Амалия дошла до двери и обернулась:
– Кстати, месье, по поводу разоблачений. Не знаю, что бы сказали пациенты или педантичный месье Севенн, но почему-то мне кажется, что мадам Легран никогда бы от вас не отвернулась, что бы ни говорили о ваших родителях. Это так, месье Гийоме, к слову. Всего доброго.
И, поставив эффектную точку в тяжелом, но, безусловно, нужном и полезном разговоре, баронесса выскользнула из комнаты.
Глава 30
Маленькая зеленая ящерица сидела на круглом камне и блаженствовала, греясь на солнце. Неожиданно на камень надвинулась чья-то тень, и ящерица, с невероятной быстротой скользнув на землю, забилась в какую-то щель.
Натали обиженно покосилась на камень, словно он был виноват в том, что красивая юркая ящерица не пожелала позировать для рисунка и самым глупейшим образом куда-то удрала. Однако делать было нечего. Художница вернулась на место и стала набрасывать в альбоме ближайшее дерево. В дереве не было ровным счетом ничего примечательного, но ведь надо же было занять себя чем-то до появления поэта. А Нередин, как назло, заперся у себя в комнате и работал.
К Натали подошел доктор Шатогерен и справился, как она себя чувствует. Получив ответ, хмуро кивнул, пощупал у художницы пульс, посоветовал ей поменьше сидеть на солнцепеке и удалился.
«Еще один, – неприязненно подумала Натали, – который считает себя бог весть какой важной персоной». Она зачеркнула рисунок, который совершенно не получился, перевернула страницу и стала рисовать клумбу с цветами.
Прошло около четверти часа, и за воротами обозначилось движение. С одной стороны к ним подъехала карета с гербом графа Эстергази на дверцах, а с другой показался плечистый и довольно молодой человек, светловолосый и светлоглазый. Впрочем, физиономия у него, как отметила зоркая художница, была довольно-таки траурная.
Блондин вошел в сад, едва не столкнувшись с типом, который как раз вылезал из кареты. Тип – рыжий, как морковка, и примерно такой же невзрачный – смерил плечистого весьма неприязненным взглядом и сквозь зубы пробурчал нечто, что даже издали не смахивало на извинение. Поневоле Натали почувствовала себя заинтригованной, тем более что к тому времени успела уже узнать плечистого. Он был тем самым господином, которого баронесса Корф (та еще штучка, надо сказать) представляла в санатории как своего кузена, хотя гость походил на нее не более, чем зеленая ящерица с камня.
…Кузен Рудольф собирался войти в дом, но тут в саду показалась кузина Амалия, за которой следовала серая кошка. Как и все кошки, она очень умело делала вид, что вышла погулять сама по себе, и равнодушным взглядом проводила рыжего, которому Ален открыл дверь.
– У меня плохие новости, кузина, – объявил Рудольф мрачно. – Очень плохие.
Амалия сказала, что готова его выслушать, и оба медленно зашагали по дорожке в направлении Натали.
– Селени убит, – проговорил Рудольф. – Утром его труп выудили из моря рыбаки. Вы, конечно, непричастны.
– Нет, – просто ответила Амалия. – Как именно его убили?
– Задушили, судя по всему. Впрочем, полицейский врач еще не сказал своего слова. Вскрытие будет только завтра.
– Как это могло произойти? – спросила Амалия. – Он не производил на меня впечатления человека, которого можно застичь врасплох.
Рудольф пожал плечами:
– Мы знаем, что ночью ему принесли записку, после чего он оделся и ушел. Больше его никто не видел. Вероятно, барон пошел на какую-то встречу, и тот, кто выманил Селени запиской, сумел его убить. Братья Хофнер в ярости, а об Эстергази нечего и говорить. И самое скверное, он до сих пор не желает открыть мне, что именно было в том письме.
Кошка застыла на месте, сосредоточившись на большой блестящей стрекозе, которая зависла в воздухе над кустом. Амалия тоже остановилась. Рудольф молчал, хмуро поглядывая на нее.
– Все? – осведомилась молодая женщина.
– Почти, – ответил Рудольф. – Дело в том, что слуга в гостинице вспомнил кое-что еще. Похоже, записка была от дамы. Так сказал посыльный, который ее принес.
– Что за посыльный? – быстро спросила Амалия.
– Слуга не запомнил. Обыкновенный малый, по его словам. Да и не в посыльном дело, кузина, а в том, что все скверно. Если записка была от вас…
– Я не писала барону никаких записок, – холодно перебила графа Амалия.
– Хорошо, – согласился Рудольф, – но если бы она была от вас, это объясняло бы, по крайней мере, его торопливость. Допустим, он думал, что идет на свидание с вами и что вы согласны отдать ему письмо.
– Однако у меня нет письма! – Амалия начала сердиться. – И я не писала барону записок и не отправляла их с посыльным.
