Через годы, вспоминая своё состояние в тот день, он понимал, что им руководил некий совершенно неосознанный инстинкт – Макс действовал так же рефлекторно, как рефлекторно дёргается коленка, когда врач ударяет по ней молоточком.
Дорис звонила ему, умоляла её простить, и в конце концов Макс уступил – уж слишком хороша была эта женщина. Но острая и непреходящая ревность к Дорис присутствовала постоянным фоном в их возобновившихся отношениях, и они вскоре расстались навсегда.
Подобных приступов ревности Макс испытывал немало, ему часто хватало простой улыбки или взгляда, брошенного его очередной возлюбленной на другого мужчину, чтобы вновь оказаться посреди океана злобного отчаянья, выплыть из которого на надёжный берег казалось невозможным. Но после некоторого времени океан сокращался до размеров маленького пруда, а потом и лужицы, и часто вовсе высыхал начисто. Но лишь для того, чтобы снова затопить Макса, чуть только его женщина выказывала активность, противоречащую нормам верности, которые были начертаны в мозгу Макса.
Между тем сам Макс давал своим любовницам множество оснований для ревности, и они тоже не уставали её буйно демонстрировать. Одна женщина дала ему пощёчину, другая плюнула ему в лицо, третья жалостливо плакала, но Макс не чувствовал угрызений совести, ибо влечение его к женщинам он считал естественным в той же мере, как верность, которую должны были соблюдать женщины по отношению к нему. Женские требования верности Макс рассматривал как безумное требование сведения к минимуму наслаждения от ебли, ибо только с помощью новых женщин Макс боролся со своим пресыщением от нынешней возлюбленной.
Так бы и мучился Макс ревностью всю свою жизнь, если бы он только послушно следовал чувствам. Но он был склонен к размышлениям над своими ощущениями, а это давало возможность преодоления ревности с помощью путешествий по сексуальным просторам. Макс не мог усидеть на одном месте, выделенном для добропорядочной ебли с целью размножения.
Если после оргазма многие мужчины засыпают или закуривают сигарету, или вступают в разговоры с женщиной, смотрят вместе телевизор до тех пор, пока опять не захочется, или пока не наступит пора расставаться, то Макс это золотое время тратил на анализ своих чувств. Это не значит, что он не поддерживал разговора – он разговаривал, но мысли его были далеко. А когда он смотрел телевизор, то он не следил за передачей. Потому-то он и предпочитал молчаливые ласки и объятия после «торжества справедливости», как он называл оргазм.
Женщины любили понежиться после наступившего облегчения и радовались ласковости Макса, не часто встречавшейся в мужчинах. Но именно такое молчание в милых объятиях давало ему возможность сосредоточиться на своих мыслях. Правда, долго размышлять ему не удавалось, так как новое желание появлялось достаточно быстро и понуждало его не к мыслям, а к действиям. Но главное, что эти действия постоянно корректировались, согласно анализируемым мыслям и чувствам. Макс наблюдал, как меняется его видение сексуальной жизни.
Макс обратил внимание, что ревность резко ослабевает и часто даже исчезает сразу после оргазма. Он мог представить себе любовницу, которую он секунду назад считал только своей, ебущей другого мужчину, – и она была ему настолько безразлична в этот послеоргазменный момент, что такая фантазия не вызывала в нём никаких чувств, кроме ощущения тщетности и суетности ревности да и самой любви. Но Макс также заметил, что чуть возвращается желание, как ревность возвращается вместе с ним. Таким образом, удовлетворённость была гарантией ослабления ревности.
В начале своего сексуального путешествия Макс был увлечён исключительно пиздой – именно она занимала всё его воображение и внимание. Даже минет приносил ему истинную радость только тогда, когда в это время пизда находилась у него перед глазами и ртом, точнее, во рту. Влагалище, похотник, всевозможные губы, запах и вкус – всё это придавало его оргазму, до которого его доводил женские губы и язык, особую остроту и силу.
Женский анус являлся для Макса местом мало привлекательным, однако он был ближайшим соседом пизды и Макс иногда из любопытства грубовато вторгался в него, но это в общем был для него холодный эксперимент, утепляемый лишь неизбежным оргазмом. Запах, коль он исходил из ануса, вызывал в нем общепринятое отвращение, и потому Макс, изредка отклоняясь от курса, всегда возвращался в лоно пизды блудным сыном хуя.
Так получилось, что Макс познакомился с женщиной по имени Грейс, которая не стеснялась просить помещать его «объект мужественности» в её великолепный зад. Именно при таком соитии Грейс удавалось достичь самых больших высот наслаждения, конечно, не без помощи пальца, стоящего у кормила клитора. «Прямая кишка – для прямого отростка» – это был шутливый девиз Грейс.
