И если бы не присматриваться… Если бы не подходить к ним ближе… все могло бы показаться нормальным. Дети как дети, ничего особенного. Если бы не маленькая деталь… Если бы у них были глаза, а не черные, неестественно круглые впадины…
Лек стоял перед ними, такой четкий, такой реальный после долгих минут пребывания в густом тумане, что даже сначала не поверилось, что это на самом деле был он. Именно за ним так пристально следили детишки. На нем сомкнулись их пустые взгляды. К нему устремились их маленькие лица. Он был актером, а они были его зрителями. Вот он зашевелил руками, отложил в сторону винтовку, расстегнул сверху молнию, отцепил защитную пластину на шее, достал из сапога нож и медленно понес его к лицу… о боже, к глазу…
С детьми начало что-то происходить. Они приоткрыли рты, и их челюсти, будто пластилиновые, оттянулись вниз до груди, напоминая жуткую маску из кинофильма «Крик». А из открывшихся ртов толчками начала вытекать вязкая черная слизь.
— Лек!!! — Крысолов бросился к нему со всех ног. — Лек, нет!!!
Секач опередил его, поскольку был ближе, схватил молодого сталкера за запястье, потянул руку на себя. Лезвие короткого финского ножа прошлось ему по ладони, разрезав перчатку. Подоспевший Крысолов поймал руку Лека в замок, выбил из нее нож и подсечкой сбил снайпера на землю.
— Кирюха! — выкрикнул Секач, смотря куда-то сквозь него.
Но миновать в этот раз встречи с отвратительно липким щупальцем, решившим бить наотмашь, не удалось. Крысолова ударило в грудь, он издал глухой хрип и кубарем покатился в сторону. Секач хоть и пригнулся, но от удара не ушел — щупальца двигались, будто концы ножниц, и второе повалило его на землю.
— Не стрелять! — заорал Крысолов, увидев, как Секач достает из подсумков гранату и закидывает ее в подствольник автомата.
Черная слизь стекала у девочек по белым передникам, впитываясь в них, расходясь темными пятнами. Белая ткань тут же начинала гнить и отпадать целыми кусками, обнажая почерневшую плоть. Но они этого не замечали, они не видели перед собой ничего, кроме скорчившегося от боли Лека и украденной у Крысолова финки.
— Да ну тебя! — выкрикнул Секач и, прицелившись, сделал выстрел по вновь вылетевшему из тумана щупальцу. Граната угодила как раз в то место, где щупальце растворялось в серо-желтых клубах тумана. Раздался взрыв, и разбрызгивающее во все стороны кровавые ошметки щупальце, словно отрезанное ножом, грузно упало на землю. Оно не дергалось, не извивалось, а всего лишь безжизненно растянулось, преградив дорогу, — ни дать ни взять лежащий полицейский для циклопических машин.
— Ну зачем ты это сделал?! — завопил Крысолов, поднимаясь на ноги.
— Так оно же…
Из тумана раздался громкий, жуткий вопль, будто сразу с десяток бурых медведей одновременно угодили в капканы.
Ламар-Ибах-Айогами — существо, получившее имя из студенческого билета, обнаруженного во время вскрытия внутри одной из особей, и называемое для краткости просто ламар, имело восемь щупалец, и об этом знал каждый сталкер. Как и о том, что для атаки оно использует обычно два, но если одно из атакующих щупалец повредить, существо ложится на землю и начинает бить всеми остальными. Хаотично, вслепую.
— Берегись! — выкрикнул Крысолов, увидев, как взлетели в воздух сразу три толстых, отвратительных отростка.
…теперь ты — паразитирующий организм…
Фдшшш! И одна из припаркованных у дороги легковушек, брызнув во все стороны осколками стекол, стала напоминать раздавленное ладонью насекомое. Фдшшш! И асфальт под ногами у отбегающего в сторону Крысолова раскололся, а детский велосипед подпрыгнул, будто кролик на оборванных электропроводах. Фа-а-алдшшш!!! И крыша какого-то строения у дороги проломилась, стены растрескались, завалились внутрь, подняв клубы пыли и кирпичного крошева.
Крысолов с Секачом едва успели переглянуться, прежде чем щупальца снова вознеслись к небу, а окончательно потерявший рассудок сталкер уже подполз к отскочившему под колесо раздавленной легковушки ножу. Сгреб его в кулак, перевернулся на спину и отвел руку от себя как страдающий дальнозоркостью ценитель старины, рассматривая редкий экземпляр.
Еще мгновение, и он воткнет себе этот нож в глаз. И уже никто не сможет остановить его.
Щупальца занеслись над ними, как топор палача.