– Верю, – тотчас же объявил самый лучший, самый покладистый из кузенов, не переставая зорко наблюдать за своей собеседницей. – А как ваши успехи? Удалось вам узнать что-нибудь?
– Да, например, то, почему шпионка Селени носила имя Карнавале, но нам это ничего не дает.
И вслед за тем Амалия вкратце пересказала то, что узнала от Гийоме, умолчав о его матери и сказав лишь, что шпионка угрожала разоблачить его перед его пациентами как незаконнорожденного.
Шарль де Вермон выглянул в окно и увидел Натали, которая, устроившись на самом солнцепеке, рисовала не то пейзаж, не то натюрморт, а неподалеку от нее беседующих Амалию и бывшего пленника виконта де Шатогерена. Недобрым словом помянув про себя последнего за то, что он когда-то оставил немца в живых, шевалье вышел из комнаты и направился к лестнице, но в коридоре столкнулся с русским поэтом, который о чем-то спорил с невысоким рыжим господином. Глаза у господина были холодные и прищуренные, и взгляд их Шарлю сразу же безотчетно не понравился.
– И тем не менее вы ответите отказом на предложение Ее величества, – закончил фразу рыжий. В его французской речи был заметен довольно сильный акцент, похожий на немецкий. – Вы заняты, больны и не можете прийти.
– С какой стати? – вскинулся Нередин. – Если Ее величество приглашает меня… – Он оглянулся на Шарля и запнулся.
– Боюсь, сударь, – скучающим тоном промолвил рыжий, – вы не понимаете. Вас не хотят видеть на вилле. И вам совершенно нечего там делать.
– Если королева послала мне приглашение, то можете не беспокоиться, я там буду, – отрезал поэт.
Он повернулся, чтобы уйти к себе, но рыжий схватил его за локоть, и тут уж шевалье не стерпел.
– Какие манеры, месье, какие манеры! – насмешливо проговорил Шарль де Вермон.
Рыжий оглянулся, и на лице его мелькнула совершенно отчетливая злоба.
– А вы лучше идите своей дорогой, господин живой труп, – холодно заявил он. – Вас наш разговор совершенно не касается!
– Еще как касается, – ответил шевалье. И в следующее мгновение с размаху влепил рыжему пощечину.
…Зеленая ящерица, улучив момент, вновь вылезла на камень погреться, но ей не было суждено насладиться солнечными лучами. Сад наполнился шумом, возмущенными возгласами, толкотней и прочей чепухой, на которую так горазды люди. Ящерица заметалась и наконец, от греха подальше, юркнула в высокую траву. Там она съела пару кузнечиков, чтобы успокоиться, и стала ждать, когда же неповоротливые двуногие чудовища утихомирятся и уйдут.
– Меня зовут Карел Хофнер, и я научу вас уважать мое имя, хоть бы вы одной ногой стояли в могиле! – орал рыжий.
– Даже стоя в ней двумя ногами, я все равно не буду вас уважать! – парировал Шарль. – Драться так драться!
– Вот и отлично!
– Черт возьми, что тут происходит, Карел? – вмешался Рудольф.
– Я вызвал его на дуэль, – откликнулся рыжий.
– Но вам нельзя стреляться без разрешения… – попробовал вернуть его на землю немецкий агент.
– Плевать я хотел на все идиотские правила, – огрызнулся Карел по-немецки. – Будете моим секундантом? Вторым будет мой брат.
– Господа, это никуда не годится! – попробовал урезонить противников Нередин.
Но ни один из мужчин даже не обратил на него внимания.
– В чем дело, Шарль? – обратилась Амалия к офицеру. Однако Алексей опередил шевалье и в двух словах рассказал о том, что получил приглашение на ужин от королевы… то есть от графини Эстергази, но посыльный как-то странно себя вел и пытался чуть ли не запретить ему являться на виллу. Шарль проходил мимо, его разговор не касался, но он все же вмешался и поссорился с посыльным, следствием чего и будет дуэль.
– Значит, вы согласны быть моим секундантом? – спросил Карел у Рудольфа. – Не забывайте, мы с вами в одной лодке!
Досадуя на то, что эта безобразная сцена произошла на глазах Амалии, Рудольф нехотя кивнул. Карел Хофнер усмехнулся.
– Я так и знал, что могу на вас положиться, герр фон Лихтенштейн, – уронил он.
Шарль де Вермон меж тем попросил Нередина быть его секундантом, и поэт неожиданно для себя согласился. Он не любил дуэли (более всего из-за того, что на двух из них погибли два лучших русских поэта), но ему очень хотелось увидеть, как будет вести себя под дулом пистолета рыжий нахал. Служба в армии наглядно показала Алексею, что тот, кто в жизни без особой причины то и дело демонстрирует силу и уверенность, тотчас же тушуется и теряется, как только становится по-настоящему жарко.
