— А под этой бикинийской ромашкой?
— Если обожрешься ей, то и не такое будет, — предположил Данте.
— Ничего подобного, — возразила она, — Есть предел дозы, при превышении которого tiareute действует, как простой транквилизатор. Типа валерьянки.
— А если наоборот, совсем чуть–чуть, типа, гомеопатии? – спросил Уфти.
Лаэа пожала плечами.
— Наверное, будет легкий эффект, вроде хорошего настроения.
— Ага, — подтвердила Флер.
— Ты–то откуда знаешь?
— Оттуда. Это же мой папа ее исследовал.
— А вывели ее мы, папуасы, — вставил сержант, — В ту эпоху, до прихода британцев, у нас была древняя продуктивная культура. Мы вывели банан, сахарный тростник, tiareute…
— … И ныне вымершего антарктического мамонта, — поддел его Токо.
— Ты прикалываешься, — проворчал «настоящий папуас», — а я серьезно. Вот док Мак не даст соврать. Ведь это мы вывели банан и сахарный тростник, верно?
— Скорее всего, да, — подтвердил доктор Линкс.
— Вот! Понял? А первые символы алфавита «rapik» появились на папуасских щитах.
Лаэа немедленно возмутилась:
— Да щас тебе! Rapik привез в Гавайику ariki–roaroa Мауна–Оро. Когда он пришел на tiki–proa во главе foa–tupuna из Uta–Ru–Hiva, то первым делом начертил эти знаки на камнях Taputapuatea–marae, на острове Раиатеа! Поезжай и посмотри сам, если не веришь.
— А где была Uta–Ru–Hiva? – ехидно спросил Уфти, — Ага, молчишь. То–то и оно!
— Если ты намекаешь на то, что это где–то в Папуа… — начала девушка.
— Вот! – перебил он, — Заметьте, не я это сказал!
— Я, кажется, перестал улавливать предмет спора, — сообщил Линкс.
— Это про историю, — пояснил ему Токо, — Примерно в те времена, когда у вас строили Стоунхэндж, у нас была эпоха Просвещения. Как говорят, ее начал наш великий вождь Мауна–Оро. Он пришел из страны или архипелага Ута, объединил острова Полинезии, Австронезии, Останезии и Микронезии, и получилась общая страна — Гавайика.
— А «рапик» — это пиктография, которой у вас дублируют латиницу?
— Просто латиница – это международный алфавит, а рапик – это наш, — уточнил тот.
— Теперь понял… А Утафоа, соответственно, «Народ Ута», не так ли?
— Люди Ута, — поправила Лаэа, — «Foa» значит «люди».
Макс Линкс задумчиво провел ладонью по гладко выбритому подбородку.
— Гм… Люди. Народ. Вы полагаете, что есть принципиальная разница?
— Еще какая, — встрял Данте, — Люди это когда каждый соображает, что лично ему надо, и что надо соседям, коллегам… Короче другим людям. А народ это когда всем похеру.
— Люди – это сознательность, — добавила Фэнг.
— Вот не надо этих коммунистических перегибов, — сказал Токо.
— Это каких еще перегибов? – вступилась за нее Рибопо, — Она сказала то же самое, что и Данте сказал. Люди должны учитывать интересы окружающих, как и свои.
— Это и есть перегиб, — заявил Токо, — Абстрактных окружающих ставят вперед человека, он им должен, а за них играет комп, который все распределяет, как у вас на Элаусестере.
— А ты у нас там был? – мрачно осведомилась она.
— Если бы не был, то не говорил бы. Что это за дела, когда у человека нет ни своего proa, ни своего fare? Мол, частная собственность только мешает. Типа, и Хартия не писана.
— Что ты киваешь на Хартию? Вот у тебя здесь, на Алофи, нет собственности, кроме lava–lava. И что? Твои гуманитарные потребности поперты? Почему же ты в суд не идешь?
— Да что вы сцепились из–за ерунды? — удивился Данте.
— А то! Вот такой умник съездит к нам на два часа, ни хрена не поймет, а потом…
— Да я у вас на Херехеретуэ и на Тепе торчал две недели, занимался морскими коровами!
— Вот про них и говори, если ими занимался. А про людей ты ни хрена не понял!
Уфти поднес к губам боцманскую дудку. Раздался оглушительно–вибрирующий свист.
— Hei, foa, что вы, как маленькие? — сказал он, — на фиг нам раздоры в команде? Закрыли тему, пожали друг другу руки, и сказали друг про друга что–нибудь хорошее.
— ОК, — согласился Токо, первым протягивая ей руку, — Я погорячился. По ходу, у вас там неплохо, даже весело. Просто я привык по–другому, только и всего.
— Я зря на тебя наехала, — ответила она, поймав его ладонь, — Здорово, когда такой парень, как ты оставляет у нас яркую частичку жизни. Приезжай еще на Элаусестере.
