В то холодное влажное утро он даже не почувствовал страха — ярость поглотила все его мысли, злость на свое собственное благодушие, которое чуть не привело его к концу. «Каждая случайность, — думал он, — каждый вариант был просчитан этими дьявольскими компьютерами „Хермит лимитед“. Ставки в той кровавой игре, которую затеяли Келли, Рондхейм и их компания, были слишком высоки». Он заставил себя успокоиться, сел на землю и стал думать.
Не надо было обладать слишком большим воображением чтобы понять, что он оказался где-то в центре безлюдной части Исландии. Он постарался вспомнить, что он знал об этом райском уголке Северной Атлантики, что говорили морские карты, которые он изучал на «Катавабе». Остров протянулся на сто девяносто миль с севера на юг и примерно на три сотни миль с запада на восток. Поскольку расстояние с севера на юг было намного короче, оба других направления были им сразу отвергнуты. Если он пойдет на юг, то, скорее всего, попадет на ледник Ватнайекулль, самый большой не только в Исландии, но и во всей Европе. А это будет означать конец всему.
«Значит, на север», — решил он. Логика его мышления была достаточно примитивной, но была еще одна причина: он принял решение, противоречившее возможным компьютерным выкладкам, согласно которым он выбирал наименее разумное направление. Обычный человек в подобной ситуации стал бы пробираться в сторону Рейкьявика, крупнейшего центра цивилизации на острове, находившегося далеко на юго-западе. «Эту случайность они не предусмотрели. Они рассчитали все исходя из логики обычного человека», — подумал Питт.
Теперь у него был ответ — надо идти на север — но это было еще не все. Где, в какой стороне находился север? И даже если бы он знал, он не мог двигаться точно по прямой. Он знал, что любой правша, не имея точных ориентиров, обязательно будет уклоняться в правую сторону. Эта мысль тревожила Питта.
Гул двигателя самолета прервал его раздумья. Прикрыв рукой глаза от блеска яркого голубого неба, он поднял голову, глядя на пассажирский самолет, безмятежно совершавший свой далекий путь. Питт мог только предполагать о месте его назначения. Он мог лететь куда угодно: на запад — в Рейкьявик, на восток — в Норвегию, на юго-восток — в Лондон. Он не сможет правильно определить направление без компаса.
Слово «компас» застряло у него в голове, как мысль о банке ледяного пива у человека, попавшего в центр Сахары. Компас, простой кусочек намагниченного железа, надетого на небольшой штырь и плавающего в смеси воды и глицерина. Внезапно в глубине его мозга забрезжил свет. Он вспомнил урок, который ему преподали много лет назад, когда он ходил в горы с отрядом бойскаутов.
Минут десять ушло, пока он нашел небольшую заводь, спрятанную в низине, прямо у подножия небольшого куполообразного холма. Быстро, как только позволяли его сбитые в кровь пальцы, он отстегнул коричневый кушак и вытащил скреплявшую его булавку. Обвязав один конец длинного шелкового шарфа вокруг своей ноги, он встал на колени и, туго натянув другой свободный конец левой рукой, правой начал тереть булавкой о шелк, пытаясь намагнитить маленький кусочек металла.
Холод становился все сильнее. Питт чувствовал озноб сквозь влажную одежду. Булавка выпала из окостеневших пальцев, и он несколько минут безнадежно искал ее во мшистой земле, пока острый серебряный кончик не воткнулся ему под ноготь. Он был почти благодарен боли: она означала, что пальцы еще не потеряли чувствительность. Он снова начал тереть булавкой о кушак, стараясь, чтобы она не выскользнула из его пальцев.
Когда он решил, что булавка уже достаточно намагнитилась, он потер ее о лоб и нос, чтобы она покрылась жиром кожи лица. Затем вытащил из рубашки две небольшие ниточки и аккуратно обвязал ими булавку. Наступила самая хитрая часть операции. Питт расслабился на мгновение, сгибая и разгибая пальцы, и перебирая ими, как пианист перед выходом на сцену.
Чувствуя, что он готов, Питт осторожно поднял булавку и как можно медленнее опустил ее в маленький спокойный водоем. Задерживая дыхание, он наблюдал, как вода прогнулась под весом булавки, затем его пальцы медленно отпустили нитки, чтобы булавка, движимая земным притяжением и удерживаемая жиром, свободно вращалась в воде.
Только ребенок, ожидающий подарков у рождественской елки, может испытывать такое же удивление, какое пережил Питт, когда он увидел, как эта сумасшедшая булавка описала в воде полукруг и повернулась острием в сторону магнитного полюса. Минуты три он сидел, замерев, вставившись на свой крохотный компас, с таким чувством, что, если он прикроет глаза, она пойдет ко дну и исчезнет.
