Крысолов, пытаясь навести порядок в мыслях, растерянно уставился на него, как на возникший из ниоткуда каменный монумент внеземной цивилизации. С одной стороны, старик помог им выпутаться из не самой приятной ситуации, а Леку и вовсе жизнь спас. Даже ламар куда-то запропастился, так и не завершив свой акт возмездия за отстреленную конечность. С другой — донимал вопрос: что от этого седовласого аккуратиста можно было ждать? Он, конечно, подтверждал теорию о выживших в периферии людях, и это было хорошо, но… Кто он на самом деле? Еще один безумец, у которого вместо винтовки факел? Быть может, у него тоже есть «калькулятор», которым он просканирует мозги сталкерам, а потом пустит в расход? Что ожидать от человека, который оказался вторым жителем этого города? После полоумного, который отстреливал людей, потому что его дурацкий прибор определял их как мутантов?
Тем не менее, когда старик поспешно зашагал внутрь территории, обнесенной бетонными плитами, все трое, переглянувшись, двинулись за ним, как пионеры за вожатым. А следом, приветливо помахивая хвостом, потрусил и «немец».
Крысолов знал, что времени не оставалось, знал, что колонна уже двинулась на Пирятин и при благоприятном стечении обстоятельств преодолела четверть пути, знал, что впереди у них еще есть работенка и им нужно спешить, но старик как будто загипнотизировал их. Будто внушил им, что может останавливать время. А потому, когда он предложил им зайти к нему в дежурку на чай, они согласились.
— Об убитом… — шепнул своим Кирилл Валерьевич и поднес палец к губам. Те кивнули.
Подойдя к маленькому кирпичному сооружению, старик, извинившись, опустил факел в ведро с водой, на что тот незамедлительно отреагировал недовольным шипением, дождался, пока он полностью погаснет, а затем вставил его в специальный держатель у входной двери, предназначавшийся когда-то для древка флага. Затем бросил псу вынутую из кармана краюху черного хлеба и отворил дверь.
— Проходите, устраивайтесь. А ты, — он взглянул на Секача, — снимай перчатку, сейчас промоем рану.
Убрав шлем под мышку, Крысолов первым вошел в единственную комнатушку, вскользь осматривая на ходу ее убогую обстановку. Потемневшие от сырости стены, свисающая с потолка лампочка под самодельным абажуром из консервной жести, маленькие замызганные окошки, давно не видевшие краски, местами подгнившие, издающие запах гнили половицы — все это словно пудовая гиря на весах в противовес изящному мундиру обитателя сей комнаты. На стене несколько черно-белых фотографий в рамках: на одной, склонив друг к другу головы, стояли счастливые молодожены, на другой, строгой семейной фотографии, — двое взрослых и двое детей, а на третьей, единственной цветной карточке, — усмехающееся лицо девочки, слегка наклоненное к цветам, которые она держала в руках. Из мебели в комнатушке были лишь стол с четырьмя стульями, небольшой комод, над которым высились слегка покрывшиеся пылью горы книг и газет, одежный шкаф с перекосившимися дверцами и узкая железная кровать с кое-как наброшенным на нее старым голубым покрывалом и твердой подушкой в углу. Особняком, как раз под окнами, взгромоздился имеющий форму фортепиано пульт с несколькими телефонными трубками, множеством цветных лампочек, кнопок и тумблеров. Надписи над кнопками давно стерлись, оставив на железных табличках лишь обрывки непонятных буквосплетений. Сверху на нем стоял маленький телевизор, направленный экраном к кровати, а в углу комнаты, между кроватью и комодом, сыто потрескивая угольками, разогревала поставленный на нее чайник старенькая буржуйка.
Они расселись кто на стулья, кто на кровать, и в комнатушке сразу же стало как-то темно и полно, будто только что пустовавший вагон под завязку заполнили пассажиры. Это создавало одновременно и уют, и неловкость.
— Я прошу прощения за беспорядок, — сказал старик, садясь напротив Секача на вытащенную из-под кровати табуретку. — Все никак не найду время тут прибраться. Ну, давай сюда свою руку.
Тот послушно протянул ему широкую, залитую кровью ладонь с разрезом, ровно протянутым по линии жизни, и вопросительно посмотрел на Крысолова. Кирилл Валерьевич лишь подернул губами, мол, хрен его знает, делай что говорят.
Старик внимательно осмотрел рану, затем потянулся к комоду, извлек из верхнего выдвижного ящика аптечку и, плеснув себе в ладонь спирта, принялся растирать руки.
