в России. Надо быть достаточно великодушным, чтобы понять ее чувства. Единственный сын. Чувство вины. Раскаяние…
– Да, да, я очень хорошо понимаю вас, – заверил я, так как Виктор на некоторое время замолчал, пытливо глядя мне в глаза.
– И на этом фоне, – продолжал он, но еще более тихо и медленно, – у нее развился невроз навязчивых состояний. Как врач уверяю вас, что я совершенно уверен в этом диагнозе. Она не отпускает меня от себя ни на шаг. Ей постоянно кажется, что мне угрожает какая-то опасность. Каждый мой вздох находится под постоянным контролем. Переубедить ее невозможно. Побыть наедине и заняться обустройством личной жизни я могу только тогда, когда она спит… А тут еще вы появились совсем некстати.
– Почему же это я появился некстати? – уточнил я, хотя претензии врача ко мне были совершенно ясны.
– Потому что я люблю Стеллу, – неожиданно откровенно ответил врач.
– Примите мои поздравления, – ответил я.
– Не надо смеяться над моими чувствами, – упрекнул меня Виктор.
– Видите ли, я вовсе не стараюсь отбить Стеллу у вас, – объяснил я. – Девушка сама выбирает, с кем ей быть.
– Вы должны забыть ее! – требовательно произнес Виктор.
– Должен? – удивился я. – А на каком основании?
– На том основании, что у меня в отношении Стеллы серьезные намерения, а вам она нужна для… для…
Я испугался, что Виктор сейчас заплачет. Он не договорил, для каких гадких целей мне нужна Стелла, и сжал толстые губы, отчего его крупный нос стал казаться еще более несуразным.
– Боюсь, доктор, что мы с вами не договоримся, – ответил я. – Обещать вам, что буду шарахаться от Стеллы, как от прокаженной, не могу. А честное соперничество охотно принимаю.
– Вы… – задыхаясь от ненависти прошептал Виктор, – вы бабник! Какое соперничество? Вы сильнее меня! Вы эффектнее! Вы привыкли, что женщины кидаются вам на шею! Я же вижу, какими глазами смотрит на вас Лора! У вас нет никаких нравственных принципов!
Откуда он это взял? Мне даже стыдно стало за себя и, черт возьми, нахлынула жалость к доктору.
– Послушайте, Виктор, – произнес я сочувствующе. – Я не хотел сделать вам плохо.
– Уйдите! – прошептал врач, отворачиваясь от меня. – Нам не о чем больше разговаривать.
Я пожал плечами и выполнил просьбу несчастного доктора. Какой, однако, ранимый, думал я, спускаясь по лестнице в салон.
В мягком, как карцер для буйнопомешаных, салоне стояла приглушенная тишина. Даже гул мотора не проникал сюда. Я прошелся по бежевому ковру между диванов и кресел, поднял с пола скомканную ксерокопию валеркиного паспорта, которую швырнул вчера Алине, и встал напротив книжной полки, глядя на корешки книг. Интересно, из каких соображений капитан подбирал литературу для клиентов? "Энциклопедия ужасов", "Энциклопедия выживания и спасения", "Природные катастрофы"… А вот книга, которую читала вчера Алина. Я узнал ее по черному корешку и ярко-красному заголовку: "Мошенничество в бизнесе и быту".
Однако, думал я, снимая с полки "Путеводитель по Кипру", о чем хотел предупредить меня Виктор? О неврозе навязчивых состояний, которым страдает его мать? Или о своем чувстве к Стелле?
Мудрый Штирлиц на этот счет предупреждал: первая тема разговора важнее, хотя запоминается вторая. Очень может быть, что Виктор хотел ненавязчиво предупредить меня, чтобы я не принимал близко к сердцу неординарные поступки госпожи Дамиры. А слезы относительно Стеллы – не более, чем капустный лист голубца.
22
Мои худшие опасения не оправдались – за прошедшую ночь никого не убили. За завтраком в кают-компании собрались все пассажиры, включая Мизина. Лора подала омлет с жаренным беконом, тосты с арахисовым маслом и кофе.
Генерал угрюмо рассмотрел блюдо, покачал головой и отставил тарелку в сторону.
– Не будете? – спросил Мизин, который расправился со своей порцией в несколько секунд, и потянулся за тарелкой генерала. – С вашего позволения… Мне, как раненому, положено усиленное питание. Благодарю вас. Обожаю омлет!
Стелла, шокированная поступком Мизина, взглянула на меня и, сдерживая смех, прижала салфетку к губам. Виктор ушел в себя и не подавал признаков коммуникабельности. Он нацелил свой орлиный нос на тарелку, работая вилкой и ножом как медицинскими инструментами во время операции на глаз, и медленно, как корова, жевал. Алина была какой-то флегматичной. Она торопливо собирала с тарелки крошки, иногда отправляя в рот пустую вилку, и смотрела на меня как на стекло, за которым клубился густой туман.
Взгляда Дамиры я никак не мог поймать. Мне хотелось, чтобы она прочла по моим глазам, что я нашел ее записку и готов к решительным действиям. Но женщина завязала какой-то нудный разговор с Мизиным про астральную энергию, совершающую гиперболические перемещения сквозь материю и время, что иногда оборачивается непредвиденными и необъяснимыми травмами. Замолчала она только потому, что Мизин, расправившись со второй порцией омлета, соорудил многослойный бутерброд из тостов и масла, который попытался сожрать в три укуса. Поддерживать разговор с госпожой Дамирой он уже не мог, и тогда дама переместила взгляд на меня.
Я внутренне возликовал: Дамира многозначительно посмотрела мне в глаза и едва заметно кивнула, как бы подтверждая, что мы с ней связаны одним сговором. Значит, все-таки она! – подумал я. Наконец-то! Свершилось!
– Подлить вам еще кофе? – спросил я, приподнимая фарфоровый кофейник.
Женщина кивнула, придвинула ко мне свою чашку и явно с двойным смыслом ответила:
– Да, да! Конечно! Я согласна! Пусть будет, как вы сказали.
В свой ответ она вложила так много акцента, что я задумался, не загрузила ли она мое предложение насчет кофе каким-то иным смыслом? Я сел на свое место, поставил кофейник на стол и уже не мог не смотреть ей в лицо. Дамира чувствовала это и, в отличие от меня, глаза не поднимала. Эти переглядки с ребусом глубинного смысла начали меня нервировать. Ничего страшного не произойдет, думал я, если мы уединимся на корме или на носу и обо всем открыто поговорим.
В кают-компанию зашел капитан. По его лицу можно было сделать вывод, что он либо не спал эту ночь вовсе, либо спал очень плохо.
– Господа, – сказал он. – Прошу всех после завтрака собраться в
