— Фанни! — крикнул граф Владимир Петрович, у которого вся кровь бросилась в голову при этой тираде его содержанки.
Но Фанни Викторовна продолжала:
— Но, милый друг, не можешь же ты требовать себе преимущество оскорблять только меня… Я тебе отплатила… Может быть, я не совсем права, так как, по правде, ты лучше многих других… Нет сердца! Всякая женщина, к несчастью, имеет его, но не встречает вокруг себя человека, которому стоит отдать это сокровище… Она хранит его при себе и никого не любит… Этот призрак любви, которым вы довольствуетесь — не любовь… Где и когда любовь покупалась?.. Если ты веришь этому, ты сумасшедший… Но ты не веришь, нет человека, который этому верил бы. Да вы и не ищете любви… Притворства для вас достаточно, оно вас удовлетворяет вполне, любовь обязывает отвечать любовью, за притворство же, за комедию вы только платите… Большего вы не требуете, да большего вы и не стоите…
Раздражение графа Белавина прошло.
Он восторженно смотрел на молодую женщину, с глубоким почтением прислушиваясь к ее словам.
Она была действительно в эту минуту особенно хороша, а главное, искренна и права.
— Черт возьми, — не выдержал он, — я тобой восхищаюсь, ты красноречива. Я не знал за тобой этого таланта. Право, интересно и поучительно слышать женщину, говорящую громко, что она всю жизнь играла комедию.
— Мы эту комедию играем после, — холодно возразила она, — вы же мужчины, играете ее раньше. Любовь, клятвы в верности, вот ваши вечные слова, слова обмана; фразы, взгляды, жесты, все деланно, а мы бываем настолько глупы, что поддаемся. Но долг платежом красен — мы вам впоследствии платим тою же монетою. Часто тот же мужчина, который заставлял нас проливать кровавые слезы, приходит плакать как ребенок у наших дверей. Не всегда, конечно, так как иначе справедливость торжествовала бы на земле, а этого нет… Но мы имеем утешение отыскать других…
Она остановилась и вдруг переменила тон:
— А ты, мой милый графчик, ты всегда верил, что я была честной девушкой, когда ты меня взял, или по крайней мере, совсем новичком в любви, девушкой с маленьким пятнышком на прошлом, пятнышком, очень удобным для вас, мужчин, потому что оно облегчает как победу, так и разлуку. Успокойся, я прошла огонь и воду и медные трубы раньше, нежели на сцене опереточного театра стала разыгрывать неприступность… Вот тогда ты меня и узнал, мой милый графчик… Ты должен отдать мне справедливость, что я хорошая актриса.
Каждое слово молодой женщины было ударом бича по самолюбию графа Белавина.
Добившись взаимности, на самом деле казавшейся, неприступной m-lle Фанни, он действительно торжествовал победу.
Он с горечью теперь припомнил это, как припомнил и даже почти мгновенно высчитал все произведенные им на нее расходы, доходившие до внушительной цифры.
Фанни Викторовна читала на его лице, как в открытой книге.
Она наслаждалась смущением разоренного ею любовника.
Это была превосходная актриса, которая давно уже и твердо изучила свои жизненные роли.
Она решила, наконец, нанести ему последний удар.
— Таким образом, мой милый, ты не удивишься, если обеспечив себя материально, я решилась теперь уделить нечто и своим чувствам. Я люблю твоего друга Караулова, и эта любовь продолжается уже несколько лет — одно из доказательств, что я серьезно влюблена. Настал и для меня час воскликнуть: Да здравствует любовь!
Граф Владимир Петрович пожал плечами.
— Я тебя отлично понимаю и даже очень тебе сочувствую, но мне тебя жаль.
— Жаль?..
— Жаль, потому что твои мечты ни на чем не основаны, у них нет почвы для успеха.
— Почему это?
— Потому что в любви прежде всего должны быть двое.
— Ну что же, мы, кажется, двое, я и тот, кого я люблю.
— Вот тут-то и запятая… Ты мне еще не доказала, чтобы тот, кого ты любишь, платил бы тебе той же монетою…
— Почему бы ему меня не полюбить… Разве я не стою этого?
Она выпрямилась, как бы выставляя на оценку всю себя, все сокровища своего бюста и все богатства своего тела.
Граф засмеялся.
— Ты ничего не утратила из своей красоты, — подтверждаю это, напротив, ты все хорошеешь… К несчастью, все это решило бы участь другого, но не Караулова.
— Да разве он не человек, не мужчина?
