У Линды произошло множество любвеобильных изменений: трещины в известном месте у неё зажили, в ней обосновалась уверенность в собственном иммунитете к СПИДу, а также возродилась ненависть к резине.
Линда среди ночи после всех своих сладостных потуг сделала официальное заявление мне и Стиву, что предпочитает свои двенадцать оргазмов, которых она достигла, любым двенадцати шагам. После этого Стив и я с чистой совестью покинули Линду, оставив её спать одну и просыпаться с восторженными воспоминаниями.
На утро Линда позвонила мне, как в давние времена, вся в панике: она абсолютно ничего не помнила, что случилось, но ей показалось, что она где-то повстречалась со мной вчера вечером.
– Что я делала, что я говорила? Что мы делали? Мы с тобой еблись? – забрасывала она меня вопросами, силясь восстановить в памяти своё недавнее прошлое.
– Тебе всё показалось, – сказал я. – Мы с тобой не встречались со времени того единственного раза в период твоей трезвости.
– Ты мне правду говоришь?
– А ты что, снова пить начала?
– Это не твоё дело. Я свои 12 шагов отшагала – хватит.
– Теперь семимильными шагаешь?
– Ага. И тебе за мной не угнаться! – крикнула она и бросила трубку.
Я ухмыльнулся, предвкушая, как завтра я снова пойду в этот бар попозднее вечером, чтобы Линда успела набраться, и мы снова насладимся друг другом, а память уже не сможет обременять её требованием поддержания отношений на срок больший, чем тот, в течение которого они приносят наслаждение.
Однако, когда я назавтра пришёл в бар, Линды там не оказалось. Было уже достаточно поздно, я спросил бармена, видел ли он Линду. Он её узнал как постоянную клиентку и доверительно шепнул, что она ушла с каким-то мужчиной около часа назад.
Во мне поднялось удушливое облако ревности, и я вышел из бара, чтобы его развеять. Ноги сами повели меня к линдиному дому. Ещё издали я увидел, что у неё в окне горит свет – она любила ебаться при зажжённых лампах. А когда я подошёл к её дому, я узнал припаркованную машину Стива. Я вспомнил, что произносил в разговоре со Стивом название бара, где обитала Линда, вот мой партнёр и решил воспользоваться лёгкой добычей.
Я позвонил в дверь. Через несколько минут я услышал шаги, приближающиеся к двери, свет в глазке заслонила голова. Затем послышался звук открывающихся замков, дверь распахнулась и предо мной стояла обнажённая Линда. Волосы на лобке были влажные и слипшиеся. Она распахнула объятия и воскликнула:
– Тебя-то нам и не хватало! Стив совсем на себя не похож – кончает… как ты.
Я вошёл, закрыл за собой дверь и погрузился в объятия Линды.
Мы оказались в спальне. На кровати сидел Стив с виноватым лицом.
– Ладно, прощаю, – бросил я, и мы с Линдой принялись за дело. Стив, вдохновлённый зрелищем, активизировался и взялся вкладывать свою лепту.
Оказывается, выпив свою дозу, Линда вспоминала всё, что с ней происходило в пьяном состоянии. А будучи тверёзой, она помнила только свою трезвую жизнь, и между двумя мирами зияла непреодолимая пропасть беспамятства. Линда путешествовала из одной жизни в другую с помощью алкоголя, и в одной из них ей жилось много радостнее, чем в другой, а потому она задерживалась там всё дольше и дольше. Благодаря беспамятству создавалась иллюзия, что эти две жизни никак не взаимодействуют и каждая существует сама по себе.
Стив отстрелялся и стал одеваться, собираясь уходить. Линда его не задерживала, я – тем более. Я и Линда восторгались друг другом ещё часа два, а потом она заснула. У меня был соблазн заснуть вместе с ней и появиться в её другой жизни, но я заставил себя подняться и уйти. Я не хотел наводить мосты между её жизнями. У меня была возможность выбрать лишь одну, полную наслаждений.
А вот Линда была обречена на две жизни.
Пламя меж двух огней[43]
…There’s been another man that I’ve needed,and I’ve lovedbut that doesn’t mean I love you lessand he knows he can’t posses meand he knows he never willthere’s just this empty place inside of me,that only he can fillTorn between two loversfeeling like a foolloving both of you, is breaking all the rules…
Words and Music by Peter Yarrow and Phil Jarrel
В конце 1970-х среди нескончаемого сияния ярких песен, заполнявших эфир, Макс услышал одну, что пела женщина: «Разрываясь между двумя любовниками…» Особенно Макса возмутила строчка, где женщина объясняет одному любовнику, почему у неё есть второй: «просто во мне есть место, которое только он может заполнить» [44].
