Молодая женщина употребила всю силу своих чар, и никто, вероятно, не видал ее такой обольстительной.
Уже несколько лет она таила эту любовь, самую чистую, самую идеальную, остерегалась всякого увлечения, она наслаждалась при мысли об этом tete-a-tete, об этой встрече, где в первый раз она отдастся ему вся, безраздельно, от чего она помолодеет, переродится.
И вот в минуту, когда это счастье было у нее в руках, счастье, которого она ожидала, о котором она мечтала, человек, на которого она возлагала все свои надежды возрождения на новой жизни, отвергает ее.
Нет, этого не может быть, этого никогда не будет!
Федор Дмитриевич остановился, пораженный вырвавшимся, видимо, прямо из сердца восклицанием Фанни Викторовны.
— Вы хотите меня удержать силою? — холодно спросил он. — Что же вам от меня угодно?
— Что угодно… — произнесла она, но спазмы в горле не дали ей говорить, и она вдруг неудержимо зарыдала.
Перед Карауловым стояла женщина, настоящая женщина, которую увлекает страсть и которая сбрасывает с себя законы приличий.
Фанни Викторовна с мольбою сложила свои прекрасные руки и устремила взгляд своих глаз, полных слез, на Федора Дмитриевича.
— Слушайте, а потом судите! Я от вас именно и ожидала того, что произошло. Быть может, за это я вас и люблю. Повторяю вам, я люблю вас. Вы не знаете, сколько муки и страдания переживают женщины, подобные мне. Но вы также не знаете, на какую любовь способны такие женщины, раз они полюбят. Вы для меня все: счастье, прощенье, раскаяние, горе, рай, ад, все вместе. Если бы я ранее любила другого человека, как люблю вас, я никогда бы не сделалась такою женщиной, какова я теперь. Нам часто бросают в глаза наши ошибки!.. Увы, но эти ошибки извинительны. Во всем я грешила, кроме сердца. О мое бедное сердце, когда я прислушиваюсь к биению его, под влиянием того чувства, которое вы во мне поселили, мне кажется, что я слышу лепет ребенка. В нем все так полно блаженства, веры в будущее, желания исправиться.
Все это она говорила, обливаясь слезами.
Караулов чувствовал, что его пробирает нервная дрожь.
Он сознавал, что он слабеет перед слезами этой женщины.
Она смолкла, снова разразившись рыданиями.
Он не сказал ей ни одного слова в утешение.
Он не хотел потворствовать капризу этой падшей женщины.
Он не знал таких женщин, но слышал, что они умеют отлично разыгрывать комедии.
К чему она вела этот разговор?
Сдержав свои рыдания, она заговорила снова, как бы предугадывая его мысли.
— Вы, может быть, думаете, что я лгу, что я заранее приготовила для вас эту сцену. Вы думаете, что я вас не знаю, я все знаю, что касается до вас, знаю ваше далеко не обеспеченное положение, ваш талант, вашу славу, ваше бескорыстие. Я не жду от вас ни положения, ни помощи. Мне ничего подобного не надо. Я не солгала, сказав вам сейчас, что вы у меня. Этот дом я купила у вашего друга. Он далеко не в убыток продал его мне, так как я заплатила ему чистыми деньгами.
Фанни Викторовна, прежде всего, была практичная женщина и не могла не дать понять Караулову, что имеет обеспеченное состояние.
Но тут же она поняла, что этот аргумент не может подействовать на Федора Дмитриевича и снова возвратилась к своим чувствам.
— Правда, вы человек дня, человек, о котором говорит весь Петербург… Было бы лестно для женщины быть подругой сердца доктора Караулова. Это льстит женскому тщеславию.
Она остановилась, выпрямилась и посмотрела на него просветленными глазами, на ресницах которых еще блестели слезы.
— Но я не поддаюсь этому чувству. Мне все равно бедны ли вы, или богаты, знамениты ли вы, или неизвестны. Я вижу вас самих, вас, вас самих я люблю всеми силами души моей! Что это вам должно показаться странным, я это понимаю, но я прошу вас, я умоляю вас об одном… Женщина, которая перед вами, грешница. Другим она продавалась, вам она отдается. Не отталкивайте этот дар, который ее возвышает в ее собственных глазах. Возьмите ее. Уступите ей немного любви, а за недостатком последней, не откажите в обмане. Только не говорите мне правды. Дайте мне упиться этой ложью. Вот то благодеяние, та милость, которые вы можете сделать для меня как для женщины. Я красива, богата, многие лица с положением предлагали мне свою руку, иные по любви, иные по расчету… Возьмите меня, я вас буду благословлять так долго, как долго продлится мой сон счастья. Я не буду вас проклинать, когда вы сорвете покрывало с моих глаз.
