— Ничего не беспокоит, — улыбнулась Аня. — Они же все равно меня убьют.
— Кто убьет?
— Как кто? Те, кто взялись за нас с Олегом. Они не остановятся. Да я и не ропщу. Попала в мясорубку, значит, сама виновата. Никто не неволил гоняться за длинным рублем. Знаете, единственное, о чем жалею? — Метнула на профессора быстрый взгляд из-под темных ресниц. — У нас в доме когда-то жил рыжий кот Антон. Необыкновенное существо, умное, ласковое, преданное. И как же он громко мурлыкал у меня на коленях… Никогда больше не придется приласкать мурлыкающего кота, это действительно обидно. А все остальное — тьфу! Не стоит сожалений.
— Прекрати, — угрюмо бросил Сабуров, внезапно перейдя на «ты». — Мелешь вздор. Никому ты не нужна, чтобы тебя убивать. Еще раз повторю, все кончилось. Не хотел говорить, но скажу. Может, тебе будет спокойнее. Фирма «Токсинор» теперь принадлежит американцам, и я, как ни чудно, ее новый директор. Одним из условий было, чтобы тебя оставили в покое. Никому ты больше не мешаешь. Следствие окончено, забудь.
— А что с Олегом? Он тоже больше никому не мешает? — Аня спросила без особого любопытства, так уж, для поддержания темы.
— Стрепетов — тем более.
— Почему тем более?
— Он умер на допросе. Сердечный приступ.
— Вот видите, — с удовлетворением заметила Аня. — Бедный мальчик!.. Столько хитрил, изворачивался — и такой ужасный конец… Придавили, как мышонка. Дорогой Иван Савельевич, не надо лукавить. Или вы чего-то сами не понимаете. Ведь дело не во мне и не в Олеге. Дело в принципе. У россиянского бизнеса свои законы. Конкурентов положено мочить. Не нами заведено.
— Не думай о себе слишком высоко. Какой ты конкурент?
— Естественно, никакой не конкурент. Я просто лишняя. Запятая в чужом тексте, которую лучше стереть… Иначе вся работа выглядит неряшливой.
Она по-прежнему не могла понять, чего от нее ждет новый покровитель, который сначала был профессором, а теперь оказался директором «Токсинора». Жизнь убедила ее в том, что чистого бескорыстия в природе не существует. Всякая услуга имеет свою тайную или явную мотивацию. За так называемую бескорыстную помощь приходится платить дороже всего — деньгами, телом, дружбой, предательством, любовью, и иногда проценты набегают такие, что душу продашь дьяволу, лишь бы расквитаться. Но сейчас, в своем заторможенном состоянии, она не испытывала сильных эмоций и этот вопрос, как и Все другие, волновал ее только теоретически.
Сабуров смотрел на нее, прикрываясь ладонью от солнца, потом своим платком вытер ее губы, запачканные мороженым.
— Извините, — смутилась Аня.
Она почти засыпала, и это тоже было маленьким чудом. Надо же, можно подремать на солнышке, пронизывающем листву… Разве могла она об этом мечтать еще день назад?
— Ничего, — будто сам себе сказал профессор. — На первый раз достаточно. Все образуется, и справедливость себя обязательно окажет, как говаривал один матрос. Вы, Анечка, еще слишком слабы, чтобы рассуждать здраво.
— Какой матрос? — сквозь сон спросила Аня.
— У писателя Станюкевича. Обычный русский матрос. Сколько его ни били, ни ломали, все свое талдычил: правда, дескать, восторжествует.
— Восторжествовала?
— Нет. В конкретном случае нет. Но если брать вопрос шире, доводить до обобщения… Поразительная национальная черта, эта, в сущности, слепая вера русского человека в непогрешимость разумного, справедливого устройства мира. Об нее, если отбросить частности, как раз и споткнулся нынешний режим, выдающий себя за либеральный. Десяток лет пытаются втолковать мужику, что доллар превыше всего, а ему и невдомек. По-прежнему цепляется за свои старинные цацки, хоть кол на голове теши.
— Матрос утонул, да, Иван Савельевич?
— Можно сказать и так… Поехали домой, Анечка. Совсем ты, гляжу, разнюнилась.
Аня послушно поднялась, уцепилась за его локоть. Сабуров сурово насупился. Впервые после долгого безвременья женские прикосновения вызывали у него такие чувства: защитить, прикрыть, приласкать. Эх, думал растроганно, сбросить бы годков тридцать, сорок…
Неподалеку от выхода из сада, возле теннисного корта их поджидали двое молодых людей преступного вида. Оба одетые как для уборочной страды: в кожаных телогрейках, в шерстяных шапочках, в широких сатиновых штанах… Глаза тусклые, как у кабанов. Сабуров намерился их обойти, но Аня, хотя была в полусне, сразу сообразила, что ждут именно их. Встрепенулась, пошла ровнее. Молодые люди перегородили им путь, как два раскачивающихся столба.
— Что, старинушка? — спросил один, сцедив окурок с губы. — Не слишком ли молодую телочку снял? Отдай лучше нам.
Сабуров оглянулся по сторонам: те же пожилые пары на корте, слева, за забором из рабицы, несколько человек гоняют в пинг-понг, на дороге они одни. Никто на них не смотрит.
