Теперь он шутил, она понимала и даже была благодарна за шутки, за терпение. Но пока не могла выполнить его единственную просьбу — выкарабкаться из собственной депрессии.
После телефонного разговора с дочерью Татьяна Ивановна места себе не находила. Сначала она все стояла и смотрела беспомощно на телефон, словно он мог зазвонить и исправить то, что она только что услышала. Потом, убедившись, что от аппарата ждать больше нечего, Татьяна Ивановна побрела в спальню, но находиться там не смогла, вышла и села на диван в гостиной.
Лиза стояла на табуретке, протирала листья фикуса и с тревогой наблюдала за хозяйкой.
— Ну, что там, у Лерочки? — наконец не выдержала она и слезла с табуретки. — Когда в отпуск-то ждать? Что, иль не приедут?
Она нарочно задавала много вопросов, чтобы хозяйка ответила хотя бы на один. А то, бывает, задашь ей вопрос, а она молчит, будто и не слышала. Вообще Лиза последнее время стала тревожиться за хозяйку. Задумываться та стала. Тосковать вроде как. Сядет, обложится фотоальбомами старыми и перебирает снимки. А потом молчит весь вечер. Раньше все по портнихам бегала, прически наводила, магазины любила, а теперь…
— А? — вынырнула Татьяна Ивановна из своих дум. Вопросы домработницы дошли до нее с опозданием. — Лера потеряла ребенка.
— Бог ты мой! — вырвалось у Лизы, и она невольно опустилась на табуретку. — Да что ж это за напасть? Да как же она не убереглась, касатка наша? Да что же это?
У Лизы сразу слезы потекли. А Татьяна Ивановна сидела как каменная — плакать не могла. Известие придавило ее.
— Не надо было отпускать девочку в такую далищу! — причитала Лиза, крутя в руках тряпку. — Мыслимое ли дело, неделю ехать — не доехать! Нет бы под крылышком у мамы да у папы…
Лиза бы долго еще причитала, если бы не наткнулась на взгляд хозяйки. Это был такой взгляд, наткнувшись на который нельзя не замолчать.
— Вы бы, Татьяна Ивановна, в церковь сходили, — помолчав, посоветовала Лиза. — Свечку поставили, помолились за Лерочку-то.
— В церковь? — переспросила Татьяна Ивановна, и Лизе показалось, что в лице хозяйки появилось легкое оживление. — В церковь можно. Только как же я пойду, Лиза? Петр Дмитриевич партийный, нельзя…
— Петр Дмитриевич партийный, а вы-то нет. Вы, Татьяна Ивановна, в нашей деревенской церкви небось крещенная?
— Да…
— Ну так и сходите. А Петру Дмитриевичу мы не скажем. Ему и без нас забот хватает. Он за армией должен смотреть. Армия-то у нас вона какая! Большая…
Церковь Татьяна Ивановна выбрала подальше от Москвы, от возможных встреч со знакомыми — на электричке поехала в Загорск. Стояла ранняя прозрачная осень, и храм издалека, с зеленого холма, показался ей сказочно красивым. Бело-голубой, в окружении подернутых желтым деревьев и прозрачного синего неба, он притягивал взор, затрагивая в душе незнакомые, спящие до поры струны.
Татьяна Ивановна достала из сумки косынку, повязала голову. Пошла с народом. Люди начинали креститься и кланяться от самых ворот. А она поймала себя на мысли, что не умеет и даже не знает — слева направо класть крест или же справа налево.
Слишком поспешно пересекла она монастырский двор и поднялась на крыльцо. Глядя, как это делает старушка, перекрестилась. В маленьком коридорчике при входе в церковь стоял монах в черной длинной рясе. Он что-то сказал, когда она вошла, но Татьяна Ивановна не поняла. Взглянула — у него было очень доброе выражение глаз. Он тепло улыбался ей как старой знакомой. Слегка отлегло от сердца. Она вежливо поздоровалась с монахом и вошла в церковь.
Шла служба. Откуда-то сверху лились голоса хора. Татьяна Ивановна не знала, куда встать, что сделать. Купила свечи, потому, что так делали другие, и подошла поближе к иконам. Она видела, что другие ставят свечи возле икон. А она не знала, куда поставить.
Деловитого вида бабушка хозяйничала возле икон — расставляла свечи. Убирала догоравшие, ставила новые. Она неодобрительно глянула на Татьяну Ивановну, когда та попыталась прочесть название иконы.
— Чего глядеть? Молиться надо! — проворчала бабулька. Татьяна Ивановна отошла. Она отодвинулась лишь от того места, где хозяйничала бабулька, но в глубине души согласилась: она действительно как бы и не имеет права находиться здесь. Никогда и нигде прежде она не испытывала подобного чувства. Раньше где бы она ни появлялась — на параде, на банкете, в театре или в гостинице дорогого курорта, — всюду чувствовала себя если не хозяйкой, то желанной гостьей.
Здесь же никто не знал ее, не хотел пожалеть. Здесь не считалось, что она жена генерала. В храме это было совсем не важно, как в бане. Только люди здесь были обнажены душой.
Татьяна Ивановна уже была близка к тому, чтобы выйти из церкви с досадой в душе. Но, отойдя в тень, она наткнулась взглядом на взгляд иконы. С иконы на нее смотрел грустный человек с добрыми глазами. Он выглядел не слишком старым. Может, возраста ее мужа. Его лицо обрамляли аккуратная маленькая, совсем белая бородка и такие же белые, зачесанные назад волосы.
Он смотрел прямо на нее, словно что-то спросить хотел.
Татьяна Ивановна в этот момент была уверена — человек с иконы хочет, чтобы она поговорила с ним.
Она утерла слезы и зажгла свечу. Поставила перед иконой.
— Виновата я, — тихо сказала Татьяна Ивановна, глядя прямо в глаза Николаю Чудотворцу. — Перед Богом виновата и перед дочерью своей. Извелась вся, не могу больше… Если бы можно было все вернуть!
Взгляд Чудотворца стал пытливым. Он словно хотел проникнуть в самую душу. У него были к ней вопросы, она догадалась.
— Я ведь хотела как лучше. Муж у меня в таких кругах… Люди дома бывают такие, что…
Осеклась, поняла — все не то. Человек с иконы смотрел на нее хоть и с состраданием, но и с осуждением тоже. Строго смотрел.
— Да, теперь-то я понимаю, что натворила. Дочку оставила без детей. Из-за меня она страдает, уверена. И нам с Петей наказание. Но как же теперь? Что же мне делать? Научи, добрый человек! Совсем я потерялась.
Долго беседовала Татьяна Ивановна с ликом Николая Чудотворца. Слезы текли, пламя свечей дрожало в глазах.
Вышла из церкви, не то чтобы облегчив душу, а скорее — с сознанием, что не одна она несет этот камень на душе. Вот теперь и еще кто-то знает. И этот кто-то, теперь она почти уверена, не оставит ее, подскажет что-нибудь, знак подаст.
Вернулась домой тихая, задумчивая, а там Лиза — вся в слезах. Из деревни телеграмму получили — Клава умерла.
— Пришла беда, открывай ворота! — причитала Лиза, укладывая вещи в чемодан. — Поеду, схороню тетку. Скажу последнее «прости»!
