И сразу выбежали солдаты. Вспыхнули фонари.
— Быстрее! — закричал полковник.
Андрей рвется вперед. Его обгоняет Фиолетов. Не раздумывая, Андрей ныряет за ним в черное отверстие люка. Свет фонаря качается по мокрым стенам желтым лучом. Вонь ударяет в ноздри. Ботинки тонут в грязи.
— Сто-о-ой! — взмывает крик, и, как пушечный удар, лопается револьверный выстрел. Затем еще раз. Плеск воды. Сдавленное дыхание. Матерная ругань.
Впереди Андрея по стенам скачет чья-то тень. Это тот, кого они ловят. Из бокового прохода выбегает поручик. Андрей ослепляет его светом своего фонаря, сбивает с ног и шарахается за каменный столб. Фиолетов без фуражки, залепленный грязью, поднимается с револьвером в руках и бежит дальше, скользя в лужах.
«Догонит…» — Андрей навскидку бьет поручику вслед из нагана. Пули визжат, отскакивая от стен.
«Черт, ушел…»
Держась за стены, Андрей медленно бредет в обратную сторону, останавливаясь, кричит в мертвую тишину земли:
— Эге-ге-е-ей!..
Поручик стреляет в темноту подземелья. Там, перед ним, бежит человек, но его не видно. Слышен только топот ног и журчание сточной воды. Поручик цепляется пальцами за выступы стен, скользит в лужах, он задыхается. Кто-то, за поворотом, зовет:
— Эге-е-ей!..
Фиолетов видит вдали размытое светящееся пятно. Он ускоряет шаги и попадает в большую бетонную трубу. Обдирая пальцы в кровь, подтягивается на руках и вылезает на поверхность земли. Перед ним незнакомая улица и тень человека в конце ее. Поручик прячет наган и, грязный, без фуражки, преследует незнакомца, прячась в подъездах. Они минуют площадь, на которой стоит одинокий пустой трамвай, сворачивают в проходной двор и оказываются у ресторана «Фортуна». Преследуемый оглядывается и ныряет в дверь. Звякают задвигаемые засовы, в глубине, за стеклами, загорается огонек свечи, плывет какое-то время, медленно растворяясь во мгле, и пропадает окончательно, точно его и не было. Фиолетов осторожно приблизился ко входу. На ступенях мокрые отпечатки резиновых калош. Поручик закуривает папироску и жадно затягивается дымом, расцепив крючки на тесном вороте кителя.
…Утром в кабинете полковника собрались все, кто отвечал за операцию. Пясецкий приболел — он покашливал, в глазах была простудная краснота. Выбритые до синевы щеки придавали лицу аскетический, монашеский вид, но по-военному короткий ежик волос топорщился упрямо, отливая стальной сединой.
Полковник стоял у окна.
День был пасмурный. Может, это был первый день осени? С утра небо обложили тучи. И стали видны тополя. Обглоданные засухой, с опавшей листвой, они торчали вдоль забора высокими тощими метлами. Над малыми и большими куполами собора летали не то голуби, не то вороны. Все вокруг было серым — дома, дороги…
Почему-то все время он думает о смерти. Старый город будит эти мысли. Нет, он не упрекает себя за жестокость. Но самому умирать не хотелось. Он боялся смерти. Как он прожил — это не имеет значения. Милосердие и жестокость одинаково бесцельны, как способ отодвинуть предугадываемую черту. И все-таки… Его старое тело не могло согласиться с тем, что он был хуже тех, кого убивал, кому жал руки и перед кем вытягивался по стойке смирно на протяжении бесконечных лет. Он глубоко презирал и вышестоящих, и работающих рядом. За их глупость, ограниченность, за рудименты выдуманных понятий, как добро и зло, ненависть и любовь, которые они не могли вытравить в себе до конца. Все-таки у него была цель, ради которой стоило существовать, — утверждение его рода на землях предков. Он это делает ясно и холодно, с математическим расчетом профессионального контрразведчика… Боже, а сын убит. И всем колоколам освобожденных городов не заглушить своим звоном боль дряхлого старого сердца.
— Господа, — тихо сказал полковник. — Я считаю вчерашнюю операцию сорванной. В этом виноваты в одинаковой степени вы и я сам… План канализации отсутствует, но мы должны бы ранее предугадать все. Однако под контроль взяли лишь несколько колодцев. Непростительная небрежность. Единственная удача, правда, немаловажная, — арест сторожа.
— Господин полковник, — поднялся поручик. — Старик не признает вины! Мы провозились с ним всю ночь.
— Так и должно быть, — хмуро обрезал полковник. — Введите его!
Два солдата втащили полураздетого старика и бросили на ковер. Обливаясь слезами, он на четвереньках пополз к столу:
— Ваше благородие… За что?! Миленькие мои… Как на духу… Чистосердечно… Ваше благородие… Отец наш!
— Ты стучал палкой? — спросил полковник, не поднимая головы от бумаг.
— Я… Я! — обрадованно закричал старик.
— Подавал сигнал? Говори!
— Да кто ж знал, что это сигнал? — старик размазывает по лицу кровь из разбитых губ. — Попросили стукнуть… Мне что, трудно? Ваше благородие, жену родную продам, а вам скажу святую правду…
— Кто тебя надоумил подать сигнал?
— Незнакомец какой-то, ваше благородие… Подошел… Говорит: как офицер уйдет с улицы — стукни тихонько по камням. Деньги дам. Деньги немалые…
— Кто же этот… незнакомец? — усмехается полковник.
— Святой крест — не знаю, — старик заливается слезами, с отчаянием мотает лысой головой. — Да если б знал! Каждую черточку припомнил бы, ваше благородие… Голубчик вы наш… Сторож я бедный… Немощный уже человек… За что же вы меня бьете?
Полковник долгим пристальным взглядом смотрит на сторожа.
— Мы с тобой, старик, прожили долгую жизнь. Оба стоим уже одной ногой в могиле. Мы поймем друг друга лучше, чем эти молодые люди. Скажи, ты правду говоришь?
— Истинный крест…
— Ах ты ж старый притворщик, — шепчет полковник сквозь зубы и с силой стучит кулаком по столу. — Поручик! Продолжайте! И чтоб заговорил!
— Мама-а-а! — вопит старик и падает на ковер, судорожно обхватив голову руками. — Мама родная-я-я!!!
— Вставай, дед, вставай, — говорит поручик. — Все только начинается. Пошли.
Он играющей походкой направляется к двери, и два солдата тянут за ним обмякшее тело старика. Разбитые грязные сапоги старика волочатся по ковру.
«Ничего он не знает, — с отвращением думает Пясецкий. — Глупый, жадный старик. Бить его будут долго. Не выдержит. Какая жизнь — такая и смерть…»
— Извините, господа, — сухо покашливая, произносит полковник. — Вы свободны.
Офицеры и штатские молча покидают кабинет. Адъютант встречает Андрея, стоя у двери.
— Прошу, ваше вознаграждение, — говорит он, протягивая синий конверт.
Андрей молча разрывает его и видит пачку аккуратно сложенных денег.