Макс без большого воодушевления, но с готовностью хорошего любовника согласился взяться за порученное ему дело. Грейс вытащила бутылочку со смазочной жидкостью и окропила ею соприкасающиеся части. С первого захода не пошло, но Макс не стал применять силу, как он это делал раньше, а по совету любовницы изменил угол атаки, и хуй вошёл как по маслу и зажил в плотном окружении счастливой плоти Грейс.
Иногда она давала отдых пальцу и заменяла его вибратором. Грейс мелодично выражала свои восторги под однообразный аккомпанемент прибора, который Макс назвал про себя «отбойным молотком». Но потом Макс смилостивился от волшебного эффекта, который этот прибор производил на его возлюбленную, и стал ассоциировать его с песней Однозвучно звенит колокольчик…
Счастье и благодарность, которые испытывала и выражала Максу любовница, были весьма существенной наградой за его труды, не говоря уже и об особом наслаждении, которое научился распознавать в себе Макс, помещая хуй в непривычном месте. Но, посвящая всё больше своего времени Грейс, Макс с какого-то момента стал ощущать её зад притягательным. То, что доставляло Грейс такую радость, стало доставлять радость особенного свойства и Максу.
Регулярность наслаждений при жизни врозь привязала Грейс к Максу, а Макс всё больше входил во вкус Грейс. Что их связывало друг с другом помимо секса? То, что они договорились ничем, кроме секса, вдвоём не заниматься и тем гарантировать чистоту их отношений. Чуть какие-то асексуальные бытовые проблемы начинали грозить вторжением в их безмятежные наслаждения, Макс и Грейс сразу разбегались друг от друга на какое-то время. У каждого из них были свои знакомые, друзья и родственники, которые могли им помочь в будничных заботах. Потому-то отношения Макса и Грейс оказались весьма надёжными.
Как Грейс, так и Макс имели других любовников, с которыми начинались «серьёзные» отношения, однако они старательно утаивали их друг от друга. «Серьёзность» эта неизбежно привносила проблемы, а с ними – ссоры, размолвки, споры, и в конце концов эти отношения изживали себя, а Грейс и Макс продолжали страстно встречаться, снимая друг с друга только сливки наслаждений. Если Макс называл Грейс своей любимой наложницей, то Грейс называла Макса своим любимым наложником. А точнее, оба они были заложниками взаимных наслаждений.
На день рождения Макса Грейс подарила ему Философию в будуаре маркиза де Сада. До этого Макс лишь слышал имя писателя, и слово «садизм» вызывало в воображении Макса большого злого мужчину де Сада, который хлещет плёткой голых женщин и кусает их за груди. А также ебёт всех женщин подряд, причём, естественно, в пизды. Каково же было удивление Макса, когда он вычитал, что де Сад был маленький, толстенький и совсем не злой, что, судя по Дельмансе и прочим мужским персонажам, всё, что интересовало де Сада в сексе, – был зад, причём не столько женский, сколько мужской, да ещё хуй в его собственном заде. В описания пыток Максу совсем не верилось – они были какие-то нарочитые, муляжные. Но одержимость де Сада анальным сексом, его безумные по торжественной логичности доказательства преимуществ анального совокупления перед вагинальным глубоко удивили Макса.
Грейс явно хотела подвести идеологическую базу под кровать, на которой Макс углублялся в неё с «предосудительной» стороны. Однако Макс уже не нуждался в оправдании прелестей анального секса какой-либо будуарной философией. Макс уже сам искал тесные объятия ануса и вскоре каждая женщина стала для него олицетворением не только пизды, как это было прежде, а пизды и звёздочки сфинктера, причём вовсе не обязательно в этом порядке.
Теперь, когда Макс и Грейс оказывались в положении, когда половые органы каждого из них заполняли уста друг друга, Макс, погружая нос во влагалище и вылизывая похотник, видел перед собой уже далеко не безразличный анус и сожалел, что он не заполнен, что в нём сейчас не дёргается хуй. Макс понимал, что в таком положении в силу анатомических ограничений его хуй там быть не может, а это должен быть хуй другого мужчины, и теперь это не вызывало в нём ревности, во всяком случае умозрительно. У Грейс, конечно же, имелся искусственный хуй, которым Макс иногда заполнял вакантное место, но для Грейс ощущения резины не имели никакого сравнения с ощущениями огнедышащей плоти, да и Макс, видя резиновую имитацию и придавая ей движение собственной рукой, предпочитал видеть истинную плоть, обладающую собственным движком. Поэтому он, да и сама Грейс, предпочитали палец Макса резиновой имитации сущности.