— Кстати, о ярких частичках, — сказала Лаэа, — Мне кажется, мы все слишком взвинчены. Последний месяц получился такой азартный в смысле работы, а теперь никто не может толком расслабиться, и все друг на друга наезжают по пустякам. Я, кстати, тоже.
— И меня мелькнула та же мысль, — поддержал Токо, — А ты не помнишь, как заваривать ромашку–бикини?
— Я помню, — объявила Флер, — Точнее, у меня в мобайле записано. Так, на всякий случай.
— А вы уверены, что это не наркотик? – подозрительно спросил Линкс.
— Что вы, док Мак, — успокоила его Лаэа, — Это не больший наркотик, чем кофеин, или чем никотин, который вы, с некоторых пор…
— Какого черта вы опять начинаете тут борьбу курением? – перебил он, и демонстративно закурил сигару (хотя еще минуту назад даже не думал об этом).
— Вот, и вы тоже сразу наезжаете, — заметила она, — А я ведь ничего такого не сказала.
— Да, действительно… Извините, Лаэа. Похоже, вы правы. Мы переборщили с азартом.
— Мне нужен двухлитровый котелок с крышкой, — деловито сообщила Флер, — лучше если керамический. Еще — ложка и электроплитка.
…
Результатом последовавших кулинарных операций стал сладко–кисловатый фруктовый чай, казалось бы – совершенно безобидный. Никто не заметил ни малейших признаков опьянения. Наоборот, все немного взбодрились, как после чашечки хорошего крепкого кофе, а Токо и Лаэа даже вызвались сплясать tamure–ori – под аккомпанемент укулеле, на котором играл Уфти. Танцевали они с огоньком, по–деревенски. Потом Токо шепнул что–то на ухо Лаэа, она хихикнула, и оба стремительно исчезли, сообщив мимоходом, что мол «идем активно релаксировать, через часик – полтора — вернемся». Это, вроде бы, никого не должно было удивить: парочка студентов была известна в команде своей склонностью предаваться «активаной релаксации» почти каждый вечер, а иногда – и в середине дня.
Оставшиеся поболтали немного о всякой всячине, а затем Флер вдруг предложила Уфти на пару пойти, посмотреть, чем это там занимаются Токо и Лаэа. Такая недогадливость казалась очень странной для 13–летней океанийской девчонки. Можно было бы ожидать, что ей, в шутку, ответят: «деточка, они готовятся к чемпионату мира по художественной гимнастике, и лучше их не отвлекать». Вместо этого, Уфти, после некоторого странного замешательства, согласился, и оба исчезли в темноте. На берегу остались четверо.
Укулеле перешла к Данте. Для пробы, он спел английскую шуточно–психоделическую «I'm a Little Teapot», после чего Рибопо и Фэнг потребовали «настоящей музыки, чтобы танцевать», а именно: «Ia orana oe!». Эта старая песенка на таитянском диалекте утафоа, во–первых, очень заводная, во–вторых, перечисляет все острова архипелага Социете, а в–третьих, там такие простые слова, что ее можно запросто выучить, даже не зная языка.
Тем временем, в сотне метров дальше по берегу Уфти и Флер, обсуждали некую особую проблему. Они, разумеется, не собирались смотреть на «художественную гимнастику» студентов (вряд ли там можно было увидеть что–то принципиально новое, по сравнению с базовым набором Камасутры). Цель их прогулки состояла совершенно в другом.
— Для женщины очень важно, каким будет первый мужчина, — без предисловий сообщила Флер, — ну, ты понимаешь?
— Упс, — произнес «настоящий папуас», — Тебе, правда, кажется, что я – это то самое?
— Давай честно, — сказала она, — Если я не та девчонка, которая… В общем, тогда закрыли вопрос. Без обид, и все такое. А если…
— Да нет, ты очень красивая и… Дело в другом. Во–первых, ты уверена, что не рано?
— Уверена, — ответила Флер, — А что во–вторых?
— Ну… Не знаю, как это воспримут твои предки. Чубби, все–таки, наш капитан, а Микеле – ты знаешь, он мне здорово помогает по учебе. Будет жутко неудобно, если они решат, что я таким способом втираюсь в семью. Типа, как родич…
— По борту, — перебила она, — Я им просто не скажу.
Уфти почесал в затылке.
— Тогда… А ты уверена, что я – тот парень… Ну, я имею в виду, ты же про меня знаешь…
— Знаю. Вот послушай… Cначала положи руку вот сюда… Ты чувствуешь мой пульс?
— Да. Я бы сказал, он частый. Ты волнуешься или…
— Или… — снова перебила Флер, — Теперь я объясняю. Во–первых, что бы там не говорил папа, я чувствую что ты — не такой. Ты добрый, чуткий и нежный. У тебя не просто так было много женщин. Любая женщина это чувствует. И еще: ты столько раз бывал у нас дома, что я к тебе привыкла, и мне рядом с тобой спокойно. Понимаешь?
— А тебе правда спокойно? – спросил он.
