девяносто семь лет, то же самое. Никаких наследников. Кооперативная квартира в Гётеборге и акций почти на четыре миллиона. Бритта, семьдесят девять, тоже владелица кооперативной квартиры, только в Стокгольме. Рыночная стоимость составляет пять миллионов крон. Улла, семьдесят девять, тоже умерла недавно, жила на съёмной квартире, зато владела летним домиком возле Трусы. Все вместе они дадут нам нужную сумму.
Я внимательно слушала.
– Это значит, что мы должны составить завещания для каждого из этих людей? – спросила я.
– Верно, – кивнула Петра.
– Тогда нам потребуется найти наследников и свидетелей для каждого из этих завещаний. Нам придётся втянуть в это дело слишком много народу. Но чем больше действующих лиц, тем больше риск, что кто-нибудь из них проболтается или останется недовольным, что доля слишком мала. Тут надо хорошенько подумать, сможем ли мы это провернуть.
Я задумчиво просматривала бумаги на столе. Кроме них, там лежал ещё один документ, о котором Петра ничего не сказала.
– А это? – Я взяла лист и прочла: – Эстер Хольмберг. Ты забыла про неё.
– Нет, про Эстер я не забыла, – вздохнула Петра. – Это второй вариант. С Эстер мы сможем получить все деньги по одному завещанию.
В её голосе слышалось сомнение.
Я просматривала дело Эстер.
– Ой! – воскликнула я, увидев оценку стоимости имущества покойной. – Сорок миллионов!
– Да, но в случае чего мы заберём только часть. Только то, что нам нужно, остальное должно уйти в Фонд. Это просто уму непостижимо. Она владела многоквартирным домом в Вестеросе, но при этом сама жила на съёмной квартире в Уппсале. Когда начали узнавать, что после неё осталось, выяснилось, что ей принадлежал огромный дом. Поэтому никто даже не удивится, если на чердаке в каком-нибудь забытом ящике комода найдётся завещание.
– Думаю, Эстер наш клиент, – сказала я. – Куда лучше обстряпать всё побыстрее, и чтобы при этом в дело было замешано как можно меньше народу.
– Согласна, но есть риск, что это привлечёт внимание. Подобные суммы проходят через Фонд не каждый день.
В тот день ты сидела в своей комнате и плакала, отказалась идти в школу и на уроки танцев. Но хуже было другое. Ты не желала общаться с друзьями. Твой смартфон словно умер и валялся выключенным. Раньше и пятнадцати минут не проходило без входящего эсэмэс или сообщения в соцсети. Я делала всё, чтобы утешить тебя: приносила бутерброды с чаем и йогурт с фруктами, подложила газеты и журналы, – но ничего не помогало. Слёзы лились сплошным потоком, лицо распухло и покраснело от рыданий. В конце концов я не выдержала. Я пришла и села на диван в твоей комнате. Внутри царил абсолютный бардак. Шторы были опущены, отчего комната походила на пещеру. Снимки были сорваны со стен. На том месте, где они висели, торчали лишь канцелярские кнопки. Даже фотографии Курта Кобейна и той не было.
– Я не уйду отсюда, пока ты не расскажешь мне, что случилось, – решительно произнесла я.
Ты лишь покачала головой.
– Хорошо, тогда я буду сидеть здесь столько, сколько потребуется.
– Уходи, мама. Ты всё равно ничего не поймёшь.
– Давай всё же попробуем, – попросила я.
– Я не могу.
– Значит, всё, что ты можешь, это лежать здесь и пускать слюни?
– Типа того.
– Что произошло?
– Ничего.
Я поняла, что так ничего не добьюсь и этот разговор может длиться бесконечно.
– Вставай, Алиса. Нет ничего хуже, чем держать всё в себе. Я спрашиваю, потому что хочу знать, что именно тебя мучает. Кто знает, а вдруг я смогу тебе помочь?
Я старалась говорить мягко и ласково, так что ты наконец сдалась и позволила себя обнять.
– Давление, мама, я больше не могу жить под таким давлением.
– Какое давление? Объясни, чтобы я поняла, – попросила я.
– Со стольким надо справляться! Нужно хорошо учиться в школе. Итоговые оценки совершенно никуда не годятся, я провалила контрольную, не ответила домашнее задание, даже со спортивной формой и то напутала. И это продолжается уже довольно долго. Одно за другим. В целом вроде бы всё в порядке, но если брать по отдельности…
– Но я ведь не требую от тебя, чтобы ты отлично училась, – мягко возразила я.
– Да, но посмотри на себя. У тебя были прекрасные оценки в школе, ты закончила Стокгольмскую школу экономики, открыла собственное пиар-агентство. Ты хоть знаешь, как сложно сейчас поступить в Школу экономики?
– Ты хочешь поступать в Школу экономики? Для меня это новость.
– Нет, не обязательно, но я хочу иметь такую возможность.
– В наше время много разных возможностей, университет не единственная дорога в жизни, – попробовала я тебя утешить.
– Дело не только в этом. Всегда надо быть такой идеальной. Иметь идеальную причёску, идеальный цвет волос. Маленькую, но всё-таки большую задницу. Постоянно нужно выкладывать свои фотки, выставляя напоказ своё идеальное «я». Всегда правильно одеваться, соблюдать стиль. Правильные друзья, правильная жизнь, чтобы всё, что я делаю, было по правилам. Не представляю, как я смогу прожить так всю жизнь. Мне всего шестнадцать, а я уже так устала от всего этого! Я совершенно измучена!
– А я думала, тебе это нравится. Ты же постоянно говоришь об одежде, о моде, о том, что красиво, а что ужасно. Что круто, а что нет. Но я не осуждаю тебя, – сказала я.
– Не осуждаешь?
