– Вы отважная и красивая девушка, – сказал он наконец, – и по праву носите титул графини. Члены вашего клана, несомненно, относятся к вам именно так, как вам хочется, а может быть, даже лучше.
– По правде сказать, – отвечала она намеренно лишенным всякого выражения голосом, – они думают, что меня вроде бы колдовским образом подменили.
– Что им внушило такую дурацкую мысль? – ошарашенно спросил он.
К его изумлению, она решительно встала на их защиту:
– А что прикажете им думать после рассказов сводного брата о моих поступках?
– О каких поступках?
Она передернулась, снова обхватила себя руками и стала такой же, какой он впервые увидел ее на балконе.
– Не могу я об этом рассказывать, – шепнула она.
Ройс глядел на нее, молча настаивая на объяснениях, и Дженни, испустив прерывистый вздох, неохотно призналась:
– О многих, но самое главное – история с утонувшей Ребеккой. Мы с Бекки были кузины и лучшие подруги. И было нам обеим по тринадцать лет, – добавила она с грустной улыбкой. – Ее отец – Гаррик Кармайкл – был вдовцом, а она – его единственным ребенком. Он любил ее до безумия, как и все мы. Понимаете, она была такой милой и невероятно красивой, даже красивее Бренны, что ее нельзя было не любить. Только из-за слепой отцовской любви ей ничего не дозволялось, дабы она себе как-нибудь не повредила. Ей не разрешалось даже близко подходить к реке: отец боялся, как бы она не утонула. И Бекки решила научиться плавать, доказать ему, что ей ничего не грозит, и мы каждое утро пораньше убегали на реку, и я ее учила.
За день до того, как она утонула, мы ходили на ярмарку и поссорились, когда я сказала, будто один из жонглеров глазел на нее неподобающим образом. Мои сводные братья – Александр и Малькольм – услышали, и Александр обвинил меня в ревности, дескать, мне самой приглянулся жонглер, что было крайне глупо. Бекки жутко разозлилась, то есть я хочу сказать, расстроилась, и при расставании велела мне не приходить утром к реке, мол, она во мне более не нуждается. Я знала, что она на самом деле совсем не хотела этого говорить и еще не умела как следует плавать, и, разумеется, назавтра отправилась на реку.
Голос Дженни понизился до шепота.
– Когда я пришла, она все еще сердилась и прокричала, что хочет остаться одна. Я решила уйти и дошла уже до вершины холма, как вдруг услышала плеск и крик, призывавший меня на помощь. Я повернулась, бросилась вниз, но не могла ее разглядеть. Я была на полпути, и ей удалось высунуть из воды голову, я видела на поверхности ее волосы. Потом услышала визг, она выкрикивала мое имя, звала на помощь… – Дженни задрожала, бессознательно растирая руки, – …но поток уже тащил ее прочь. Я нырнула, пыталась ее найти, ныряла еще, и еще, и еще, – убито шептала она, – но… не смогла отыскать. На следующий день Бекки нашли за несколько миль, ее выбросило на отмель.
Ройс поднял было руку, потом опустил, понимая, что она изо всех сил старается сдерживаться и не примет утешительного жеста, который сломает ее.
– Это был несчастный случай, – мягко проговорил он.
Она испустила длинный ровный вздох:
– По мнению Александра, нет. Он, наверно, был где-то поблизости, потому что рассказывал всем и каждому, что слышал, как Бекки звала меня по имени, и это правда. Но еще он говорил, что мы поссорились и что будто бы я столкнула ее в воду.
– Как же он объяснил, что на вас была мокрая одежда? – коротко спросил Ройс.
– Он сказал, – отвечала Дженни со вздохом, – что я толкнула ее, постояла, а уж потом принялась спасать. Александру, – добавила она, – уже сообщили, что он, а не я будет наследовать отцу и носить титул лэрда. Только ему этого показалось мало – он хотел опозорить меня и добиться изгнания. После этого случая он без особого труда достиг цели.
– Каким образом?
Ее хрупкие плечи слегка передернулись.
– Еще несколько злобных выдумок и вывернутой наизнанку правды – дом арендатора был внезапно охвачен огнем в ночь после того, как я поспорила по поводу веса мешка с зерном, доставленного им в замок. Ну и другие подобные вещи.
Она медленно подняла синие, блестящие от слез глаза, к изумлению Ройса, попыталась улыбнуться и спросила:
– Видите мои волосы?
Ройс взглянул на золотисто-рыжие локоны, которыми любовался не одну неделю, и кивнул.
Дженни сдавленным голосом продолжала:
– Они всегда были жуткого цвета. А теперь стали такие же, как у Бекки… Бекки знала… как я… восхищаюсь ее волосами, – судорожно шептала она, – и… и мне хочется думать, что она мне их подарила. Дала понять, что она знает… как я пыталась ее спасти.
Незнакомый болезненный спазм перехватил грудь Ройса, рука его, потянувшись к ее щеке, задрожала, но Дженни отстранилась и, хотя ее огромные синие глаза переполняли непролитые слезы, не дрогнула и не расплакалась. Теперь наконец-то он понял, почему эта милая молоденькая девушка ни разу не плакала с момента своего пленения. Гордость и храбрость никогда не позволяли Дженнифер Меррик потерять самообладание и заплакать. По сравнению с тем, что ей уже довелось пережить, звонкая трепка, которую он ей задал, совершеннейший пустяк.
Не зная, что делать, Ройс пошел в спальню, налил в кружку вина из графина и принес ей.
– Выпейте, – решительно предложил он.
И с облегчением увидел, что она уже справилась с тоской и печалью и на губах ее при звуках его непреднамеренно отрывистых слов заиграла очаровательная улыбка.
– Похоже, милорд, – отвечала она, – вы вечно намерены совать мне в руки спиртное.
– Только преследуя неблаговидные цели, – пошутил он, и она фыркнула.
Сделав глоток, Дженни отставила кружку в сторону, скрестила руки на низеньком парапете и снова уставилась вдаль, словно что-то манило ее туда. Ройс пытливо глядел на нее, не в силах выбросить из головы ее откровения, чувствуя необходимость сказать что-нибудь ободряющее:
– В любом случае я сомневаюсь, чтобы вам понравилось нести ответственность за свой клан.
Она покачала головой и тихо молвила:
– Понравилось бы в любом случае. Я вижу, что очень многое надо бы делать иначе. Есть вещи, которые женщины замечают, а мужчины нет. И я о многом узнала от матери аббатисы. Есть новые ткацкие станки, и ваши, английские, гораздо лучше наших; есть новые способы выращивать хлеб… сотни других вещей, которые можно делать по-другому и с большим успехом.
Не в состоянии обсуждать сравнительные преимущества одних ткацких станков и способов выращивания хлеба перед другими, Ройс на пробу привел другой аргумент:
– Не можете же вы положить всю свою жизнь на то, чтобы оправдываться перед кланом.
– Могу, – тихо, но с яростной силой сказала она. – Я сделаю все, чтобы они снова считали меня своей. Это мои родичи. Их кровь течет в моих жилах, а моя – в их.