Черная слизь выталкивалась из открытых, уже совсем не детских ртов, стекая на асфальт, образуя там широкую маслянистую лужу…
Крысолов бежит к одержимому Леку, что-то обреченно выкрикивая, выпучив глаза и осознавая, что, преодолев этот десяток метров, он уже застанет, скорее всего, только дергающееся в конвульсиях тело…
Секач прижал к губам очередную гранату, отправил ее в подствольный гранатомет, прицелился…
И…
— А ну кыш, бесы! — внезапно раздался чей-то крик.
Сергею Секачеву вспомнился тот день, когда он с друзьями был застигнут во время самовольного сбора яблок сторожем. Тот тогда напугал их больше своим старчески дребезжащим голосом, чем внезапным появлением. Серега тогда, думая, как бы половчее ударить по пятам, не обратил внимания, что тот крикнул, но сейчас был готов поклясться, что это было то самое «А ну кыш, бесы!».
— Кыш, кыш! — снова кричал кто-то, размахивая за спинами у детей зажженным факелом.
Послышался собачий лай, и к застывшему в недоумении с зажатым в руке ножом Леку из тумана выбежала огромная псина. У нее было все в порядке с челюстями и кожным покровом, у нее даже были глаза и виляющий хвост, но молодой сталкер все равно испуганно попятился назад, вытянув перед собой лезвие ножа.
От страха дети завизжали, задергались, замотали головами из стороны в сторону с невероятной, нечеловеческой скоростью, как насекомые крыльями, но с места так и не сдвинулись. Черная слизь из их ртов разбрызгивалась во все стороны, словно вода из вращающегося опрыскивателя. А потом из их глоток вырвался неистовый вопль. Полный безудержной боли и адских страданий.
От него задрожали окна, от него содрогнулся город, даже ламар со своими щупальцами отпрянул, а у сталкеров загудело в голове, будто кто-то дрелью высверливал им мозг, и до исступления заныли зубы.
Потому что так могли кричать лишь… настоящие дети.
Потом была тишина.
— Эй, ну чего вы там?!
Голос принадлежал действительно старику, Секач не ошибся. И хотя он совсем не был похож на того белобородого сторожа, которому сейчас лет было бы где-то под сто двадцать, все же глаза у него были такими же колючими, такими же въедливыми и пытливыми. Так смотрит суровый отец на шалопутного сына, пустившего по ветру родительские деньги. Так смотрит землероб на побитые градом ростки. Так смотрит Творец на человека, который выжил помимо его ожиданий и продолжает бороться за свою жизнь.
Лек, упершись спиной во что-то твердое, все еще держал нож перед собой, готовясь защищаться вслепую, так как глаз у него был закрыт, а голова опущена едва ли не до колен. Когда немецкая овчарка подошла к нему безо всякой опаски, лизнула его в щеку, Лек от неожиданности отпрянул, вскочил на ноги и хотел было уже броситься наутек. Нет сомнений — он и побежал бы, если бы не чья-то могучая ручища, железной хваткой сомкнувшаяся на его запястье.
Еще мгновение, и Лек оказался безоружным.
— Потом расскажешь мне, как у тебя это получилось, — недовольно пробурчал Крысолов, пряча нож обратно в чехол и всучивая Леку в руки его шлем.
— Я не… — Лек оторопело глядел на него своим глазом, не понимая, что тот имел в виду. Ничего, что происходило с того времени, как к ним выкатился трехколесный велосипед, он не помнил. Хотя старика с факелом он все это время видел. Будто сквозь стену дождя.
— Ну вы идете или нет? — потоптался на месте старик. Факел в его руке горел уже не так ярко, но сквозь все еще не желающий сдаваться туман он испускал таинственное, завораживающее свечение, будто перст Божий в руке ангела, снизошедшего с небес для битвы с силами тьмы.
Лет старику было под восемьдесят, но вид он имел довольно-таки опрятный и подобранный. Черный мундир с шевроном с изображением поезда на рукаве, петлицами на воротнике с таким же поездом казался немного потрепанным временем, но все же чистым и даже выутюженным. В частности, гордились острыми, прямыми стрелками штаны, хоть уже потертые на коленях, но все же подчеркивающие педантичное отношение к одежде своего хозяина. Куртка застегнута на все пять блестящих золотом пуговиц, из-под нее белой порхающей чайкой выглядывал воротник свежей рубашки, начищены до блеска черные штатские туфли на короткой шнуровке. Странно? Уже нет. Здесь никто ничему больше не удивлялся, а потому сталкеры приняли старика таким, каким он себя им явил. Был бы он в одежде Деда Мороза, значит, Дед Мороз; был бы в одежде летчика, значит, летчик. Они настолько измотались за эти несколько часов, что оболочка человека теперь не значила для них ровным счетом ничего. Роль играл лишь сам факт — перед ними человек или враждебно настроенный мутант. Вот и все различия, которые их могли беспокоить.
