– Вы не пробовали изменить условия? – спросил Кротов.
– Он сказал, что здесь не базар и торговаться он не станет. Либо так, либо скоро я смогу насладиться известностью, какая мне и не снилась, и полюбоваться своими фотографиями на первой полосе всех газет. Но мне удалось записать наш с ним разговор.
– И на какой день назначена сделка?
– На завтра, после поминок, – сказал депутат. – Я должен подойти с деньгами к девяти часам в телефонную будку на углу Суворовского и 7-й Советской улицы и ждать там дальнейших указаний.
– Я все понял, мы с вами свяжемся, – сказал Кротов и тут же начал звонить своему майору.
На этот раз громкую связь он не включал, да еще и ушел в соседнюю комнату, поэтому нам оставалось только прислушиваться, по обрывкам текста догадываясь, о чем они там говорили.
– Ну что? – жадно спросила я, когда Кротов вернулся к нам.
– Майор дал добро, сказал, что раз есть возможность поймать этого типа, который получил пленку по наследству, а значит, хорошо знал Милу, то нужно воспользоваться случаем.
– А вам не приходило в голову, что Петечку вовсе никто не шантажирует, а он сам все это придумал, чтобы отвести от себя подозрения, – сказала Мариша. – Пока что он самый первый подозреваемый, у него был твердый мотив, чтобы избавиться от Милы. У остальных его пока что нет.
– Не знаю, я еду к депутату за записью его разговора с шантажистом, потом отвезу ее нашим экспертам. Может быть, там и в самом деле голос депутата, а возможно, и нет, – сказал Кротов.
– Мы с тобой! – вызвалась Мариша. – Заодно довезем тебя на машине, не ехать же тебе на метро, время уже позднее.
Вскоре мы были у Петечки дома. Он не врал, что для себя ему много не нужно. Обстановка была приличная, но не роскошная. Двухкомнатная квартира, не очень большая.
– Вот кассета, – сказал депутат, показывая на навороченный автоответчик. – Как только я понял, кто и по какому поводу мне звонит, я сразу включил запись. Поэтому начала разговора на ней нет.
И он включил запись. В комнате зазвучал низкий мужской голос – неторопливый и с какими-то необъяснимыми паузами.
– Все ясно, – сказал Кротов, закончив слушать. – Вы заметили, что собеседник не слушает ваших ответов, вообще не реагирует на вас. Разговор был записан на пленку, а потом ее пустили с замедленной скоростью. Отсюда и паузы, и порой утробный голос.
– Но зачем?
– Должно быть, ваш шантажист с вами хорошо знаком и боялся, что вы узнаете его по голосу, – сказал Кротов. – Так я возьму у вас эту пленку? Здесь нет аппаратуры, чтобы нормально прослушать ее. Завтра я вам скажу, когда вы сможете прослушать ее у нас и попытаетесь узнать голос вашего шантажиста.
– С утра я на похоронах, – сказал Петечка. – Что бы вы там ни думали, я любил Милу и не могу сердиться на нее за то, что болезнь превратила ее в чудовище, не брезгающее никакими источниками наживы. Это не ее вина. И знаете, я тоже был виноват, что допустил такое. Не заметил вовремя, когда еще можно было ее спасти. Никогда не прощу себе этого. Ведь еще несколько лет назад порок не дал столь чудовищных метастаз, и пока личность Милы не была уничтожена наркотиком, ее можно было вылечить и спасти. А я только ушами хлопал и надеялся на авось. Нет мне прощения.
И депутат сморгнул слезинку, которая предательски потекла к носу.
– Но я не понимаю одного, – продолжил он с недоумением, – я виделся с Милой редко, но ее мать! Неужели она не замечала ничего странного в поведении своей дочери?
– Это мы и хотим выяснить у нее завтра на поминках, – сказала Мариша.
– Очень хорошо, я тоже присоединюсь! – воскликнул Петечка.
Мы вышли от него и сели в Маришину машину. Высаживая Кротова из машины возле метро «Петроградская», мы стали прощаться, и тут Мариша воскликнула:
– Я же совсем забыла! Ох и дырявая моя голова! Вот, Кротов, все чистые листки, которые я нашла в своих вещах. Не знаю, есть тут нужный или нет. Но других у меня нет.
И она отдала Кротову ворох белых листочков.
– Как ты думаешь, – задумчиво начала я, когда Кротов уже скрылся из виду, – что предпримет Аполлон, если среди этих листочков не найдется нужного, а он, то есть Аполлон, будет знать, что милиция, а в частности Кротов, нашла нужную ему гадалку? Не захочет ли Аполлон побеседовать с этой гадалкой лично? И не проболтается ли Кротов, кто она на самом деле?
– Будем надеяться, что нужный листочек там, – сказала слегка побледневшая Мариша.
