— Пришла беда, открывай ворота! — причитала Лиза, укладывая вещи в чемодан. — Поеду, схороню тетку. Скажу последнее «прости»!
— Вместе поедем, — перебила Татьяна Ивановна. — Мне она тоже не чужая.
В деревне, среди похоронных хлопот ли, а может, на кладбище, когда Татьяна Ивановна бродила среди могилок своих земляков, созрело ее непростое решение.
Решение-то созрело, а плана не было. Татьяна Ивановна чувствовала, что уже не та, какой была восемнадцать лет назад, когда, полная сил и решимости, приехала забирать дочь из роддома.
Теперь, наедине с собой ли, с зеркалами, ее все чаще охватывала паника. От надвигающейся старости, от их с Петей одиночества, от груза вины и страха перед чем-то неизбежным, она стала чувствовать себя не столь уверенно, как раньше. Совсем не так, как раньше.
И вот вдвоем в Клавином доме они возились с Лизой весь день. Лиза все бормотала что-то, причитала, натыкаясь на знакомые ей Клавины вещи. А Татьяна Ивановна была вся в себе. Как натянутая струна внутри ее звенела — этот дом был сейчас для нее подобен открытой ране. Она все вспоминала, как Лерочка с животом стояла посреди этой комнаты, как Клава с Лизой ее собирали… Как такси сигналило во дворе…
И эти воспоминания хлестали, хлестали ее по самому сердцу. Так, стоя посреди Клавиной избы, неожиданно для Лизы, Татьяна Ивановна разрыдалась в голос. Голову обхватила, раскачивает себя из стороны в сторону. Лиза испугалась — не подозревала такой глубины родственных чувств хозяйки. Но с готовностью подхватила, запричитала:
— Ушла наша Клавонька, не спросяся…
«Не о Клаве я! — чуть было не сказала Татьяна Ивановна. — О своем я, Лиза. Тяжело у меня на сердце, мочи нет, как тяжело!»
Но смолчала, сдержалась, не открылась Лизе на этот раз.
А наутро, оставив Лизу в деревне, первым автобусом отправилась в город.
Взяла такси. Первым пунктом было то самое учреждение, куда она отвезла когда-то розовый конверт с ребенком.
С ухающим сердцем поднялась она по ступенькам. Несколько раз перечитала вывеску, не веря глазам. Здание теперь принадлежало какому-то тресту.
Вошла внутрь, но никто толком не смог объяснить, где теперь находится Дом ребенка.
Таксист оказался товарищем терпеливым и безропотно катал ее по городу в поисках нужного учреждения.
Когда они наконец нашли Дом ребенка, решимость Татьяны Ивановны потихоньку начала угасать. Она вдруг поняла: прошли годы, все изменилось. Все настолько изменилось, что надеяться на успех задуманного — безрассудство.
И все же женщина поднялась в приемную Дома ребенка и попросила проводить ее к заведующей.
Та оказалась дамой незлобной и выслушала сбивчивое объяснение Татьяны Ивановны без каких бы то ни было эмоций.
— Мы попробуем вам помочь, но сразу оговорюсь: десять лет назад в Доме ребенка был пожар. Документы сгорели. Учреждение после пожара сюда перевели. К тому же я работаю недавно. Прежняя заведующая переехала в другой город. Весь персонал поменялся…
Каждое слово заведующей открывало перед Татьяной Ивановной горькую правду: то, что она натворила восемнадцать лет назад, не исправить. Лерочкина судьба — цена за материнскую ошибку.
Секретарша повела Татьяну Ивановну в архив. Они долго рылись в оставшихся после пожара документах. Ничего. Ни одной бумажки с той памятной весны не сохранилось.
— Ну вы не опускайте руки, — подбодрила ее заведующая, когда узнала о безрезультатности поисков. — Путь наших воспитанников можно приблизительно обрисовать. У нас они находятся до шести лет. Затем детей распределяют или в детский дом, или в интернат. Это как кому повезет. Детские дома, конечно, по всей стране. Где места свободные есть, туда и отправляем. А интернаты в основном по области. Так что…
Вышла из этого учреждения Татьяна Ивановна совершенно подавленная.
В кармане лежал список детских домов и интернатов, принявших двенадцать лет назад курских сирот-шестилеток.
Куда идти? Первым в списке стоял интернат поселка Покровка.
До Покровки можно было добраться электричкой. Не раздумывая Татьяна Ивановна поехала на вокзал и села в электричку.
Вагон был полон. Ей все же удалось сесть. Она сразу погрузилась в собственные мысли. Впрочем, вскоре ее отвлекла от дум шумная компания, ввалившаяся в вагон на одной из станций. Компания состояла из пяти подростков — четыре девочки и мальчик. Им всем было по 12–15 лет, по крайней мере так показалось Татьяне Ивановне.
Одеты подростки были кое-как, небрежно. На девочках были драповые пальто с чужого плеча, с разными пуговицами, а то и вовсе без пуговиц, нараспашку. На мальчике — замызганная коричневая болоньевая куртка.
Ввалились с шумом, гамом, заняли два сиденья через проход от Татьяны Ивановны, так что ей хорошо было видно все действо. Сидевшую там в одиночестве женщину в очках подвинули к окну. Пальтишки скинули, расселись. Одна девочка из этой компании, та, что покрупнее своих товарищей, сразу завладела вниманием остальных. Добивалась она этого просто — активно крутила головой в разные стороны, говорила так громко, что слышал ее, пожалуй, весь вагон. Тут же, с ходу, эта атаманша принялась задирать своих товарищей. Кого за ухо щипнет, кого за ногу.
Те, понятное дело, визжат, толкаются. Женщина в очках, зажатая в угол, на все это взирала с нескрываемым ужасом. Да и было от чего ужасаться. Татьяна Ивановна в своей жизни ничего подобного не видела.
Было похоже на то, что детей выпустили из зверинца. Они вели себя так, будто окружающих просто не было.
— Где же у них воспитательница? — задал никому не адресованный вопрос сидящий рядом мужчина. И закрылся газетой.
Татьяна Ивановна смотрела на детей во все глаза. Компания разбушевалась, совершенно игнорируя сидящего рядом взрослого человека. Женщина наконец не выдержала, собрала свои сумки и стала пробираться в поисках другого места. Крупную девчонку, как оказалось, звали Леной. Татьяна Ивановна внутренне содрогнулась, услышав такое мягкое имя. Совсем не подходит резкой, горластой, вульгарной девице.
Ленке внимания оказалось мало. Она принялась приставать к самой тощей, лохматой девчонке. То схватит за голову и начнет раскачивать из стороны в сторону, то больно ущипнет за ногу или со всей силой наступит на сапог.
Тощая орала на весь вагон, не стесняясь в выражениях. Ленка заворачивала в ответ трехэтажным матом. Вся компания на каждую такую стычку взрывалась диким хохотом.
— Куда же милиция смотрит? — поинтересовался мужчина из-за газеты. Сидящий рядом с ним мальчик лет восьми перестал облизывать мороженое и с открытым ртом наблюдал ту же картину.