Удивление Федора Дмитриевича Караулова все возрастало и возрастало. Он слушал ее внимательно и даже с тем удовольствием, с которым человек старается разрешить загадку.
Она была красноречива, подтверждая слова латинской пословицы: «сердце делает оратора».
Он почувствовал жалость к этому молодому, прекрасному созданию, образцовому произведению физической природы.
В то же время он испытывал странное наслаждение, открывая в этой женщине свежесть впечатлений, искренность волнения, которых он в ней не подозревал.
Она была искренна, говоря, что ее сердце лепечет как малое дитя, поразительна была эта ее кротость ребенка, сохранившаяся в женщине, так много вкусившей от жизни.
Он стоял задумчивый, недвижимый.
Это придало смелости Фанни Викторовне.
Она приблизилась к нему.
Он не отступил.
Она взяла его руки в свои.
— Вы не говорите нет? Не правда ли? — заискивающе и нежно спросила она. — О, как приятно знать или, по крайней мере, думать, что любима. Вы сами не любите?
Он вздрогнул.
Эти слова тронули его всегда открытую рану.
— О да! Она права! Это должно быть приятно чувствовать себя любимым.
Он не обратил внимания на ее пожатия, на то, что она силилась привлечь его к себе. Его мысли были далеко. Они были около другой.
Наконец, она выпустила его руки, положила свои ему на плечи.
Это возвратило его к действительности.
Он резко освободился от ее объятий.
Ему вдруг стало стыдно за самого себя.
Что он делал здесь, около этой падшей женщины?
Что привело его сюда?
Не пришел ли он забыться или мечтать о графине Конкордии под этими нечистыми поцелуями?
Он пришел в ужас от этой страшной профанации своего чувства.
Между тем как мысль его витала около обожаемого существа, он был в позорном месте, в руках другой женщины, в ее власти, а эта власть — было ее к нему чувство.
Фанни Викторовна поняла его резкое движение, но не оскорбилась им.
Она только сделалась печальна.
— Я ошиблась, говоря, что вы не любите. Вы любите, и любите так же сильно, как люблю я… Но это не меня вы любите.
Федор Дмитриевич сделал жест протеста.
Он хотел отрицать. Не признаваться же было ему ей в любви к графине.
Она остановила его.
— Я не ошиблась. Женщину не обманешь… Я много выстрадала в эти несколько секунд. Но это ничего не значит. Я не могу на вас сердиться, я вас люблю, потому что вы страдаете, так же, как и я. Я вполне вас теперь знаю. Вы очень честный человек, как говорил мне и граф Владимир.
Караулов молчал.
Она продолжала:
— Да, я вас жалею от всего сердца, потому что я читаю в вашем сердце. Женщина, которую вы любите, не знает этого, а вы не такой человек, чтобы ей это сказать. Она может быть так же несчастна, как и вы… Хотите, я вам назову эту женщину?..
— Нет, не хочу! — испуганно воскликнул Караулов.
— Вы видите, — сказала она, — вы изменяете себе… Эта женщина, муж которой не достоин ее, графиня Белавина.
Федор Дмитриевич смотрел на нее бессознательным взглядом.
— Я вам даже могу сказать, как я сделала это открытие, а ваше восклицание подтвердило его справедливость.
Затем она рассказала Караулову все, что знала о семейной жизни графа Белавина, который, как оказывается, ничего не скрывал от нее, и, наконец, о разрыве его с женою.
— Как, они разошлись! — воскликнул Федор Дмитриевич.
— Разве вы не знали? — продолжала она. — Да, графиня совершенно разошлась со своим мужем… Она, вероятно, проклинает меня. Но если вы ее увидите, скажите ей, что не я сделала главное зло… Мы тоже разошлись с графом Владимиром, и та, в руках которой он теперь, выпустит его не так скоро и не так безнаказанно… Поверьте мне…
Во время этого разговора, благодаря сильному волнению, опасность плотского соблазна для Караулова миновала.
Они сели в конце описанного нами разговора, и Фанни Викторовна заметила движение доктора подняться с кресла.
— Я отгадываю, с чуть заметною усмешкой сказала она, — куда вы спешите… Вы надеетесь спасти вашего друга от новой опасности.
— Да… Вы не ошиблись, — ответил Федор Дмитриевич, — я спасу его, или…
— Или погибнете сами, — перебила она его. — Позвольте мне вам дать совет… Откажитесь от человека, которого вы все равно не спасете… Откажитесь и от любви опасной и, однако, не бескорыстной… Утешить обманутую женщину можно лишь помогая ей обмануть обманщика.
