«Считаешь ли ты возможным, чтобы с эллинами вновь могло случиться то, что увидал я, когда возвратился обратно к сухопутным войскам, осаждавшим город со стороны суши и немало пострадавшим от нападения самосцев. Громкие, жалобные крики неслись мне навстречу, когда я вступил в лагерь: войсковой жрец приносил жертву Зевсу-Спасителю. В кругу, собравшемся около алтаря и жреца, я увидел пятьдесят пленных самосцев со связанными руками. Я спросил, для чего тут эти люди, стоявшие связанные, как жертвенные животные, и в ответ услышал, что прорицатель, данный правительством войску, возвестил, что Зевс требует, чтобы пятьдесят самосцев были торжественно принесены ему в жертву, и войска собрались исполнить это. Я подошел к жрецу-прорицателю и громко заявил, что это ложь, чтобы боги эллинов могли требовать человеческих жертв и ограничился тем, что приказал заклеймить лбы самосцев изображением свиной морды в отмщение за позор, которому они подвергли, незадолго до этого, наших пленных. Теперь мы снова осаждаем город и стараемся разрушить его стены осадными орудиями.
Письмо, полученное мной от Телезиппы, полно жалобами на Алкивиада.»
Аспазия отвечала Периклу следующее:
«Много важного, дорогой Перикл, узнала я из двух твоих последних писем. Многое такое, что заставляет меня радоваться, но также многое, что возбуждает во мне огорчение, хотя, может быть, и скоро проходящее. Но зачем слишком оплакивать перемену обстоятельств, когда эта самая перемена доказывает мне всю неизменность твоего образа, который выступает из них только еще прекраснее. Ты, как я этого желала, сам того не замечая, описал себя. Как бедны слова, и насколько красноречивее мог бы поцелуй выразить тебе мое чувство! Я не замечаю времени, думая о тебе.
Фидий и его помощники неутомимо погружены в свою задачу, и, как бы охваченные динамической силой, они только наполовину прислушиваются к тому, что происходит в окружающем их мире. Прости им, так как они трудятся также и для тебя, и для славы твоего имени на вечные времена.
Об Алкивиаде также и я слышала многое, так как он начинает обращать на себя внимание афинян: многие стараются увидеть его в лицее или где бы то ни было, но он привязан только к Сократу, может быть, потому, что последний не льстит ему. Недавно он шел в сопровождении педагога по улице, неся за пазухой своего любимого перепела, в это время к нему подошло довольно много народу, и, когда он занялся с этими людьми, перепел у него улетел. Мальчик пришел от этого в такое сильное огорчение, что половина находившихся тут афинян, бросилась разыскивать перепела Алкивиада. Таковы афиняне. Они ухаживают за Алкивиадом отчасти потому, что он воспитанник Перикла — великого Перикла, который после победы при Тагрии сделался более, чем когда-либо, героем дня. Только Диопит тайно враждует против тебя, да сестра Кимона и твоя жена Телезиппа; на их стороне стоит партия старых спартанцев, которые носят длинные волосы, голодают, никогда не молятся, ходят по улицам с палками, а также и много философов-циников, которые ходят босиком и в разорванных плащах, — все эти люди думают воспользоваться твоим отсутствием и половить рыбу в мутной воде.
Теодота, как я слышала, продолжает клясться, что Перикл еще попадется в ее сети, тайные нити еще продолжают соединять эту женщину с нашими врагами. Эльпиника употребляет все усилия, чтобы восстановить против меня своих друзей и подруг. Они и друзья твоей жены открыто преследуют меня, они видят, что я беззащитна и считают меня легкой и верной добычей.
Эврипид, как мне кажется, хочет выставить ложью то, что сказал о нем твой товарищ Софокл. Я вижу его постоянно серьезным, мрачным и задумчивым, однако он доверил мне, в присутствии Сократа, несчастья своей семейной жизни. Он нарисовал мне портрет своей жены, который я не стану тебе повторять, так как его супруга верный снимок с твоей Телезиппы. Теперь выслушай, к какому решению пришел поэт, чтобы освободиться от ее невыносимого общества: он предполагает отослать эту женщину и заключить другой, более соответствующий потребности его сердца, союз. Дорогой мой Перикл, что скажешь ты о таком решении поэта?»