— Посмотрим, что ваши чертовы компьютеры смогут сделать с этим, — пробормотал он.
Неопытный человек с радостью бы бросился в том направлении, на которое указало острие булавки, решив что это и есть истинный север. Но только не Питт. Он знал что единственным местом, где компас точно указывает на Северный полюс, был небольшой участок в районе Великих Озер между Соединенными Штатами и Канадой, там где Северный и магнитный полюса совпадают. Как опытный навигатор, он также знал, что магнитный полюс располагается где-то между островами принца Уэльского и Гудзоновым заливом, примерно на тысячу миль южнее Северного полюса и только на сто миль севернее Исландии. Это означало, что стрелка его компаса указывала на несколько градусов на северо-запад. Питт достаточно приблизительно рассчитал, что отклонение компаса должно составлять восемьдесят градусов. Теперь он, по крайней мере, знал, что север находится вправо от того направления, куда указывало острие булавки.
Питт вытащил свой примитивный компас из воды и пошел туда, где расстилался туман. Не прошел он и сотни ярдов, как почувствовал, что из разбитой губы брызнула кровь, ныли десны, из которых были выбиты зубы. Боль в паху от удара Рондхейма вынуждала его идти медленно, останавливаясь через несколько шагов. Он заставлял себя двигаться вперед, цепляясь за остатки сознания. Земля была твердая и ровная. Скоро он уже потерял счет своим падениям, и шел, обхватив руками грудь, чтобы ослабить боль, которую испытывал от движения из-за сломанного ребра.
Удача сопутствовала ему. Часа через полтора туман рассеялся, и он увидел огромное количество горячих источников, которые вместе с самодельным компасом давали ему возможность держаться правильного направления.
Прошло еще несколько часов. Испытывая каждую минуту страдание, пронизывающий холод, сильную боль, Питт пытался сохранить сознание. Время превратилось в вечность, которая, казалось, не кончится, пока он не ступит на влажную мягкую траву. Он уже не был уверен, что проживет еще хотя бы несколько часов.
Шаг за шагом, бесконечный цикл, Питт двигался вперед, чувствуя полное изнеможение. Он не мог сосредоточиться ни на чем, кроме как на каждой следующей отметке, на очередном отрезке пути, а когда он преодолевал его, то думал только о следующем. Логика уже не существовала. Его сознание просыпалось только тогда, когда из дальних туманных его уголков поступал сигнал о том, что он сбивается с курса.
Прошедшие двенадцать часов показались ему двенадцатью годами. Он остановился у серного источника и опустил свой маленький компас в воду. Однако на этот раз пальцы не были столь точны, булавка выпала из рук, упала в воду и пошла ко дну. Он не успел подхватить ее и долго сидел потом, бессмысленно глядя в воду. Ему казалось, что надеяться уже не на что, что он никогда не сможет выбраться из этой бескрайней ледяной пустыни.
Опухшие глаза открывались с трудом, ноги ныли от изнурения, дыхание прерывалось. Но он опять поднялся и, спотыкаясь, побрел вперед, ведомый какой-то непонятной внутренней силой, о существовании которой он и не подозревал раньше. Ему казалось, что тело его уже мертво, он не чувствовал боли и никаких эмоций. Питт понял, что уже переступил порог физической чувствительности. Он упал.
Внезапно он услышал какой-то шум и прислушался. Действительно, сквозь пустоту бесконечной равнины пробивался какой-то пульсирующий звук. Его оцепеневший мозг отказывался постичь и объяснить услышанное, так же как и предположить, откуда звук доносится,
Затем все стихло. Звук исчез. Питт уже не мог думать о людях, которые остались там, в ущелье, чувство ответственности за их судьбы исчезло за эти бесконечные часы скитаний. Он думал только об одном — перестать цепляться за жизнь и спокойно умереть под холодным северным солнцем. Это было бы так просто — остановиться и погрузиться в черную пустоту небытия.
Пара сапог, старых кожаных сапог, появилась перед невидящими глазами Питта там, где только что было бескрайнее пространство дикой травы. Затем руки этого призрака перевернули его на спину, и он увидел усталое морщинистое лицо с голубыми глазами. Густые седые волосы нависли надо лбом, как шлем воина на старинных фламандских полотнах. Старик, которому было уже далеко за семьдесят, одетый в поношенный толстый свитер, склонился над Питтом и дотронулся до его лица.