— Чего приуныли, молодцы? Расскажите старику, куда хоть путь держите-то? — Его лицо, широкое, открытое, густо покрытое бороздами морщин, растянулось в приязненной улыбке, и у сталкеров немного отлегло от сердца. Его вид не вызывал у них и изначально опаски за его психическое состояние, но все же было в нем что-то, что настораживало. Но все подозрения отпали, как только он сделал это — если человек не утратил способность искренне, благожелательно улыбаться, значит, он еще человек.
— В Харьков, — коротко ответил Крысолов, наблюдая за тем, как старик с щепетильностью хирурга приступает к обработке раны.
— В Харьков? — переспросил он. — Далеко. Надеюсь, не будет наглостью, если я спрошу зачем?
Крысолов тяжко вздохнул, нахмурился:
— Длинная история. В двух словах и не расскажешь.
— Понимаю. — Он удовлетворенно кивнул, будто ожидал именно такого ответа. — Сейчас не лучшее время для задушевных бесед. Но все-таки есть пара минут, — кивнул он на руку Секача, — пока я его перевяжу. Или предпочитаете помолчать? Да вы снимайте эти баллоны, в плечи же небось жмет?
Жмет — не то слово, — хотел сказать Крысолов, но вместо этого лишь зашуршал лямками, отстегивая баллонное оборудование для резака и отставляя его подальше.
— Люди из Харькова в помощи нуждаются. Гонца прислали. Вот мы в разведку и вышли, — пробубнил Секач, решивший, видимо, таким образом отблагодарить старика за медицинское вмешательство. — Поможем ли чем, еще не знаем, а кое-какое оружие и пищу для них везем. На месте, как говорится, разберемся, что там к чему. Может, к себе их заберем.
— Благородная цель, — повел подбородком старик. — Мало осталось людей, которые могли бы вот так. Сейчас каждый за себя. Кто-то будет издыхать от голода, а кто-то рядом обжираться и куском крысиного мяса не поделится. Мы превращаемся в существ ниже, чем животные.
— И часто приходится людей здесь видеть? — тут же задал Крысолов вопрос, который волновал его в последнее время даже больше, чем судьба экспедиции.
— Нет, теперь уже не часто. Да и на людей они, честно сказать, мало похожи. — Все трое затаили дыхание, зная, какой истинный смысл может скрываться в этих словах. — Сгорбленные, ссутуленные, как неандертальцы, ей-богу. Правда, еще в одеждах, а не в набедренных повязках.
— А общаться вам с ними давно случалось? — вытянул шею Крысолов.
— Общаться? — Старик задумался. — В общем-то, да, давненько. Они с некоторых пор в город отчего-то не заходят. Так, в основном по району промышляют. В Панфилах вон, в Ничипоровке, Григоровке обитают. Там в деревнях целые лабиринты вырыли, все погреба между собой соединили и на глубину ушли. Так и выжили, люди подземелья, — улыбнулся старик. — А горожане до этого не додумались, вот и повымерли все. За пару месяцев… и отмучились.
— Но вам же удалось выжить, значит, не все вымерли, — вставил Секач, которого так и подмывало рассказать старику об еще одном горожанине и поведать о том, почему люди из района не заходят в город.
— Это как посмотреть, — вдумчиво протянул старик, но в следующий миг словно ожил: — Эх, дурья моя башка — чайник-то небось весь уже выкипел!
Он вскочил с табуретки, оставив руку Секача протянутой, как для милостыни, а сам ринулся к буржуйке со всей прытью, которую ему позволяли развить скованные ревматизмом суставы. Поспешно набросил на ручку чайника полотенце, переставил его на стол. С неким автоматизмом, будто гостей он принимал каждый день, достал из-под стола четыре одинаковые чайные кружки — белые в красных кружочках — и сверток мелко порубленных веточек. Развернул его скрюченными пальцами и бросил в каждую кружку по обильной щепоти.
— Вишневый, — объяснил он, заметив, как вытянули шеи сталкеры. — Из старых запасов. Сам собирал. Я еще из тех времен, знаете ли, когда к названиям больших предприятий добавляли почетные титулы ордена Красного Знамени или Красной Звезды, а на прилавках… — он рассмеялся, пытаясь хоть как-то разрядить обстановку, — чай был лишь по талонам.
— А как вас звать-то? — поинтересовался оживший Лек, силясь не встречаться взглядами с остальными сталкерами.
— Иванычем кличут, — сказал он и одарил присутствующих извиняющейся улыбкой. — Сахара, правда, у меня нет.
— Да ничего, — кивнул Крысолов. — Жизнь нам сахаром не подсластишь.
Иваныч оставил кружки с чаем остывать, а сам возвратился на табуретку.
