Я поднял его и положил на ладонь. Блочок двойного лезвия для дамского бритвенного станка "жилетт" напомнил мне о том, как очень давно, на материке, именуемом Евразией, я вместе с избалованной манекенщицей Эммой хулиганил в гостинице "Южная". Тогда мне казалось, что я вот-вот поймаю жар-птицу за хвост, что все так просто: стоит выяснить гостиничный номер по кассовому чеку, как вся криминальная структура в одночасье рухнет, и изо всех щелей врассыпную кинутся злодеи.
Мне захотелось с резонерскою любовью похлопать самого себя по плечу и сказать: ничего, старичок, мудрость приходит с опытом. Я вздохнул и кинул лезвие в мусорную корзину. Промахнулся, и лезвие, кажется, угодило куда-то за унитаз.
До завтрака оставалось еще около двух часов, но у меня уже не было сил сидеть в каюте, словно в комфортабельной камере-одиночке. Я прихватил с собой несколько рекламных буклетов, предвосхищающих райскую жизнь в отелях Кипра, и распахнул дверь.
И в коридоре, как на фоне декораций, пришел в движение театральный статист. Я застал Мизина за делом, которое он наверняка хотел сохранить в тайне. Резко выпрямившись перед капитанской каютой, он волчком повернулся к ней спиной и, продолжая череду движений, поднял руки над головой, словно потягиваясь, и притворно зевнул.
– Доброе утро! – приветствовал он меня, хорошо маскируя некоторую неловкость.
Я не мог ошибиться: Мизин что-то высматривал у капитанской каюты, или же подслушивал, склонившись у замочной скважины, а я застал его в самом разгаре этого интимного процесса.
– Доброе утро, – ответил я. – Там что-то интересное?
– Очень, – блеснув золотом, усмехнулся Мизин. Он понял, что притворяться уже не имеет смысла.
– Как твой затылок? – поинтересовался я.
– Заживает, как на собаке.
– Главное, чтобы подсматривать не мешал.
Мизин с охотой улыбнулся, принимая мой юмор.
– Кто владеет информацией, – ответил он, заталкивая обе руки в узкие карманы джинсов, – тот крепко спит.
– По-моему, эта пословица звучит несколько иначе, – предположил я.
– Какая разница! – ответил Мизин, дернув щекой, и вытащил из кармана раздавленную пачку дешевых сигарет. – Полнейший нонсенс, никакого адекватного восприятия!
Последнюю фразу он произнес с такой агрессивной убежденностью, что я не сразу понял, очень умная эта фраза или наоборот.
– Может, поделишься? – спросил я.
– Чем? Куревом?
– Нет. Информацией.
– А что в обмен? – стал торговаться Мизин, поднося огонь зажигалки к сигарете.
– А что ты хочешь?
– Я подумаю, – кивнул он, выпуская облако дыма. – На досуге.
Я закрыл дверь на ключ. Мизин вразвалочку пошел к своей каюте, фальшиво напевая "Ветер с моря дул, надавал в балду". Он неправдоподобно долго искал в карманах ключ, затем пытался попасть в скважину, выжидая, когда я, наконец, уйду. Я быстро поднялся по лестнице, предоставив возможность Мизину продолжить сбор информации, и вышел на палубу.
На море был штиль. Рассекая белоснежным форштевнем голубую гладь, яхта изящно плыла к горизонту, где в матовой дымке сливались море и небо. Пара чаек зависла над палубой, лениво взмахивая острыми крыльями, и наклоняли свои маленькие лысые головки то в одну сторону, то в другую, высматривая на палубе хлебные корки. Солнце взмыло уже на треть своего пути к зениту и щедро припекало.
Я взялся за перила, вздохнул всей грудью и только тогда заметил стоящего на корме ко мне спиной Виктора. Врач был неподвижен. Он ссутулил спину и втянул голову в плечи, словно его знобило. Одет он был в узкий темный пиджак с коротким стоячим воротником, отчего напоминал ксендза.
– Здравствуйте, доктор! – приветствовал я Виктора, подходя к нему.
Он обернулся, мельком взглянул на меня и снова уставился в пустынное море, демонстрируя полное нежелание общаться.
– Как самочувствие нашей с вами подопечной? – задал я вопрос, провоцируя врача на контакт.
– Моей подопечной, – поправил Виктор, не поворачивая головы. – Насколько мне известно, вы ведь не имеете никакого отношения к медицине?
– Стелла говорила, что вы можете рассказать много интересного о Кипре, – сказал я, не обратив внимания на последнюю реплику Виктора. – Кажется, вы провели там детство?
Врач молчал.
– Мне давно хотелось у вас спросить, – продолжал я. – Ваша мать никогда не имела советского гражданства?
– Что вы от меня хотите? – с болью в голосе спросил Виктор, наконец, повернувшись ко мне. – Оставьте, пожалуйста, меня в покое. И Стеллу.
– Что я хочу? – переспросил я. – Чтобы в этом круизе у вас было поменьше работы.
– Моя работа меня не утомляет, – словно укоряя меня в бездеятельности, произнес он и снова отвернулся.
Виктор находился в плену ревности, и говорить с ним было трудно. Я опустил руку на его ладонь, сжимающую поручень, и пожал ее.
– Доктор, я не враг вам. Скорее друг. И хочу предупредить: будьте осторожны!
– Спасибо, – ответил он сдержанно. – Но мне нечего и некого опасаться.
– Дай бог, чтобы вы оказались правы, – ответил я. – Но ваша матушка придерживается другого мнения.
Я уже повернулся, чтобы уйти, как вдруг врач глухо произнес:
– Постойте!
И сам шагнул ко мне. Кажется, я точно нажал на кнопку, открывающую доступ в душу Виктора.
– Коль речь зашла о моей матери, – произнес врач взволнованно, и его глаза при этом стали беспокойно бегать, словно он следил за игрой в пинг-понг, – то я хотел бы вас кое о чем предупредить… Вам может показаться, что госпожа Дамира чем-то озабочена, что ее…
Он с трудом подбирал слова и от волнения теребил пальцами пуговицу на пиджаке. Я подумал, что если объяснение врача затянется более, чем на пять минут, то пуговица обязательно останется у него в руках.
– Вы не волнуйтесь, – посоветовал я врачу. – Я постараюсь вас понять. Говорите со мной откровенно.
– Понимаете, – произнес Виктор, взглянув на меня своими черными, как "Коммандария", круглыми глазами. – Моя мать много лет не видела меня. Проще сказать, она видела меня всего три года, а затем оставила моего отца и уехала в Италию с каким-то корсиканцем. Потом у нее появился американец, затем еще кто-то… В общем, жизнь ее не сложилась, детей у нее больше не было. И вот она каким-то чудом нашла меня