— Вам чего, ребятишки? Приключений ищите?
Парни заржали добродушно.
— Ага, приключений… — согласился громила. — Потрахаться охота. Скоко хочешь за свою мочалку? Ста рублей хватит?
— Я же вам говорила, — упавшим тоном пролепетала Аня. — Они не отступят.
Сабуров не поверил. Подгулявшие с утра задиры — досадное совпадение, не более того. Он попросил:
— Ребятки, не шалите. Дайте пройти.
— Слышь, Петух, — сказал один другому с удивлением, — старому пердуну ста рублей мало.
— Наглый он, — ответил тот. — Придется поучить. Отойди-ка, братан, разомнусь маленько.
Разминка заключалась в том, что парень развернулся на одной ноге, а второй, обутой в кроссовку, нанес Ане два удара: первый в живот, второй в голову. Девушка повалилась на песок, как подрубленная. Сабуров кинулся на обидчиков, но тут же обнаружил себя стоящим на коленях. Попытался вдохнуть или выдохнуть, но в горле заклинило и перед глазами вспыхнула алая, дробящаяся пленка. Озорные лица парней просачивались сквозь нее смутно.
Оба еще для порядка лениво попинали лежащую без сознания Аню и собрались уходить. На прощание тот, кто руководил экзекуцией, наклонился к Сабурову:
— Не ходи больше в наш садик, дед. И телку за собой не таскай. Пожалей свои седины. Понял?
Сабуров уже обрел дар речи, хотя встать с колен не мог.
— Кто вас послал?
— Думай сам, дед, пока мозги не вышибли. Первое предупреждение. Второе будет последним.
Сабуров поймал тусклый, расплывчатый взгляд негодяя, вобрал его в себя. Из мозга в мозг послал уведомление.
— Жаль мне тебя, сопляк. Не доживешь до утра.
Парня качнуло, и он отступил на шаг.
— Ты чего, Ганя? — удивился напарник. — Заткнуть ему ротину?
— Заткни, — кивнул Ганя, белый как мел.
Лежа на спине, Сабуров проследил, как они уходили, статные, рослые, удалые. Ни один не оглянулся. Он переполз поближе к Ане по теплому асфальту. Подул ей в нос. Поднял кофточку, ощупал живот. Сразу трудно определить, какие новые повреждения прибавились к прежним.
Мимо них женщина протащила упирающегося, хнычущего малыша, объясняя на ходу, что «дедушка и тетенька пьяные».
У Сабурова было горько на душе. Судьба еще разок врезала по затылку, в буквальном и фигуральном смысле. Он не знал, как сообразоваться с чувством, которое испытывал к женщине, распластанной рядом. Спасти ее, конечно, можно, но строить долгосрочные планы, связанные с ней, по меньшей мере, нелепо. Его тропка вот-вот оборвется, а ее… Но, с другой стороны, он молодел день ото дня, ведь что-нибудь это значит?
Наконец Аня очнулась, приоткрылись сонные глаза — полыхнули синие огни. Словно ничего не случилось, продолжила разговор:
— Я же говорила, а вы сомневались. Они ни за что не отстанут.
— Ерунда. Ты говорила, убьют, а сама живая.
— Не сразу. Им нравится процесс. Они делают это медленно.
— Смакуют, значит?
— Да, смакуют. Это же выродки.
— Встать сможешь?
— А вы?
— Не лежать же здесь до ночи. Давай потихоньку подыматься.
В машине, когда уже тронулись с места, Аня сказала:
— Иван Савельевич, миленький, зачем вам со мной вместе погибать? Отвезите обратно в психушку — и дело с концом. Меня с удовольствием примут.
— Заткнись, пожалуйста, — беззлобно попросил Сабуров. Побои их породнили.
ГЛАВА 6
На вилле в Петрово-Дальнем у Ильи Борисовича много челяди, одних поваров трое, но из всех выделялась красотка Галя, несравненная Галина Андреевна, цыганка и прелюбодейка. На службе у Трихополова она сделала большую карьеру. Года три назад, оказавшись по случаю в ресторане «Загородная изба», где, помимо всего прочего, услаждали гостей кочующие цыгане из театра «Ромэн», Трихополов по пьяному капризу забрал ее с собой — и вот поди ж ты, как шальная ночка затянулась!.. Чем взяла пышнотелая чаровница, трудно сказать, но не только несравненным любовным умением, хотя и это немаловажно, что скрывать… Окунулся в чужую, горячую кровь, как в живой источник. У самого искушенного мужчины лишь изредка бывают такие встречи, когда он смело может сказать: это мое, только мне предназначенное. Он теперь понимал россиянских аристократов, которых издавна, как магнитом, тянуло в табор. Бывало, вернется на виллу к ночи, как выжатый лимон, только бы до подушки добраться, а увидит белозубую, оторопелую улыбку, изопьет чарку хмельного пойла с подмешанной, одной ей ведомой травкой — и час, два, три, а то до самого утра, бултыхается, беспамятный, счастливый, в ее ненасытной утробе. С ней единственной забывал, как его зовут и сколько лет отстукало на будильнике вечности.
