говорить, в жестах – либо, наоборот, убедиться, что Тимка не зря носит фамилию Куркин, и наконец-то вздохнуть свободно. Но черноглазый Тимка был копией матери. Дико везучая, Виктория и тут сумела обвести мужиков вокруг пальца.
Может, конечно, столь резвая дамочка и сама не знала, кто отец ее ребенка, но какой же надо быть безответственной идиоткой, чтобы, собравшись родить в тридцать пять лет – не в двадцать и не в двадцать два! – не подумать о том, на что она обрекает и себя, и «отцов», но прежде всего ни в чем не повинного ребенка. Ведь шила в мешке не утаишь. В один прекрасный день правда о «любви втроем» может выплыть наружу, и повзрослевший мальчишка, выросший во лжи, возненавидит их всех – мать, Куркина, Костю – и сам на всю жизнь останется моральным инвалидом…
Хотя Костя уже давно, лет восемь, не видел Тимку, мысли о «сыне» не отпускали его, изводили постоянно. Вполне естественный вопрос: «А почему бы тебе не сделать экспертизу ДНК?» – Люся бедняге не задала. Во-первых, посчитав бестактным, а во-вторых, подумав, что пойти на подобный шаг тайком, в обход Виктории мягкий и порядочный Костенька не способен, а та, щучка зубастая, ни за что не согласится на экспертизу. На фиг ей это надо? Тайной отцовства докторица рассчитывает удерживать Костю на коротком поводке до самой смерти. Натуре с повышенной чувственностью оказалось мало его исковерканной жизни, ей по-прежнему требуется подпитка из его страданий. А как же! Иначе ведь обзеваешься от скуки. Особенно теперь, когда прыть уже не та.
И откуда только берутся такие бабы-сволочи? А их еще и любят, уважают, оправдывают!
Занятая мыслями об этой проклятой Виктории – сдалась она ей! – Люся и не заметила, что ушла уже довольно далеко. Впереди был первый из впадающих в море каналов, прорытых здесь сто лет назад, чтобы осушить болотистую низменную приморскую равнину и построить фешенебельный курорт. Вокруг ленивого потока пресной воды громоздились привезенные издалека большие желтые валуны и острые обломки скал, придававшие однообразному пейзажу более экзотичный, суровый вид, в особенности тогда, когда стихия, как сейчас, начинала разгуливаться. Волны накатывали все быстрее и с шумом разбивались о каменную преграду. Брызги, подхваченные ветром, долетали до мостика. Внизу, под ногами, буйно пузырилась морская пена.