На похороны мы не поехали, как заметила Мариша, вид кладбищ в сложившейся обстановке вызывает в ней тягостные ассоциации. Поэтому мы приехали прямо на поминки. Дверь в полном соответствии обычаю была не закрыта, и мы вошли, никого не потревожив. На поминки женщины, которая вела уединенный образ жизни и избегала общения, как говорила про Милу ее мать, собралось довольно много народу. В одном углу сидели Леша и Петечка, которых со спины было практически не отличить друг от друга. Вольдемар, чуть подождав, присоединился к ним, и они образовали дружную печальную троицу. Тут же был брат Степы и его жена.
Ирина Юрьевна сидела во главе стола вместе со своим братом. Рядышком – Головина и худая, плохо причесанная девушка Наташа, которая оказалась единственной из подруг Милы. Аполлон Митрофанович прибыл сразу же за нами, был он в самом радужном настроении, что на поминках производило впечатление несколько странное. Если бы Кротов, прибывший вместе с ним, не шепнул нам, что одна из вороха бумажек, переданных Маришей, оказалась тем самым листочком, мы бы даже оскорбились за Милу. Спасенного от разорения Аполлона, в конце концов, можно было понять.
К нашему приходу гости уже давно съели по обязательному блину и запили его киселем с водкой. Затем они, должно быть, в основном налегали не на закуску, а на спиртное, потому что к нашему приезду атмосфера перестала быть грустной. А уже через полчаса все, как обычно, забыли, по какому поводу собрались. За столом потекла беседа, никак не касающаяся Милы. Нас с Маришей это никак не устраивало. Поэтому Мариша встала и сказала:
– Я хочу произнести тост в память о несчастной девушке, именно в честь ее, а не тех близких, как она думала, ей людей, которые допустили, что она стала наркоманкой и погибла молодой на чужбине.
И Мариша многозначительно взглянула на Ирину Юрьевну. Она воззрилась на нее с видом рассерженной Немезиды. Все гости, которые еще не были настолько пьяны, чтобы потерять способность соображать, проследили за ее взглядом. Ирина Юрьевна покрылась неровными красными пятнами.
– Что вы на меня уставились? – гневно воскликнула она, отбрасывая руку своего брата, пытавшегося ее удержать. – Вам бы столько неприятностей, сколько принесла мне эта девчонка. И вы еще смеете обвинять меня в ее смерти. Знали бы вы, что это были за годы. А уж деньги! Она только и умела, что тратить и клянчить – еще и еще. Мы от нее только и слышали – дай, дай. А вы знаете, что она украла из дома несколько ценных фамильных вещей, доставшихся мне от матери? А ее номер с замужеством? Из-за него мы потеряли комнату, которую мой муж зачем-то завещал Миле, а не мне, его законной супруге, столько лет терпевшей его пьянство.
– Как вы можете так говорить про свою дочь! – воскликнула Мариша. – Вы не мать, волчица заботливее относится к своему детенышу, чем вы. Вы даже не расстроены Милиной смертью.
– Да, я не мать! – завопила уже совсем пунцовая Ирина Юрьевна. – И слава богу! Я бы не пережила, случись подобное с моей дочерью, будь она такой дрянью.
– Ира, что ты мелешь, – среди гробового молчания раздался голос Аполлона. – Ты же говорила, что она наша дочь!
– Твоя, твоя дочь, успокойся, – в сердцах бросила Ирина Юрьевна, снова усевшись на свое место. – Твоя, но не моя.
– Как это? – удивился Аполлон.
– А ты подумай, – посоветовала ему Ирина Юрьевна. – И вообще, я думаю, что не стоит обсуждать эту тему при посторонних.
– Нет уж, извини, – воскликнул Аполлон. – Я не вижу тут посторонних. И мы будем обсуждать это здесь и сейчас. Ты что, не помнишь, сколько денег я дал тебе для нашей дочери? А теперь выясняется, что она вовсе и не твоя. Так куда делись мои деньги?
– Вот что тебя волнует больше всего – деньги, – презрительно ухмыльнулась Ирина Юрьевна.
– Нет, но я хочу знать правду! Я требую, в конце концов!
– Хочешь правду, что ж, изволь! – разозлилась Ирина Юрьевна. – Покопайся-ка в своем прошлом, может быть, припомнишь романчик с одной девочкой, с которой ты разок-другой переспал и которую затем бросил. Могу напомнить, ее звали Людмилой, младшую сестру моего покойного мужа.
– Людмила! – эхом отозвался Аполлон, по его вытянувшейся физиономии было видно, что это имя ему знакомо.
– Да, Людмила, Людмила, – яростно подтвердила Ирина Юрьевна. – Что, припоминаешь? Она и есть мать Милославы.
– Людмила, Мила, Милослава, – ошарашенно повторял Аполлон. – Какой же я был дурак! Вот кого она мне напоминала – Люду. А я все ломал голову, почему моя дочь похожа больше на твоего мужа, а не на нас с тобой. Выходит, что твой муж был ей дядей? А он об этом знал?