Через некоторое время Перикл написал Аспазии:
«Не знаю, заслуживаю ли я те похвалы, которые ты посылаешь мне. Я в сильном раздражении против крепколобых самосцев и, когда придет время, заставлю их дорого заплатить за упрямство. В дни затишья и нетерпения благородный и спокойный Софокл для меня вдвойне желанный товарищ. Свои обязанности стратега он также выполняет прекрасно, в особенности, когда я даю ему мирные поручения. Как посредник, он незаменим; он обладает каким-то особым очарованием, он заставляет всех любить себя. Он мне верный помощник и незаменимый товарищ, где нужно поддержать законы человечества или рассеять какой-нибудь глупый предрассудок, так как, насколько тебе известно, у нас, афинян, их немало. Когда начитается гроза, и молния падает в середину лагеря, или рулевой моего корабля при виде солнечного затмения теряет голову, я должен припоминать все, что слышал о естественном происхождении подобных явлений от Анаксагора, чтобы успокоить испуганных. Но, рассказывая тебе, как я рассеиваю чужие предрассудки, я забываю, что ты часто сама винишь меня в них. Ты спрашиваешь супруга Телезиппы, что он скажет о мужественном решении Эврипида — я отвечу тебе на это тогда, когда возвращусь в Афины.»
Так писал Перикл. В течение девяти месяцев сопротивлялся Самос афинянам, и Перикл с Аспазией обменялись еще многими письмами. Наконец афинский полководец написал своей милезианской подруге:
«Самос взят штурмом, сопротивление Мелисса уничтожено, мир заключен; самосцы обязаны выдать свой флот и срыть городские стены. Однако, я еще не могу сейчас же возвратиться в Афины, я должен предварительно съездить в Милет, где многое нужно привести в порядок, но это замедление будет непродолжительно и через несколько недель мы увидимся. На судах царствует радость, трирархи радуются победе, многие в обществе своих подруг, так как некоторые из них во время скучной осады уже приехали из Афин в Самос. Эти красавицы после взятия Самоса обещали поставить в городе за свой счет рядом со знаменитым храмом Геры храм в честь богини любви и, как кажется, решились действительно исполнить это обещание. Несколько дней тому назад приехала Теодота, по желанию своего друга Гиппоникоса, который столько же патриот, как и любитель хорошо пожить, и на построенном им корабле командует которым он сам — принимал участие в походе. Прощай. В Милете, на твоей родине, я буду поминутно вспоминать о тебе.»
Прочтя письмо Перикла, Аспазия задумалась. Затем она пришла к быстрому решению и, через день, готовая к путешествию, в сопровождении одной служанки уже была в Пирее и садилась на корабль, шедший из афинской гавани к ионийским берегам.
12
Перикл отправился из Самоса в Милет на двух триремах. Трирархом второго судна был никто другой, как Гиппоникос, упросивший Перикла дозволить ему сопровождать его в Милет. В свите Гиппоникоса была прекрасная Теодота; таким образом прелестная танцовщица снова появилась на горизонте Перикла. Милезийцы приняли афинского стратега с большими почестями, богатыми праздниками встречали его прибытие, и победителю Самоса поднесли золотой лавровый венок.
Вступив на берег малой Азии, Перикл почувствовал себя окруженным горячим южным дыханием. Не даром это была страна Дианы, с громадными храмами, в которых эллинские формы соединились с громадными чудовищными изображениями востока, страна жриц Афродиты и родина приемного сына, бога веселья Диониса, женоподобного уже по одной своей наружности, но вместе с тем полного мужества и огня, роскошные кудри которого украшены лидийской миртой и который одет в свободное, широкое платье, как настоящий сын малой Азии.
Это горячее дыхание встретило афинянина Перикла на улицах богатого, роскошного и знаменитого своими розами Милета. Здесь говорили о персах, как в Афинах говорили о мегарцах или коринфянах. На улицах поминутно попадались персы и представители других восточных народов. Костюмы жителей Милета и его красавиц были пестры и богаты, как перья восточных птиц, но, в то же время, полны вкуса. Афиняне нашли здесь обычаи, заимствованные частью от персов, частью от египтян, видели здесь милезийцев, закутанных в персидские ткани, украшенных индийскими драгоценными камнями, надушенных сирийскими благовониями.
Перикл и Гиппоникос, во время своего пребывания в Милете, пользовались гостеприимством богатейшего и знатнейшего из граждан, Артемидора. Он повез их в свое роскошное имение близ города.
Недалеко от этого имения находилась миртовая роща, о которой говорилось в предании, что под тенью ее часто появляется богиня Афродита.
Дом Артемидора был отделан с восточной роскошью, стены и пол украшены роскошными персидскими материями. Такая же роскошь была в посуде и во всей обстановке, всюду сверкало золото, слоновая кость, благоухали сандаловые деревья; толпа прелестных невольниц прислуживала в доме. В числе их были уроженки Каспийского моря с ослепительно белым, как мрамор, цветом лица, другие — смуглые, как бронзовые статуи в доме Артемидора и, наконец, третьи — совершенно черные, как Эбеновое дерево. В скульптурных произведениях и картинах в доме Артемидора также не было недостатка. Одним словом, у него было все, чем привыкли наслаждаться азиатские греки на родине Аспазии.