Макс представил свою возлюбленную, имеющую кого-то кроме него, и сердце его вознегодовало от необоснованной, но от этого не менее острой ревности.
«Что же это за место, которое может заполнить один, а другой не может?» – злобно думал Макс, не желая допускать, что помимо известной троицы отверстий в женском теле может подразумеваться какая-то полость в её душе. Макс считал, что полостей в душе не бывает, а просто один любовник ёб певицу в зад, чего другой любовник, которому женщина пела эту песню, почему-то не имел обыкновение делать, а ходил лишь по проторённой дорожке влагалища. Вот эта баба и придумывает обтекаемую чепуху, чтобы главному любовнику мозги запудрить. (В то время Макс не знал, что слова этой песни написаны мужчиной и, следовательно, женщина вряд ли стала бы приводить такую логическую аргументацию для заведения второго любовника.)
Макс вспоминал случаи из своей любовной жизни, когда ревность приносила ему огромные страдания, и в особенности один случай из ранней юности, когда он, возвращаясь домой и переходя немноголюдную площадь, вдруг заметил свою возлюбленную Дорис, идущую под руку с каким-то мужчиной по вытекающей из площади улице. Никогда до тех пор его ревность не получала такого очевидного подтверждения своей обоснованности. Кокетливые жесты Дорис и то, как она крепко прижималась в шаге к этому мужчине, как заглядывала ему в глаза, не оставили у Макса сомнений, какие чувства испытывает Дорис по отношению к своему спутнику, вернее, одно чувство, но затмевающее все остальные, – похоть!
Макс, прячась за прохожих, пошёл за ними, он знал, куда они идут, – дом Дорис был в двух кварталах. Макс не слышал, о чём они говорили, но он видел сверкающие возбуждением глаза своей любовницы. Мужчина его особо не интересовал – ну этот, ну другой, а вот предательское поведение Дорис пронзало его, вызывая нестерпимую боль – как она посмела быть с кем-то помимо него, Макса, «единственного и любимого» как она его называла!?
Макс доследил парочку до парадного, в котором должна была исчезнуть Дорис и её спутник. Тут Макс стал свидетелем слияния ртов до неразличимости их границ. Это вызвало в нём такое бешенство, что он выскочил из-за людского укрытия и вырос перед парочкой, забывшей о мире вокруг. Дорис увидела Макса и резко отстранилась от мужчины с беспомощной виноватостью на лице. Мужчина, обернулся, увидел разгневанного Макса, быстро сообразил в чём дело, неловко ухмыльнулся, бросил Дорис: «Ну, пока!» – и быстрым шагом устремился вдаль по улице.
– Что скажешь? – сдавленным голосом грозно произнёс Макс, – сердце билось у него в горле, во рту – ему хотелось задушить Дорис. «Отелло – О, тело!» – тем не менее успело пронестись у него в голове.
– Если бы я вас тут не прихватил, ты бы его уже к себе пригласила и… – Макс заводил себя ещё больше, воображая вслух путь, по которому должны были идти прерванные события.
– У меня с ним ничего не было, – стала оправдываться Дорис, – это мой давний знакомый. Мы случайно встретились…
Макс не мог слушать никаких слов – ему требовались действия.
– Зайдём к тебе! – скомандовал Макс, он чувствовал, что ему нужно разорвать отношения с Дорис, чтобы её наказать.
Она повиновалась, открыла ключом входную дверь, и Макс взбежал на второй этаж, за ним поспевала его изменница. Она открыла дверь квартиры, Макс ринулся вперёд, вошёл в гостиную, оттуда в спальню и взял со столика рамочку, где была его фотография – Дорис держала фото любимого перед собой. Он выхватил фотографию из рамочки и театральным жестом разорвал её на мелкие кусочки, бросил на пол и молча вышел из спальни, оттолкнув Дорис, которая стояла у двери и наблюдала с загнанным выражением на лице за этим представлением, которое в то время казалось ей трагедией, тогда как для зрителей оно было бы комедией.
– Подожди, не уходи, – крикнула она вслед Максу, но он лишь хлопнул дверью в ответ.
Возвращаясь домой, Макс пребывал в состоянии чрезвычайного возбуждения, всё внутри у него пылало, колотилось, грохотало.
Через годы, вспоминая своё состояние в тот день, он понимал, что им руководил некий совершенно неосознанный инстинкт – Макс действовал так же рефлекторно, как рефлекторно дёргается коленка, когда врач ударяет по ней молоточком.
Дорис звонила ему, умоляла её простить, и в конце концов Макс уступил – уж слишком хороша была эта женщина. Но острая и непреходящая ревность к Дорис присутствовала постоянным фоном в их возобновившихся отношениях, и они вскоре расстались навсегда.