— Почти что нет, он Иосиф прекрасный.
Фанни Викторовна расхохоталась.
— Я не особенно верю в существование современных Иосифов. Но если это так, то я еще более довольна… Я имела бы в муже то, что обыкновенно мужья требуют от жен.
— От твоего мужа?.. — воскликнул удивленно граф Владимир Петрович. — Так ты ищешь в Караулове мужа?
Она спокойно смерила его с головы до ног.
— Разве это уже так невозможно?
— Положительно… Я думал о легкой интрижке и первый бы назвал дураком Караулова, если бы он оттолкнул такую женщину, как ты… Но если дело идет о браке, то я тебе могу положительно предсказать заранее полнейшую неудачу.
— Посмотрим! — бросила небрежно Фанни Викторовна. — Будем говорить о другом.
Он повиновался, она заговорила о каких-то петербургских сплетнях, но в уме графа Белавина нет-нет, да и восставала картина, заставлявшая его невольно улыбаться: Фанни и Караулов, стоящие под венцом.
— Ты, говорят, нуждаешься в деньгах? — спросила, между прочим, Фанни Викторовна.
— Я? — отвечал граф. — То есть как тебе сказать, и да, и нет…
— Я вот что придумала… Я живу в доме, принадлежащем тебе…
— Ну, так что же?
— Наши отношения изменились, и это мне неприятно…
— Какой вздор…
— Не вздор, если я говорю неприятно, значит неприятно. Я решила выехать, если ты не продашь мне этого дома… Сколько ты за него хотел бы?
— Перестань говорить глупости…
— Я говорю серьезно… Отвечай…
— Этот дом стоит триста тысяч…
— Он заложен?..
— Ну само собой разумеется…
— За сколько?
— За двести двадцать тысяч…
— Значит доплатить восемьдесят… Может быть, мне ты уступишь за семьдесят, потому что все равно тебе пришлось бы заплатить комиссии при продаже другому лицу.
— Конечно, я охотно уступлю….
— Значит, это дело решено… Завтра мы совершим купчую крепость.
— Ты не шутишь?
— Ни на одну йоту…
Она подала ему руку, он протянул свою.
Сделка совершилась.
На другой день действительно была совершена купчая крепость у младшего нотариуса, и Фанни Викторовна стала петербургской домовладелицей.
Таким образом, она еще более упрочила свое положение, рассчитывая приобрести этим более шансов выиграть затеянную ею игру.
Предмет этой игры был Федор Дмитриевич Караулов, ухаживания которого она отвергла еще будучи непорочной девушкой, вдруг возбудивший в ее сердце, знавшем только фикцию любви, настоящую, истинную любовь в те немногие минуты, которые он провел под кровлей этого дома, принадлежащего теперь всецело ей несколько лет тому назад.
С момента этой последней встречи образ доктора Караулова не покидал сердца и ума молодой женщины.
Она узнала из газет, что он возвратился в Петербург.
Федор Дмитриевич действительно возвратился из заграницы и поселился в гостинице «Гранд-Отель» по Малой Морской улице.
Он приехал чуть не крадучись, не желая никому напоминать о себе, зная, что газеты уже раздули в Петербурге его имя.
Но его затворничество не могло продолжаться долго.
На третий день его приезда он, развернув газету, уже прочел об этом известии, а остальные дни он не мог скрыться от «интервьюеров», расплодившихся в Петербурге за последнее время, как грибы в дождливую осень.
Таковы шипы роз, венками которых венчает людей слава.
Он между тем жил только одной мыслью увидать дорогое для него существо, которое не видал столько лет и даже не имел о нем известий, благодаря редким письмам графа Белавина, молчание которого он и теперь не мог объяснить себе, так как его одного он известил о своем прибытии в Петербург.
Однажды вечером, возвратившись домой, Федор Дмитриевич нашел у себя на столе письмо, положенное лакеем гостиницы.
Прочитав его, он вздрогнул.
Оно было анонимное.
В нем говорилось, пожалуй, слишком много, но все-таки недостаточно.
Письмо гласило следующее:
«Если вы еще интересуетесь существованием вашего друга, графа Белавина, приходите в 9 часов вечера в его дом, на Фурштадтской. Вас там будут ждать».
Федор Дмитриевич был положительно удивлен этим письмом и даже несколько раз с недоверием перечитал его.
Он не мог объяснить себе ни страшной уловки, ни загадочной формы.
Письмо это было положительной загадкой, решить которую было очень трудно, если не невозможно.
Почему же граф Владимир не мог ему написать сам?
